***
Нет, это не история о парнишке, который, прожив двадцать с хвостиком лет где-то в Зажопинске и с рождения лелея мечту стать великим исполнителем, по окончании вуза соскребает со всех родственников, слепо верящих в его талант, определенную сумму, чтобы приехать в столицу, снимать там каморку на чердаке и рваться в высший свет, надеясь то ли на авось, то ли на золотую рыбку, то ли на персонального Генри Хиггинса. Антону двадцать шесть, в родном Воронеже, кажется, даже собаки при большом желании могут пролаять его биты, у него за спиной законченная с золотой медалью школа, корочка университета, пара-тройка музыкальных курсов, а в груди — свойственное овнам упрямое желание забраться повыше. Но он трезво осознает все «но», которые пока вставляют ему палки в колеса, и старается хладнокровно оценивать свои шансы: он симпатичный, но не то чтобы смазливый Кен — до Крида ему все равно что босиком по гвоздям в первый раз; высоковат, не подтянутый, но недавно стал ходить в спортзал; но самое главное — стеснение. Даже спустя несколько лет выступлений перед толпой он все еще боится ее, а еще чертовски боится накосячить и подвести людей — проще головой в бутылку, чем понять, что все сорвалось из-за него. В Питере у него бывшая, которая должна ему пару вагонов нервных клеток. Их они приравнивают к одному койко-месту и обязанности покупать часть продуктов хотя бы раз в неделю, что Антона более чем устраивает, так что он заваливается в двушку вместе с чемоданом, любимым фикусом и падает на жесткую кровать. Трахаться не очень удобно, но ничего: матрас, свечки, немного градуса — и будет гнездышко. К тому же он приехал работать, это первоочередная цель, а дальше уже плюшки и бонусы. В чем он уверен точно — так это в том, что отношения ему сейчас противопоказаны. А то начнутся скандалы из-за того, что он не будет уделять достаточно времени второй половинке, еще меньше времени на себя, да и вообще творческому человеку лучше быть одному — в тишине рождаются шедевры. Планов у него примерно столько же, сколько всяких побрякушек в старом деревянном сундучке, откуда он каждое утро достает определенное количество колец и браслетов, чтобы водрузить каждое на особенное место и пойти бренчать ими, как Кентервильское привидение. Ему нужна группа, но это не обязательно, ему нужен продюсер, и вот это уже обязательно, ему нужны деньги — тут вообще объяснять ничего не надо. Не сказать, что он бедствует, вовсе нет — за последние несколько лет подработок он неплохо накопил, так что определенная подушка безопасности в виде двух счетов у него есть, но стоит помнить, что это все-таки Питер, а не Воронеж, и из дешевого здесь такси и пара подпольных баров, где можно надраться в хлам за полтора косаря. Не то чтобы он пробовал, но нарушать главное правило Петрограда, о котором пел Шнур, — это себя не уважать. Но это все после того, как у него будет на руках подписанный договор хоть с кем-нибудь. У Антона есть на примете пара агентств и творческих объединений, в которые стоит сходить, чем он и планирует заняться с понедельника, а пока скрупулёзно переносит сотни заметок с адресами, именами и номерами телефонов в недавно купленный скетчбук на пружинке с силуэтом Петроградской крепости на обложке — не осуждайте человека за любовь к городу. Кто-то любит картошку с мороженым, кто-то — «Черную Жемчужину», кто-то — красную комнату, а Антон — Питер. Имеет полное право. — Пельмени, наггетсы или салат? Нина прислоняется к дверному косяку виском, плечом и бедром и окидывает его взглядом: старые «батины» шорты и растянутую футболку едва ли можно назвать привлекательными, но она всегда была неравнодушна к этим эльфьим ушам и слегка кудрявым волосам. — Пельмени, наггетсы и салат, — не отрываясь от процесса, отзывается Антон. — Тогда тебе придется ходить в магазин три раза в неделю, — он ничего не отвечает, пытаясь понять, что именно написал — гребаный почерк, — и Нина вздыхает. — Ко мне парень вечером приедет. — Включу Эминема и буду грустно дрочить, — Антон все-таки оборачивается к ней и легко улыбается. — Ясь, это твоя хата. Устраивай здесь хоть кинки-пати — кстати, я даже впишусь — и не переживай из-за того, что я за стенкой. Я взрослый мальчик и не буду краснеть, пока вы будете пытаться проломить стену спинкой кровати. — Я вообще-то за нежный секс. — А я за Спартак, и что? Нина уходит, из кухни