Эй, Канеки

Эй, Канеки! Ты выглядишь слишком серьезным. Мне нравится смена твоего стиля. - Одноглазый... - смыкаю пальцы в круг и через него смотрю мутным взором на друга, улыбнувшись, чтобы ты сразу понял, что я все ещё твой друг.- ...гуль. Быть может, я стал тебе ненужен, но, как друг, я все равно хотел помочь. Но, видимо, только доставил проблем. Так что, Канеки, прости меня, пожалуйста, если сможешь? - А кофе было ужасным, правда? - я смеюсь, вдруг закашлявшись, и изо рта что-то вытекает, разрывая мою гортань, вызывая невыносимую боль где-то в груди. Тошнит. Давит. Сознание путается. Мне хочется сказать, что я скучал, но не могу сказать больше ничего. Мне ужасно холодно, Канеки, и сильная слабость, будто снова болею, как в четвертом классе, помнишь? Я очень много плакал, жаловался тебе, что устал быть дома, и ты приходил ко мне, пробирался в дом и рассказывал мне много интересных вещей. Я слушал, хотя и был в полубреду, честно говоря, но это было классное время, Канеки. Хотя зачем врать? Я засыпал иногда под убаюкивание твоего голоса. Ты там много и пылко говорил о литературных штуках... Я встаю, чтобы подойти ближе. Глупые ноги трясутся. Хватаюсь из последних сил за стол, хотя руки ломит и слабость возрастает, когда несу свое тело куда-то к тебе. К мутному пятну бело-черному. - Хидэ...- ты плачешь, и я хмурюсь, потому что совсем не хотел тебя доводить до подобного состояния, и моя рука, которая едва держится в воздухе, убирает твои слезы с лица. - Только не засыпай, хорошо? Пожалуйста, не нужно плакать, Канеки, ведь мы обязательно вернёмся домой. И я улыбаюсь, немного устало и грустно, сквозь боль, пронзающую тело, и яростно киваю. Холод заполняет меня изнутри. Хочется спать. Я едва держусь, чтобы не погрузиться в сон, и слышу треск полыхающего пламени, разбитый звон чашек, падающие тяжёлые предметы, и твои громкие всхлипы. Все смешалось и на миг передо мной полетели искры и померк свет. Будто на секунду. Я словно под толщей воды. Я буквально ощущаю как меня отрывает от реальности. Думаешь, я увижу белый свет? Глупость! Нам ещё столько надо обсудить, сделать. Расскажешь мне, что с тобой было? Твои руки такие же холодные в эту зимнюю ночь. Они дрожат и вдруг оказываются такими сильными. Ты совсем не помогаешь мне согреться. Канеки да ты холодный, будто глыба льда! Когда я успел упасть? Но я рад и тому, что ты рядом. Потому что я так скучал, честно говоря. Я руками цепляюсь за твое плечо, за кожаную ткань твоего костюма, который, честно говоря, крутой, но не такой уж и согревающий (кажется, переигрываю мамочку?). Мне видно твое размытое бледное лицо с глазами разного цвета, из которых вытекают слезы, и хочу сказать "эй, улыбнись!", но чувствую сдавливающее хрипы саднящее горло. Не могу вымолвить ничего из-за приступа кашля. Холод будто исходит изнутри. Моё тело дрожит безвольно и я почти не слышу ничего. Словно меня окутывает сон, медленно отрезая от внешнего мира. Но я правда буду сильно за него хвататься, ведь я никогда тебя не брошу, придурок. Я счастлив. Но звуки твоих рыданий так тяжелы. Они просачиваются даже через эту всю изморозь. - Мы доберёмся до дома, - обещаешь мне, пытаясь придать хотя бы нотку весёлости, чтобы я не помер от тоски. Не важно о чем, просто говори, а я буду хвататься за звуки твоего голоса. Согласен? Ведь я так давно его не слышал. Нам обязательно надо снова собраться и посмотреть что-нибудь страшное? Ты всегда пугаешься и прячешься у меня за спиной. А я подначиваю тебя и смеюсь. От воспоминаний и попыток сквозь рыдания вымолвить что-нибудь радостное, я вдруг смеюсь. Такой ты плакса всегда. Ранимый до одури. Чувствительный. Канеки... - Я...- едва слышно шепчу, привлекая твое внимание, чуть сильнее сжав плечо, и ты останавливаешься, прислушиваясь ко мне. - ....я...- губы дрожат и от напряжения всех мышц пошли судороги. - правда... - с такой натяжкой, с трудом, словно изо рта последние вздохи рвутся. - ...