mess

рассветный сквозняк обдувает до дрожи в коленях. чужой суетливый сон остывает у края подушки. вокруг нее разбредаются, выбившись из клубка, белокурые редкие пряди некогда длинных волос. — так вот, — шипит звук, продираясь сквозь телефонию, Серость, сквозь сотни далеких миль, — я закрыл то паршивое дельце. — где влез мертвецу в рот рукой? — слышен долгий колючий вздох. в нем пробуждается раздражение. вялое, отдающее выцветшим, тухлым прошлым. это великое зло в колыбели глубинной нежности. в голосе, призванном, чтобы лелеять, и на губах, чтобы вечно, запойно любить. он по ним так скучал. целый мир по ним так скучал. все дороги вели к ней одной. в эту сонную зябкую грусть. — ты запомнила только это? — взбухает обидой трубка, вздымается на мгновение будущей вспышкой брани и утихает — сразу же, запирая в себе тревогу. — еще я словил одну пулю. нашел много новых друзей. — но я же не твой дневник. пусть друзья тебе разъяснят, — кажется, что-то мнется в маленькой женской руке. похоже на покрывало. мягкое. так касается мягкого только ее рука. ухо щекочет шорох — может быть, это сусальное золото сыпется по плечам, прикрывая хрустальную бледность. рисует над кожей острые грани костей. — Гарри, шесть лет прошло. ты не знал, кому позвонить? не нашел, кто бы смог тебя выслушать? кто готов стерпеть эти вечные выходки. хоть бы кто, но не дамочка со светоносными легкими. не дыхание, отдающее привкусом перебродивших подгнивших фруктов. кто угодно. веснушчатый шкет на спидах. эксцентричная старая леди. рукастая бестолочь Харди. они. но не та, кто скрывается в улье мира. она прижилась там. пригрелась. ей без него хорошо. кстати, как тебе этот? с блокнотом. который танцует с тобой в старой церкви. вместе с теми торчками-детишками! помнишь? — прямо на их глазах. так, что щеки бесстыдно рдеют. приглядись, за стекляшками в строгой оправе тьма закипающих льдин. еще малость и те расколются. глухо раздастся неясный, короткий смешок. он пока что и сам не понял. он не успел. не проглотил этот ржавый рыбацкий крюк. ему еще можно вброд. разойтись по-приятельски. с честью, без дрязг, как бывало с Викмаром. и когда утихает пляска, он прячет ладонь за спиной. в безопасности. вдалеке от чужой — такой сникшей, истерзанной в кровь. но она его настигает, хищно, бездумно. сбивает рукопожатием — импульсом — тянет к себе. под себя. и когда их фаланги смыкаются в крепкой и теплой хватке, и пальцы авторитетно прибиты к истертой и грубой коже, лейтенант выдыхает воздух. ай да улов, Харрье! подумай, что ты наделал. у основания разума нечто рассыпалось в градинах бусин надсадного, едкого смеха. их пресекает емкий и резкий щелчок. звук заученный — так обрывается телефонная связь и ее поглощает Серость. с ней стремительно гаснет жизнь. так просто берет, растворяется в сотнях огней Граада. в беспробудной жестокости, в смертности, расовой несправедливости, в детском лепете, в дискриминации, наркомании, в радости, бедности, в диско. особенно в диско. там, в глубине Мировы, тухнет божественный свет. было легче, чем бросить на площади мятой пустую пивную банку. по-хулигански. членовредительски. суматошно. самовнушение молит, беззвучно взывая к пощаде. «на этот раз обошлось, мужик. просто ляг спать. молодец. это чистый прорыв, не меньше». «просто ляг спать. завтра мы что-то придумаем. утрясем все говно. как всегда».