доносится стрекотание разогреваемого мяса, и Антон возвращается к своему занятию. Закончив переносить все данные, он печатает карту Питера, чтобы было удобнее, цепляет ее неровными кусками скотча на стену и цветными кнопками отмечает те места, куда ему советовали наведаться. Красным крестом выделяет дом, который он своим не назовет и с натяжкой, тянет нитку и как в старых добрых детективах прокладывает себе путь через все точки, чтобы не мотаться по всему городу, как собака. Пусть для него семь вёрст не крюк. Смотрит на карту, потом на время и вздыхает — время спать, а мы не ели. Поправив футболку и поставив телефон заряжаться, Антон топает на кухню в глупых фиолетовых тапочках с заячьими ушами и плюхается на табуретку в углу. Помогать не предлагает — помнит, что Нина это ненавидит, поэтому только наливает себе сока и слегка морщится, потому что слишком сладко. — Ты же понимаешь, что у меня должна быть пожизненная вип-проходка, когда ты станешь знаменитым? — подает голос Нина, ставя перед ним тарелку с пельменями и салатницу. — Если стану, то без проблем. Вряд ли у меня будет много знакомых, которым я захотел бы отдать такие билеты. — Не «если», а «когда», придурок, — та вытирает руки полотенцем с бараном — неужели за столько времени ей никто не подарил набор с животным посвежее? Год овцы был так-то шесть лет назад — и смотрит на него типичным взглядом «ты невозможный придурок, но я успела привыкнуть». — Зная твой характер, через пару лет выстроится очередь из малолеток, желающих снять с тобой тикток. — Я слишком стар для этого дерьма, — совершенно серьезно и немного заебанно отвечает он и отправляет в рот пару пельменей. Так и не научилась их нормально варить.***
— А я говорила, что он ее не возьмет. Ира выпускает в воздух серый дым, обхватывает мундштук темно-бордовыми губами и снова откидывается затылком на колени Эда, который продолжает рубиться в приставку, нисколько не обращая внимания на происходящее. Сережа лишь вздыхает, провожает взглядом идущую за стеклом девушку в неприлично коротком платье, и падает в кресло. — Если он возьмет еще одного парня, будет совсем скучно. — Зато мы убедимся, что он гей, — отзывается Кузнецова, вытягивает вверх ногу, чтобы поправить сетчатый чулок, и закидывает одну ногу на другую. — А мы до сих пор сомневаемся? — А сам-то? — Эд по-прежнему не отрывает взгляда от экрана, но обращается явно к Лазареву. — Я би. — Е. — Только если приглашаешь. — Вам Попова мало? — Ира недовольно морщит нос, соскальзывает с дивана и отходит к барной стойке. Тянется к верхней полке за остатками виски, не обращая никакого внимания на то, как задираются ее и так короткие кожаные шорты, поправляет лямку топика и усаживается на высокий стул. Пьет прямо из горла, слегка кривится и ставит бутылку между ног, поглаживая горлышко. — Это он тут всех ебет. — А ты на что рассчитывала, когда шла сюда? — Как будто ты не знаешь, — огрызается Сережа. — Мало кто изначально знает про требования — разве что посвященные, ну, или через связи. А так приходишь в обычный продюсерский центр, проходишь несколько собеседований, тебя гоняют по кабинетам… А, нахуй иди, — он машет на Выграновского, который лишь презрительно склабится. — Не все тут родились с золотой ложкой в заднице. — Зато растягивать не надо, — гаркает тот, матерится — смачно, явно с наслаждением, — когда проигрывает, и откладывает консоль. — И если я тут через знакомых, это еще не значит, что все по блату. Я так же задрачивался, чтобы меня взяли. Вы же знаете Попова — он придирчивый до пизды, даже если у тебя хуй. У меня такие же права быть здесь, как и у вас. И Лазарев, и Кузнецова молчат: первый думает о том, что ему позарез нужно пропиарить предстоящие два альбома, если он хочет счастливого будущего для своей семьи, а вторая слишком зациклена на желании отомстить бывшему, который в нее не верил. Сюда просто так никто не попадает: сначала обычный отбор какими-то левыми людьми, потом кем-то более серьезным и толковым, затем — особой командой Попова, каждый член которой имеет какие-то определенные привилегии и заслуги перед ним, и только после всего этого калейдоскопа людей, если ни у кого не возникает сомнений, человек попадает непосредственно к «мистеру А». Бывает, кого-то находит сам Арсений и его люди: на вечеринках, открытых и закрытых тусовках, даже на улицах — это не принципиально. Попов