what comes after death

Настоящие кошмары никогда не начинаются как кошмары — вот почему их так легко поначалу спутать с обычными снами. Но постепенно, словно в фильме ужасов, напряжение растёт, и сон начинает принимать куда более мрачный оборот. И всё же, в отличие от фильмов ужасов, они никогда не ограничиваются какой-нибудь жуткой тварью, с пронзительным визгом появляющейся на экране. Настоящие кошмары внушают могильный ужас не дешёвыми трюками, а осознанием происходящего. И вновь они начали ей сниться — кошмары. Но уже не те, что мучили её после смерти Гина. Со временем они утихли — или, по крайней мере, перестали сниться ей каждую ночь — быть может, это значило, что она медленно, но верно свыкалась с его смертью. Нет, те кошмары были другими. Они не вытаскивали раз за разом болезненные воспоминания из глубин её разума. Они были порождением её подсознания. Начало всегда было одним и тем же. В размытых очертаниях, возникших из пучины мрака, угадывается знакомое место — зал для собраний в Первом отряде, не иначе. С её позиции нетрудно разглядеть всех капитанов и лейтенантов, в два ровных ряда стоявших по стойке смирно — судя по всему, собрание в самом разгаре. Ничего особенного, всего лишь часть ежедневной рутины. Ощущение, что что-то здесь не так, сворачивается внутри неё тугим клубком: едва различимое движение — и тьма чёрной паутиной начинает расползаться по разным частям комнаты. Краем глаза она замечает, что силуэт стоявшего от неё по правую руку капитана Мугурумы заметно поник – безвольно опущенные плечи, голова неестественно наклонена вниз. Вот только почему-то Шухей и Маширо совершенно этим не обеспокоены — они продолжают смотреть вперёд, словно ничего не произошло. Следующий — капитан Оторибаши. Она замечает, как он слегка покачивается, в точности копируя позу капитана Мугурумы. Она отводит взгляд, но вдруг видит, что тьма липким коконом оборачивается уже вокруг неё самой. Она в отчаянии поворачивается к своему капитану, но, встретившись с его помутневшим взглядом исподлобья, понимает, что и его плечи поникли, а голова обессилено завалилась вперёд. Она протягивает к нему руку, как вдруг её пробивает крупная дрожь. Кончики её пальцев начинают приобретать сероватый, словно прогнившая плоть, оттенок, и стоит ей это осознать, как скверна добирается до её кисти, предплечья, локтя, тонкими нитями проникая в каждую клеточку её кожи. Глаза застилает мутная пелена, но сквозь неё она видит, как капитан Мугурума, капитан Оторибаши, её капитан поворачиваются к ней. Три пары мёртвых, остекленевших глаз всматриваются в неё, заглядывают в самую душу. Их кожа стала серого, мышиного цвета, их тела, их разум больше не принадлежат им. Звонкий девичий смех раздаётся в потускневшей комнате отрывистым эхом. В тёмных углах мелькает крохотная тень. Девчонка вновь заливается хохотом, глядя, как на её посеревшем лице возникает гримаса страха, отчаяния, как она пытается вцепиться в ускользающие остатки разума, как она открывает рот в попытке закричать — но вместо крика вырывается лишь сиплый стон. Нет.

Только не снова.

Кто-нибудь, помогите.

Кошмар вынуждает её посмотреть, во что она превратилась. Она невольно всматривается в сталь своих голубых, мёртвых, остекленевших глаз, окидывает взглядом поникшие плечи и плетью свисающие руки. За гранью смерти.

Участь, которая хуже смерти.

Уже не человек — марионетка. Она всегда вскакивает с постели в холодном поту. Быстрым щелчком она включает прикроватную лампу, разгоняя вокруг себя тьму, что окрашивает её кожу в чертовски знакомый серый цвет. Она знает, что уже не сможет уснуть, поэтому откидывает одеяло и идёт в ванную. Она колеблется, не хочет смотреть в зеркало, вместо этого с усилием вцепляясь в края раковины. Боится, до мурашек боится увидеть в отражении своё безжизненное тело. Безжизненное…

А жить хочется.