ску....чал. Я засыпаю. Но, Канеки, спасибо, что проводишь меня до дома, а то, наверное, я не смогу добраться сам. Ах, Канеки-Канеки, ты совсем не умеешь врать. *** Вдруг всё замерло. Остановилось. Не двигаясь, Канеки невидящим взором смотрит вперёд, чувствуя как теплое тело, что всё сильнее холодеет, обмякло в руках. Боялся шевелиться, выдать себя, будто если ничего не произойдёт, время не пойдёт дальше. И Нагачика всё ещё жив. Что-то говорит. Шутит. Улыбается. Перед глазами лицо Хидэ. Он улыбается настолько тепло и весело, насколько мог при жизни, и всегда врывался тайфуном в его замкнутую со всех сторон жизнь. Всего одна дверь была в его душе. Для Хидэ. Улыбается. Всегда солнечно. Всегда тепло. Как же Канеки его любит. Почему так? Он ушёл, чтобы Хидэ не пострадал. Чтобы когда-нибудь вернутся. Зайти в уютное кафе в солнечный день. Увидеть как приветливо и зазывающе, чтобы его сразу заприметили, машет рукой. Кричит его имя. И снова в груди сердце забьется как у живого человека. Звон колокольчика. "Канеки!" Пусто. Ничего не слышно. Больше Канеки не слышит этот полный живости голос. Он что-то кричит и говорит, кадры жизни проносятся, но Канеки не слышит его голоса. Пугающая тишина. Внутри ломается что-то с хрустом. Канеки стоял, не смея пошевелиться, и взгляд серых глаз устремился на лицо друга, который ещё совсем недавно улыбался. Такой холодный. Эта оболочка принадлежала Хидэ, но его больше не было. Стоило ли что-то сказать? Но из горла вырывались лишь хрипы. Что ему сказать? Кровавые слёзы капают, орошая бледное лицо человека, которого он нёс, медленно шагая по хрустящему снегу. Снежинки кружили, опадая на плечи, на пепельные волосы, на укрытое тканью тело. Канеки крепко и бережно несёт ношу. Он никому не отдаст его. Вокруг разруха. Снег опадает на землю, скрывая следы крови, что рекой лилась на улицах. Укрывал мягким одеялом обезображенные мёртвые тела. Был свидетелем молебен, рвущихся изнутри ненавистных и полных страданий голосов, рыданий и воплей. Некогда боевой клич и звуки бойни, похожей скорее на забивание скота, кончились, и пустота проникла в тела ещё живых. Каждый был убит горем, пытался вернуть самообладание от увиденного, и лишь мечтал о том, что это был лишь кошмар, пытался верить в иллюзию столь невыносимой жестокой, рубящей с плечи реальности. И тишина звенела в ушах непривычно. Она усиливала тревожное предчувствие и в этом миротворном пространстве чувствовался смрадный гниющий запах смерти, холодом сковывающий конечности. Она пришла, чтобы пожинать плоды. Они разбросаны сгнивающими частями, будто разобранный конструктор, и поражали тем, что это было некогда живым. Канеки видел это и понимал, что вот оно: невыносимое бремя страданий и мук войны. Одни погибали. Другие жили, чтобы умереть потом, и были живыми мертвецами. Но в Канеки была сильна утрата любимого человека. Он был в той же скорбной тишине, в которой люди невидящими мутными глазами, полными ненависти и безмолвной боли, смотрели на него. Он словно был частью этой траурной процессии, шагая по пугающему красотой снежных одеяний кладбищу. Порыв лёгкого ветра сдирает ткань, позволяя узреть мёртвое тело юноши. Не оставалось сомнений в том, что человек, носящий форму, был не гулем. Непонимание отразилось в глазах людей. Оно было слабым из-за не до конца вышедших из прострации людей. Но в глазах некоторых отразилась скорбь и понимание. Любовно оглядывая бледное лицо с засохшей кровью, Канеки останавливается, и свет вертолётов, чей шум не прорывается сквозь стену оцепенения, вылавливает тёмную фигуру с седыми волосами. - Хидэ, я тоже скоро приду к тебе, - шепчет Канеки. Глаза в мучениях почти вылезали из орбит. Горло саднило от криков. Будто внутрь ринулась кипящая лава, обжигая органы, сбивающиеся в мессиво , и перед смертью ему виделся прекрасный белый шнец и распускающиеся алые цветы. Звуки церковных молебен храмов стали последним, что послышалось в гробовой тиши.