постоянно говорит, что для него неважно, откуда ты, — важнее твое желание изменить, где ты можешь оказаться. Одного разговора с ним достаточно, чтобы понять, что за уши он тянуть не будет: помогать, направлять, подсказывать, раскручивать — да, но не вести за ручку, обещая «котлы» и «лимоны». Оплата — собственные старания и интим. Одно удовольствие за другое, все просто и уравновешено, не зря на всех документах стоит печать с Фемидой. — К тому же почему тебя вообще ебет, кого он возьмет? — снова подает голос Эд. — Мы же не бойс бенд какой-то — мы все разные проекты, которые пересекаются в офисе и отеле. Меньше загоняйся из-за того, что тебя не должно вообще парить. — Я вот наоборот хочу быть единственной вагиной Попова, — Ира смеется, — как бы ущербно это ни звучало, учитывая, что спать мы пока толком не спали. А минет — минимальная плата за то, как он корячится над моими треками. — Королева автотюна вошла в чат, — подкалывает ее Сережа. — Кому-то красивый голос, кому-то глубокий смысл, а кому-то красивая фигура и глубокий минет, — она показывает ему средний палец, облизывает его, обхватывает губами до костяшек, посасывает и снова тянется к бутылке. — Как хорошо, что я четыре в одном, — скромно отзывается тот, и комнату заполняют смешки. Не друзья, но гребут в одной лодке. Все не так страшно. Больше всего Антон не переносит все эти собеседования и пробы. У него глаз дергается от погрязшего в зубах «мы вам перезвоним». Да засуньте свое «пере», и «звон», и «им» себе так глубоко, чтобы обратно вылезло. Почему-то он свято верит, что уже на момент этой фразы работодатель знает, каким будет исход, но зачем-то пытается играть в вежливость. Не тяни корову за соски, скажи прямо, мол, хуйня, переделывай, но не у нас, и отпусти с миром, зачем вся эта картинка. На его карте недоделанного Холмса становится все меньше кнопок, нитки болтаются обрубленными проводами, которые каким-то чудом перегрыз голубь-смертник, и Антон с тоской понимает, что те варианты, где его вроде как берут, его не устраивают. Мелко. Не то чтобы у него чсв карябает потолок — вовсе нет, но он знает, на что способен, знает, чего может добиться, потому что в отличие от всех этих звезд, которые хотят только получать все по щелчку пальцев, он действительно готов вкалывать и прогрызать себе место в лучший мир и в сливки общества. И он понимает, что через все эти агентства он максимум вылезет на какую-нибудь вшивую сцену бара на окраине города. Если очень повезет — споет как-нибудь на подпевке какой-нибудь подпевки, а ему это нахер не надо. Точнее как — все с чего-то начинают, и, в целом, даже такая перспектива радует, потому что мало кто сразу начинает с большой сцены — это слишком рискованно: выйти на огромную аудиторию, которая о тебе знает целое нихуя, не имея при этом практически никакого опыта. Каким бы Камикадзе он ни был в душе, он скорее запутается в ногах, словах и повесится на проводе от микрофона прямо там, чем взорвет стадион, как когда-то Элтон Джон, на которого он молится. Антон сидит на дряхлом подоконнике, который когда-нибудь точно провалится под его весом, и курит, кажется, уже третью сигарету. От него разит темным «Гаражом» и не самыми качественными крабовыми палочками, которые он перехватил по дороге, потому что Нина написала, что она собирается встретиться с подругой и готовить не будет. Он не маленький мальчик и в состоянии приготовить себе даже изысканное блюдо, но сейчас элементарно влом. Опять накормили ебаным «мвп». Он заваливается на кровать и подрубает через планшет «Почему женщины убивают», из-за которого не спит уже третью ночь, когда слышит в коридоре возню. Пришли. Он не выходит здороваться раньше времени — вдруг эта подружка в курсе их терок с Ниной и горит желанием достать секатор вовсе не для того, чтобы подровнять газон во дворе. Но спустя минут пять дверь распахивается, и на пороге появляется сначала Нина в смутно знакомом платье, а за ее спиной маячит девушка, одетая слишком хорошо для их района: золотые тени, тонкие длинные стрелки, явно сделанные профессионалом, золотой топик и кожаные штаны, сидящие на бедрах. — Помнишь, я говорила про Шаста? — А он больше, чем ты говорила, — отзывается та, плюхается в ближайшее кресло и хмыкает. — По крайней мере там, где видно. Брови Антона взлетают вверх и охуевше прячутся под отросшую чуть кудрявую