После взрыва

После взрыва в Дана-Бан к иррациональным чувствам, которые вызывал у Рауля Ама его собрат, коллега, и, наверное, всё-таки друг Ясон Минк, добавилось еще одно. Бессильно наблюдая за падением главы Синдиката, главный нейрокорректор Амои успел привыкнуть и к глухому раздражению по поводу вкусов Ясона в плане фауны, и к более явной злости, вызванной глухотой друга к доводам Рауля, и даже к давящему осознанию бесполезности попыток образумить. Теперь к ним добавилась боль. Невозможная для искусственного тела дзинкотая, но, тем не менее, явно ощущаемая в области металлической грудины боль потери. Рауль знал, что это ощущение возникало в органических отделах его усовершенствованного мозга, мог лекцию прочитать о том, как именно это происходит, но всё равно немного удивлялся каждый раз, физически чувствуя эту боль в груди. Ощущаемая такой реальной – психосоматическая эта боль. И вопросы. Вот что теперь так часто не давало Раулю спать по ночам. Множество вопросов. Мог ли он найти действенные слова, убеждая Ясона остановится? Был ли он прав, не докладывая всю серьезность ситуации Юпитер и выбирая верность другу, если результатом этого стала смерть этого самого друга? Как Ясон, блонди, созданный управлять Синдикатом, мог отбросить всё ради животного из Кереса? Почему именно он, Рауль, был выбран временно заменять его? Да, он был ближе к Ясону, чем остальные члены Синдиката – и, соответственно, был осведомлён о многих, неизвестных другим блонди, деталях его деятельности, но его специализация далека от политики и дипломатии, так почему именно он? И как ему жить в этом перевернувшемся, а после и взлетевшем на воздух мире, где официальное первое лицо планеты не только идет в одиночку вызволять монгрела, поддавшись на шантаж другого монгрела, но и отдает за это своё животное жизнь? Вначале это была ярость, почти на грани утраты контроля. Как это нередко бывает, ярость скрывала за собою совсем другие чувства. Позже, обдумав всё, что рассказал ему Катце, Рауль перестал пытаться лгать себе – всё равно у него это не получалось. Он знал, что к этому шло, знал, но не видел, как это возможно было предотвратить. Ясон был глух как ко всем его разумным доводам, так и к его беспокойству. Рауль как будто предвидел свою собственную реакцию на его смерть. Слушая в тот день отчет бывшего фурнитура Ясона, Катце, и очередной раз автоматически отмечая, насколько интересная у него внешность, Рауль подумал бы, что тот бредит: рыжий дилер, судя по его виду, сидел на стимуляторах. Если бы не бесстрастная логика блонди, сопоставляющая все факты, от поведения до слов Ясона: «А если бы я сказал, что люблю Рики, ты бы посмеялся, Рауль?» «Нет Ясон, нет. Мне не смешно, мне больно. Ты бы посмеялся над этим? Я бы хотел, чтобы ты посмеялся». После назначения его главой Синдиката, вся собственность и обязанности Ясона временно перешли к Раулю. Включая руководство чёрным рынком. И Катце. Который формально был гражданином, так как это было необходимо для его деятельности, а по сути всё ещё являлся собственностью Ясона. А теперь, значит и его, Рауля, собственностью. И которого, после того, что он сделал, ещё будучи фурнитуром, следовало утилизировать. Но Ясон решил иначе. Приказав Катце молчать обо всём, что в действительности произошло в Дана-Бан, Рауль ограничивается отчетами от дилера и приказами в виде текстовых сообщений или через своего секретаря. Вид Катце усиливает его ярость, и, загруженный как своими прежними обязанностями биотехнолога и нейрокорректора, так и обязанностями главы Синдиката, советника по информации и руководителя легального и чёрного рынков, Рауль даже не пытается разобраться, почему. Осознаёт эту свою явно что-то скрывающую под собой ярость, констатирует текущую нехватку ресурсов разбираться с ней, и потому выбирает убрать катализатор с глаз долой. Подобная тактика отчасти срабатывает: на фоне сильнейшей загруженности ярость постепенно переходит в глухое раздражение, фоном присутствующее почти постоянно, когда блонди