двухсторонняя наблюдательность.

      утро в йокогаме опять выдалось ничем непримечательным. таким же скучным и обыденным, как и остальные дни бытия дазая, выделяясь только небольшими провалами в памяти. конечно, можно было вспомнить фрагменты, а по ним уже выстроить логическую цепочку, но смысла всё равно от этого не будет. парень лениво потянулся на кровати, а затем сладко зевнул, осматривая такую же, как всегда, спальню. подъем с кровати дался нелегко, но открыть шторы пришлось, дабы к концу дня комната наполнилась лучами солнца и какой-никакой энергией. не то, чтобы дазай в это верил, но успокаивало. закончив приводить себя в порядок после сна, шатен спустился вниз. — что за прекрасная дама вдруг очутилась у меня на кухне? — осаму ухмыльнулся, подходя практически в упор, — не хотите совершить со мной двойное самоубийство?       — не смешно, придурок. — фыркает накахара, не спеша оборачиваться. за ухо заправляют непослушные распущенные рыжие волосы. такие утренние и домашние.— почему я опять оказался у тебя? накахара сто раз пожалел, что завёл привычку всегда завтракать, и по той же самой привычке всегда направлялся готовить завтрак даже у дазая дома. зачастую у осаму в холодильнике не было обилия продуктов, по этому задача поесть усложнялась в несколько раз. «у тебя мышь в холодильнике повесилась» — однажды выдал накахара. «мне казалось, что лисы едят мышей. разве нет?» — и больше чуя ничего не комментировал. смущало. жутко. — совсем не умеешь пить. — нагло шепчут прямо в ухо. до мурашек.       — раздражаешь. руки смыкаются на хрупком теле, ограничивая действия. давным-давно изученное движение уже не пугает, скорее интригует. — чего тебе? — по интонации можно спокойно счесть закатанные глаза. — ты встал раньше, чем обычно. — наблюдательно. — что-то случилось? всегда случается, когда чуя оказывается здесь. — какой раз я уже у тебя дома, а ты всё также разговариваешь во сне. — делиться рыжеволосый, высвобождаясь из кольца бинтованных рук. осаму заинтересованно хмыкает, наблюдая за тем, как чуя усаживается на столешницу. смотрит чётко в глаза, пытаясь уловить что-то новое в лучах заканчивающего рассвета. явно же заметил. — и что же я говорю? — наигранно задумывается шатен, а затем якобы сдаётся. — ну-ка, поведай. чую не обмануть и не провести такими трюками, как гляделки. явно же, дазай всё заметил с самого начала и просто молчал, дожидаясь объяснений. — притворство ни к чему, осаму. — выдаёт накахара, тем самым даёт разрешение на расспросы по поводу его внешнего вида. — да что ты, я и не притворялся, — смешок и карие глаза уже вовсю гуляют по телу чуи. в пару движений дазай вновь оказывается практически вплотную к поверхности и задерживает взгляд на своей же рубашке, на которой застёгнуто несколько нижних пуговиц, — она тебе чуть велика. снова ненавязчивые намёки про шутку природы в плане роста накахары. и злиться уже как-то противно на такие глупости. осаму по-хозяйски расстёгивает оставшиеся четыре пуговицы, заставляя рыжего слегка дёрнуться от холодных касаний пальцев. удивительно, что у дазая, практически всегда, при каждой их встрече просто ледяные руки. «зато сердце горячее» — всегда оправдывался суицидник и получал вопрос о том, есть ли у него вообще сердце. со второго раза задевать перестало: было сказано не так зло, как в первый. — шорты тоже мои, — хозяина квартиры это слишком умиляет. — и тоже чуть велики. роясь у дазая в шкафу, чуя пытался придраться к каждой вещи, каждый раз аргументируя это отсутствием у дазая вкуса в одежде. привлёкшие внимание серые шорты пришлись, как ни странно, по вкусу, а вопрос о их нахождении в гардеробе изводителя верёвок никак не покидал рыжую голову. всё оказалось проще, чем могло казаться. банальная история: купил в надежде, что будет носить их хотя бы дома, но на смену шортам пришли штаны. те самые пару-тройку домашних штанов, которые заставляли ненавидеть их всей душой, когда только попадали в поле зрение накахары. осаму проводит кончиками пальцев, чтобы не так страшно, по впалому животу накахары и ухмыляется. слишком нравится. более чем слишком. — ты совсем, что ли ничего не ешь? — обеспокоенно спрашивает дазай, вновь встречаясь с голубыми глазами и подмечая задворками сознания, что солнце сегодня необычайно красиво запутывается в рыжих волосах. — только не говори, что я каждый раз не даю тебе позавтракать. сказали не говорить — не говорит. по крайней мере, прямо. — я поел всего лишь шесть раз из семнадцати. — грубо отрезает чуя. — ну, конечно, что у тебя вообще можно поесть? в холодильнике мышь повесилась. накахара сейчас же пожалеет о своих словах. — ты бы хоть предупреждал, когда будешь напиваться. — мягко выдаёт осаму, убирая руки от, такого доступного прямо в эту секунду, тела парня. — не очень хочу тебя смущать отсутствием еды, но так уж получается. и то правда, наверное. чуя не всегда помнил в какой момент в бар приходил дазай, да и как вообще тот мог быть трезвым, выпивая в полтора раза больше. чем сам накахара. «алкоголик со стажем, наверное» — каждый раз думал рыжий и сам себе улыбался. по содержимому холодильника можно было бы сказать, что хозяин квартиры явно сидит на диете, если бы чуя не знал о том, чья это территория. — и всё же…— трёхсекундная пауза, за время которой успевает выстроиться конкретное связное предложение.  — говори уже. — чуя слишком ненавистно относиться к таким паузам, щурясь от слишком яркого света, исходящего из незашторенных окон. — зря я шторы открыл. закрой пойди, а то ещё несколько минут и я ослепну. — а мне нравиться, — голос снижается, а дазай позволяет себе ещё чуть больше, проводя леденящими пальцами по оголённому участку ног чуи, — как много ты слышал во сне? мафиози слышал достаточно много и часто, чтобы понять намёки, даже непрямые. — мне хватило ума догадаться. — фыркает рыжий, заглядывая куда-то за дазая. интересно же стенку рассматривать, наверное.       — не уходи от ответа. — чую хватают прямо за неизменно-любимый чокер на шее и заставляют смотреть снова прямо в глаза. — ненавижу этот твой ошейник, так бы и придушил тебя им. — ненавижу твою одежду, — выплёскивает в ответ накахара, — ненавижу твои идиотские желания и фетиши, осаму. вся эта играть с ненавистью затевалась не впервые, бояться нечего. некая прелюдия. необычная, но чрезвычайно завораживающая при таких обстоятельствах. — сказал человек, сидящий в моей одежде и чёрных чулках. — дазай пускает в ход самый пугающий свой взгляд из всех возможных. такой, из-за которого хочется поставить всё, пойти ва-банк, даже если стопроцентно проиграешь. в карих, практически красных из-за солнца йокогамы, глазах пляшут черти. да так, будто из ада выгнали всех грешников, чертей и сатану одновременно, поселив их в глазах бывшего исполнителя портовой мафии. чуя ненавидит и это. все манипуляции, надобность читать всё по взглядам и само определение «бывший исполнитель портовой мафии». — идиот. — истерично смеётся накахара. всё прекращается, как только чокер вновь касается тонкой кожи парня. — сначала совращаешь, а затем начинаются все эти недо-игры. достал.  — больше не буду, — рыжего осторожно целуют в шею, не забывая про объект обожаний уже как несколько месяцев. — ноги замечательные. хочется съязвить и спросить так ли это в самом деле или же это просто из-за достижения полученного. — ты дополняешь эти чулки, — осаму предвидел, — не переживай по этому поводу. у дазая были слишком неочевидные, но глупые, будто для накахары и старался, способы добиться своего. самым глупым решением пока что уверенно можно назвать «случайные» разговоры во сне. нельзя было сказать, что у рыжего слишком чуткий сон, но агрессивная реакция на голос дазая, вырабатываемая годами, срабатывала безоговорочно вне степени желания поспать. — а почему не ажурные? — осаму ставит рекорд по самому короткому расстоянии на сегодняшнее утро, практически касаясь губ бывшего напарника. — всё равно очень красиво выглядят на тебе.  — извращенец. — фыркает накахара и дазай возвращается в исходное положение, рассматривая больше открытые участки на ногах, нежели те, что сумели утаиться под полупрозрачным нейлоном. — чего уже увидел? чуя тоже отличается наблюдательностью в некоторых моментах. даже спустя несколько недель, он всегда может сверить каждую деталь в одежде дазая с той, которую уже бы должен был позабыть. столько ведь времени проходит, а чуя каждый раз обращает внимание на положение бинтов. они отличались лишь четыре раза. и есть всего три варианта, как они наложены вокруг шеи. — не замечал у тебя этого шрама, — дазай осторожно провёл по едва ли зажившей царапине. — откуда?  — у меня ещё и синяки на коленях, — устало закатывает глаза накахара, — я не знаю откуда у меня столько всяких синяков и ран на ногах. я практически не вступаю в бой, а уж тем более теперь стараюсь не бить ногами. — ты мне какие-то сказки рассказываешь, — смеётся осаму, переключая внимание на колени, — накахара чуя и не бить ногами — несовместимые понятия. оставалось лишь неловко захихикать, мол и такое в жизни случается. непринуждённый разговор плавно набирал обороты. уже через минут вёлся конструктивный диалог, через три разговоры о работе, да и о жизни в целом. через пять минут в ход пошли споры о еде, а через десять минут пришлось напряжённо молчать. — а почему дождь начался? — удивлённо спросил накахара, ощущая, что как-то менее болезненно стало смотреть на окружающий мир. — солнце увидело тебя в таких неприличных позах и растеклось по йокогаме. и, может, дазай был совершенно прав, пусть позу чуи и нельзя было называть совсем уж неприличной. распахнутая на размер-два дазаевская