челку. — Ира, — ногти — произведение искусства, им место в Эрмитаже рядом с «Павлином». — Антон. — У нас две бутылки розового, а еще мы заказали кальян. — Розовое — это тот дешевый шампунь? — Зато самый вкусный, — хмыкает Ира, легко поднимается и уплывает на кухню, двигаясь, видимо, под звучащую у нее в голове музыку. Вот уж девушка без комплексов. Нина выжидательно смотрит на Антона, потом машет рукой — «наше дело предложить» — и уходит следом за подругой, а он продолжает сверлить взглядом опустевший дверной проем. В целом, он уже выпил пиво, и ему отчасти весело, с другой стороны, он не то чтобы горит желанием слушать обсуждения парней, одежды и маникюра. Или о чем там такие подружки обычно разговаривают? В итоге Антон решает присоединиться к ним минут через тридцать, когда те будут хотя бы немного навеселе, чтобы уравнять вероятность вести себя немного странно. После очередной просмотренной серии — впереди еще три — он выползает в туалет, заходит помыть руки и притормаживает, услышав уже немного заплетающийся голос Иры: — … за секс. То есть… Бля, по факту, у меня в перспективе самые пиздатые площадки страны, поездки в туры, концерты, гастроли, приглашения на разные тусовки по всему миру, а мне за это — на колени или ноги развести. Я понимаю, что перспектива как у шлюхи, но… Там чисто бабки, а здесь бабки — это лишь часть всего. Ты же… знаешь, как я петь хотела? Но сама я бы не вылезла, как и со всем этим шлаком, которые называются агентствами, а с мистером А… Не смотри на меня так. — Как-то это… грязно, что ли. — Блин, подумай сама: за что тебе парень дает бабки, когда вы мутите? За что водит на свидания? За все то же — вы спите вместе. Ты можешь называть это как угодно, но… Мы регулярно продаем себя, если задуматься: время, нервы, ресурсы, да что угодно, а я лишь добавляю тело. К тому же мужик зачетный — такому не жалко сделать хорошо. — И сколько у него таких? — Бля… Нин, я вообще, по факту, не должна об этом базарить. У нас контракт о неразглашении, и мне пиздец как может влететь, если кто-то просечет, что я проболталась, но ты моя лучшая подруга, так что… На кухне скрипит половица, и Антон, каким-то чудом не въебавшись в шкаф и дверь, возвращается в свою комнату и падает на кровать. Охуенная информация, десять из десяти, знать бы, что с ней делать. По сути, информации самой с крысиные яйца — какое-то продюсерское агентство, которое обещает слишком многое тупо за секс, да имя владельца или кто там этот хуй горы с пародией на героя старого советского фильма. Но в то же время… Антон зачем-то задумывается об этом. Решающую роль играет внешний вид Иры — та выглядит слишком элитно, сидя на не самой роскошной кухне Нины. Ухоженная, хорошо одетая, с идеальным макияжем и маникюром. Он про ее прошлое знает целое нихуя, так что по тому, как она держится и ведет себя, судить не может, но обложка говорит о том, что у нее на карточке все больше прожиточного минимума, причем раз в десять. Антон сидит так какое-то время, издеваясь над нижней губой и пялясь в одну точку на обоях, а потом тянет к себе планшет и открывает поисковик. Разумеется, конкретной информации нет — ни про «мистера А», ни про само агентство, спрашивать у Иры как-то стрёмно — та и так, кажется, сказала слишком многое, и он откидывает устройство в сторону, поджав губы. Почему он не в фильме? Столкнулся бы с этим мистером где-нибудь в кафе или парке или бы тот спас его от велосипедиста, или бы облил его грязью из лужи. Да что угодно, любой клишированный сюжет, он не против — лишь бы не искать самому, вцепившись зубами в край стола. С кухни доносятся обрывки песен — кажется, девочки перешли на Лолиту, — и Антон вздыхает. На них можно больше не рассчитывать: сейчас начнут обсуждать бывших, потом перейдут на проебанные возможности, а затем будут плакаться друг у друга на плече, проводя психотерапию и давая советы, которым сами не следуют. Он откидывается на кровать, прикрыв глаза, и уже было думает о том, чтобы забить и просто дальше ходить по своей карте, а потом резко садится. Хер там падал, он же Шастун. Антон достаёт телефон и поднимает такие закрома переписок, в которые стоит лезть только в противогазе и перекрестившись. Он не сразу находит нужное имя, тратит почти полчаса, чтобы убедиться, что это правда он, а потом, глубоко вдохнув, отправляет сообщение. Антон Шастун Готов вернуть должок?