направляется в башню Юпитер или лаборатории, читает сводки Катце о состоянии дел на чёрном рынке или ставит условия эксперимента подчиненным, присутствует на ненавистных приёмах, которых теперь для него стало значительно больше, или размышляет в тишине своих апартаментов. Но вопросы остаются. Вопросы, на которые он не может найти ответов. Вопросы, которые он, созданный для того, чтобы искать и находить, не может отбросить или оставить не отвеченными. Вот опять эти вопросы не дают ему заснуть. Вздохнув, Рауль встает с кровати и идет в малую гостиную к стоящему у окна дивану. Где и сидит до рассвета, невидяще смотря на стремящиеся к звездам небоскребы механизированной Танагуры, огни туристического Мидаса вдали и темное пятно изгоя Кереса у самого горизонта. И откуда на рассвете вызывает своего фурнитура, чтобы начать готовиться приступить к выполнению своих обязанностей. Ещё одна такая ночь – и, возможно, его хоть и изрядно усовершенствованный, но всё-таки в основе своей органический мозг вымотается достаточно, чтобы он смог хоть ненадолго заснуть. Перед очередными двумя-тремя бессонными ночами. О том, как погиб Ясон, знали только члены Синдиката и Юпитер, конечно. И, по стечению обстоятельств, Катце. Остальные - и элита, и, тем более, граждане или представители других планет, – считали разрушение Дана-Бан конструкционным износом здания, а исчезновение Ясона – гибелью в результате трагической случайности, подробности которой не разглашались. Кто в это не верил – помалкивали. Иногда с помощью угроз, иногда – неплохих денег. Но и те, кто знал о взрыве, одиннадцать оставшихся блонди Синдиката, кроме Рауля, недоумевали, как Ясон Минк оказался в Дана-Бан один и кто взорвал старую крепость? Расследование ничего не дало, об этом позаботился сам Рауль. Но домыслы среди собратьев он упразднить не мог, Ясону припоминали все его эксцентричные поступки, чаще всего, конечно, его беспородного пэта, соревнуясь с друг другом в язвительности за закрытыми дверями помещения для заседаний в башне Юпитер. «Да разве вы его понимали»? – чувствует усиливающееся фоновое раздражение на одном из таких заседаний Рауль. «А ты»? – тут же безжалостно спрашивает он сам у себя, – «Ты его разве понимал? Ты же до сих не можешь понять, почему он делал это всё ради этого… Рики. «Жаль, что я не услышу, как ты посмеёшься и над этим, Ясон. Ты всё-таки добился от меня того, чтобы я называл твою помойную крысу по имени. Тебе для этого понадобилось всего лишь умереть». Он так опасался, что этот порок, это стремление к нарушению запретов и эта тварь из Кереса погубят Ясона, и не скрывал этого ни от него самого, ни от других блонди. Но, как оказалось, опасался недостаточно. Но что, что могло сподвигнуть такого, как Ясон, пасть так низко? Секс? Но их искусственные тела не были способны ни на такое же, как у людей, интенсивное физическое удовольствие, ни на полноценную же физическую разрядку. Не говоря уже о том, что им вообще не было свойственно спонтанное сексуальное влечение, вся эта сфера находилась под их полным контролем. Если только Ясон сам не захотел исследовать это не органически заложенное в их, созданные с учётом передовых технологий секс-андроидов тела, желание. Но зачем? Зачем он это делал? И не просто делал, а пошёл ради этого против всего их устоявшегося миропорядка? Рауль пытался его вразумить, пытался защитить, как мог. Долгое время считая Рики просто прихотью, капризом, потаканием Ясона своей эпатажной натуре. Слишком долго он недооценивал масштаб катастрофы. Пока не стало слишком поздно. Он был тем, кто увидел, как Ясон впервые открыл глаза. Рауль, к тому времени сменивший на посту своего предшественника, лично активировал его, когда предыдущий глава Синдиката погиб во время дипломатической миссии. Обладавшая искусственными телами элита, и в особенности блонди, была потенциально бессмертна. Покушения не совершались уже более сотни лет. И потому изменения в составе Синдиката происходили крайне редко. Природная катастрофа, как в случае