Так сколько ей ещё осталось? Она была там, слышала чересчур подробные объяснения и долгие тирады капитана Куроцучи, каких трудов ему стоило обернуть их заражение вспять. Слышала, что они творили, будучи под контролем извне. Она не знала, что было на уме у трёх капитанов, стоявших рядом с ней — но у неё кровь стыла в жилах. Как ей сказали, ситуация капитана Мугурумы и капитана Оторибаши несколько отличается от их с Тоширо ситуации. Она думала, что этим дело ограничится — растянутым ненужными подробностями пересказом, в котором упор делался на научную составляющую, нежели на реальное положение дел, после которого учёный махнул рукой с презрительным: «Всё равно ничего не поймёте» — но затем капитан Куроцучи недобро ощерился и поинтересовался у них двоих, понимают ли они, чего им стоила процедура. Свобода — дорогое удовольствие.

И они заплатили самую высокую цену.

Несмотря на то, что синигами вполне способны жить и одну, и две тысячи лет, ещё ни один из них не умирал от старости. Она жила чуть больше полутора столетия, но вот Тоширо… Её взгляд инстинктивно метнулся к капитану. У него не дрогнул ни один мускул — казалось, ему всё равно, что его жизнь может прерваться раньше, чем ожидалось. Но у неё к горлу подступил ком. — Сколько? — твёрдо, с холодом в голосе спросил Тоширо.  — Не знаю. Но если вы позволите провести дальнейшие исследования… — Мы не собираемся становиться твоими подопытными кроликами, Куроцучи. Мацумото, мы уходим. Она сумела не поддаться чувствам, сумела сохранить лицо — конечно, ей понадобится время, чтобы смириться с тем, что она только что узнала. Хотя, похоже, она не смогла утаить этого от своего капитана — он был единственным, кому всегда удавалось распознать её фальшь — она поняла это тогда, когда они оба молча стояли в офисе, не решаясь поднять друг на друга взгляд. — Не слушай его, Мацумото, у нас с тобой ещё полно времени. — сказал он ей тогда с мудростью ещё не прожитых лет. Тех лет, которые, возможно, ему не суждено прожить. — Конечно, капитан. Она оценила его оптимизм — даже если он был наигранным ради её блага. А быть может, он и сам пытался оградить себя от ужаса этого открытия. Если бы только оптимизм спасал от кошмаров. Они начались той ночью и не отпускали её по сей день. Наконец, она решается поднять взгляд на зеркало — ничего не поменялось, кроме едва заметных мешков под глазами. Ни испещрённой раньше времени морщинами кожи, ни пресловутой серой плоти из её кошмаров, ни остекленевшего, мёртвого взгляда. Сколько ей осталось? Сколько лет она отдала? Сколько? Словно на автопилоте — в конце концов, эти кошмары мучили её третий месяц подряд — шум текущей воды насквозь прорезает вихрь её мыслей. Намочив край полотенца, она осторожно прикладывает его к лицу, позволяя приятной прохладе остудить её. Она слышит, чувствует, как её бешено подскочивший от дозы адреналина пульс начинает успокаиваться, как её дыхание с каждым вдохом и выдохом становится ровнее. Может пройти пять минут, может пройти час, но после этого полотенце отправляется в раковину. Она не удосуживается напоследок взглянуть в зеркало, выключая за собой свет. Сегодня ей вряд ли удастся выспаться, но она всё равно возвращается в кровать, забираясь под уже остывшее одеяло. Дотягиваясь до прикроватной лампы, она щёлкает выключателем, оставаясь посреди безмолвной темноты. Пройдёт ещё немного времени, прежде чем образы из кошмаров перестанут мелькать перед глазами. Они могут застать её во сне, но, к счастью, они не досаждают ей во время бодрствования. Она кладёт руку на плечо, осторожно проводя по шрамам на ключице. Телесные шрамы нести куда легче, чем душевные. Очерчивает кончиками пальцев белые рубцы до тех пор, пока веки не станут тяжёлыми. Она выжила. Не единожды. Дважды. Она жива. По крайней мере, пока. И, сколько бы ей ни осталось. Она продолжит жить.