белая рубашка, чуть большеватые, но слава богу, не спадающие, серые шорты и полупрозрачные чёрные чулки сделали своё дело. чокер лишь ухудшал ситуацию. хотя, это с какой стороны посмотреть. — романтик чёртов. — шипит накахара, когда дазай облизывает верхнюю часть шеи до чёрного чокера. — только не кусай, у меня кожа тонкая. это дазай знает. обходиться без засосов и грубостей при такой резко изменившейся погоде. зато на одном из главных объектов своего обожания — ногах — решает отыграться. хорошо помнит, как накахара жаловался на то, что ноги после тренировок жутко болят, да и вообще сложно ходить. и ведь приходилось мальчику отлёживаться днями, а потом снова идти тренироваться. дазай готов поспорить, что до мафии всё было не так. стопроцентно не так. «как бы тебе там не казалось, но ноги моё самое чувствительное место» — как-то раз выдал чуя в баре, изрядно подвыпив. тогда неоднозначные мысли стали закрадываться чаще и больше, перерастая в неимоверное желание увидеть более чем позволено другим. — но почему именно ноги? — удивляется накахара.  — потому что. — с улыбкой и немногословно. — мне так захотелось. дазаю всегда хотелось переступить какую-то невидимую, но понятную грань общепринятого. недоступное и запретное всё больше притягивает, ведь так интересно куда затянет неизвестность и что за награду преподнесёт самым отважным. — мгх, дазай… — приходиться дышать глубже чем обычно, ведь осаму не собирается уделять всему этому слишком много внимания. — только не говори, что… договорить не дают, сразу же перебивают. — ты совершенно не держишь при себе секреты, когда выпьешь. — шепчут рыжему на ухо настолько сладко, насколько это возможно. — тебе очень сильно повезло, что именно я узнал об этом, а не кто-то из членов вражеских организаций. «это ещё хуже» — думает чуя, отчётливо чувствуя, как чужие пальцы забрались под нейлон и вовсю выискивают слабость среди слабостей, скользя то вверх, то вниз. просить останавливаться нет смысла, ведь дазай никогда никого не слушает. — где твоё самое слабое место? — выдыхают в ухо. — ну же, скажи мне и ты получишь то, чего желаешь уже как десять минут. звучит так убедительно, сладко, вязко и будто отдаёт от этих слов тягучей карамелью, что разливается по лесным орехам. — практически у бёдер. тихо, почти полушёпотом, но слышится на всю квартиру. — разгадка была так близко, а я даже не сумел и близко подобраться к ней. — тем не менее на лице дазая нескрываемая ухмылка, заставляющая прямо сейчас сойти с ума, но осаму всегда искренен в подобных переговорах. по этому не заставляет ждать обещанного наслаждения.  — накахара-кун, твои ноги сводят меня с ума, — это сказано прямо в губы, — а ещё больше с ума сводишь меня ты. чуя выдыхает и подаётся вперёд, хватаясь за губы дазая, как за спасательный круг, пока тонкие пальцы медленно скользят по ноге прямо вверх, заставляя всё трепыхаться внутри. — ты прекрасен. — отрывается осаму, наблюдая, как бегут мурашки по коже бывшего напарника. шатен даёт пару минут отдохнуть, уходя в незамеченном чуей направлении, а затем возвращается с пачкой сигарет и зажигалкой, рассматривая следы своей работы. чуе очень идут растрёпанные волосы, красные щёки и застёгнутая наспех не по размеру рубашка, пахнущая стиральным порошком. — вчера я узнал, что ты опять куришь, — прозвучало так, будто дазай был разочарован таким поворотом событий в жизни мафиози, — думаю, тебе сейчас это нужно. — ты слишком понимающий для бывшего напарника. — тепло улыбается рыжий.  — бывших напарников не бывает.— выдаёт шатен. — так что, думаю, тебе нужно подождать с сигаретами и принять ванну. накахара лениво расползается по поверхности в нежелании чего-то делать. — ну вот пойду в ванную и утоплюсь. — выдаёт чуя не в своём репертуаре. уж всё-таки сильно влияет на него дазай. — заниматься таким в ванной — опасно для здоровья. — топиться? — ну-у-у… — загадочно тянет осаму, — почти. шатен ещё раз притягивает чую за ненавистный чокер, который грозиться сжечь, чтобы поцеловать в менее ненавистные и нежные губы, грозясь искусать их до крови, если накахара сейчас же не пойдёт в ванную. — успокойся ты, — чуя ловко спрыгивает со столешницы. — сейчас пойду. они снова встречаются взглядами, но не теми, что были ранее. глаза каждого из них наполнены нежностью, а движения становятся всё мягче и аккуратнее. это особо ощутимо в момент, когда осаму ловко снимает перчатки с рук чуи, откидывая их на стол. — красивые руки, накахара-кун. — дазай невесомо проводит пальцами по выделяющимся костяшкам, замечая как сильно они побелели когда рыжий цеплялся руками за край поверхности. — грех такую красоту прятать. шатен напоследок оглаживает изящные кисти рук рыжего и отпускает мафиози в ванную.

«на руки ты ещё не дрочил, видимо» — последнее, что услышал осаму на территории кухни.