с предшественником Ясона, или техническая, как произошло с тем, кто занимал пост главного биотехнолога и нейрокорректора до Рауля. Сам Рауль был активирован Юпитер, как и тот, кто был до него, в отличие от других блонди, кто первым видели его предшественника, пока тот не погиб. Рауль занял его место, и Ясон был первым и пока единственным блонди, которого он активировал. Была и другая элита, которую Рауль активировал лично, но из блонди – только Ясон. Ясон должен был стать только его собратом и коллегой, как и все остальные члены Синдиката. Но, возможно, дело было в харизме Ясона и в том, что он подпускал биотехнолога ближе, чем остальных собратьев, возможно - в иррациональном чувстве ответственности за него Рауля, а может быть, во всём вместе, но Ясон стал ему значительно ближе, чем просто коллега. И теперь, после его смерти, Рауль всё ещё не понимал. Что могло заставить Ясона хотеть это животное? И не просто хотеть, а пожертвовать ради этой страсти всем. Будучи учёным, Рауль не мог выносить больше этого непонимания, а так как объект для исследования был мёртв, всё что он мог – это попытаться провести эксперимент, создав ещё один объект. Из себя. Вопросы. И воспоминания. В том числе, о своей злости на Ясона, злости, порожденной беспокойством за него тогда и всё ещё подпитываемой чем-то, подозрительно похожим на чувство вины, сейчас. На его глазах Ясон, единственный, о ком он действительно беспокоился, шёл в пропасть и только отмахивался от желавшего спасти его Рауля. «Очнись, Ясон. Твой порок тебя погубит», – собственные полные обеспокоенности слова эхом звучали в сознании Рауля. Почему? Почему этого оказалось недостаточно? Ясона раздражали увещевания Рауля, он явно не понимал, почему Рауль не мог смотреть со стороны, как остальные. «Не мог. Я не мог, Ясон. Мне было…» – да, теперь он уже может это сказать, хотя бы себе, – «Мне было страшно. Действительно страшно потерять тебя. Я как будто знал, как больно это будет». «Поздравляю, Рауль, ты не зря занимаешь свой пост, и смоделировал развитие событий и свою реакцию на них верно. Ты оказался прав. Этот порок действительно его погубил». Но ни удовлетворения, ни гордости Рауль не чувствовал. «Может, поначалу это и была всего лишь прихоть, но я увлёкся больше, чем ожидал. Особенно после истории с Мимеей. Органического происхождения во мне – только мозг, и всё-таки в итоге это делает меня обычным человеком». «О чём ты говорил тогда, Ясон? Как ты мог считать себя обычным человеком? Что это сделало с тобой? Что? Что такого ты нашёл в этой грязи?» И через несколько месяцев после взрыва в Дана-Бан, нескольких месяцев работы в качестве главы Синдиката и руководителя лабораторий, нескольких месяцев ярости, раздражения, боли, и скрывавшегося за всем этим глубоко внутри горя, практически без сна, и вопросов, вопросов, вопросов – Рауль не выдерживает. Запросив аудиенцию у Юпитер, Рауль докладывает всё о не дающих ему покоя вопросах, о бессоннице, о своих теориях. О том, что коррекция ему, возможно, и поможет, но это будет устранением симптомов, а не причины. И чтобы найти причину и избежать повторения подобного в будущем, он запрашивает разрешение на проведение эксперимента. Со своим непосредственным участием. Юпитер считает, что риски разделить участь Ясона для Рауля слишком высоки, Рауль соглашается, что они есть, но парирует это тем, что, тщательно взвесив всё, он не видит другой возможности получить ответы. Если Юпитер нужны эти ответы. Нужны. Просчитав соотношение рисков и потенциальной выгоды, Юпитер дает согласие на эксперимент, ожидая от Рауля максимальной осторожности и подробных отчётов. Итак, через пять месяцев после взрыва в Дана-Бан, переодевшись в гражданскую одежду, модифицировав свои волосы до длины чуть ниже плеч и черного цвета – «падать так падать, ты оценил бы, Ясон», – и, спрятав глаза за цифровыми очками на пол-лица, Рауль Ам, являющийся на данный момент главой Синдиката, первый раз в своей жизни едет в один из специализированных борделей Мидаса.