***
Это неприятно. Ты стараешься отвлечься, но мысли, как овцы, бродят вокруг одного и того же. Я бы отправился в библиотеку, но, во-первых, там картежники, а во-вторых, вряд ли там осталась хоть одна книга по половому воспитанию. Да и, насколько я помню из наружности, там никогда не писали, что делать, если тебя влечет к своему полу. Максимум, обмолвятся о загадочных «подростковых экспериментах». Вроде бы, сейчас это не так страшно, как лет пятьдесят назад, но все равно… неприятно. Я часто стал глубоко вздыхать. Непроизвольно. И не для того, чтобы привлечь внимание стаи. Но Горбач то и дело бросал на меня сочувствующий взгляд, а Лорд многозначительно хмурился. А Черный был весел и, чаще всего, пьян. — Привет, — однажды он завалился прямо на общую кровать, благо на ней больше никого не было. В прошлый раз они с Лордом устроили потасовку, так что его присутствие напрягало. — Привет, — вежливо отозвался я, подальше убирая шахматную доску. Если она сейчас сломается, проблем не оберешься. Черный сунул под голову одну из подушек Табаки и, довольный, сложил руки на животе. Я раньше никогда не видел, чтобы он так устраивался. — Как ты здесь спишь? — он картинно толкнулся ногами в спинку кровати. — Как здесь вообще можно спать? Меня разобрала досада. Я зачем-то схватился за угол одеяла и натянул его на себя. Хотелось скрыться. С этой кровати. Из четвертой. От самодовольного лица Черного. — Просто не все обладают непропорционально длинным телосложением, — спокойно отозвался Лорд, взлетая на кровать и не обращая внимания на Черного. Он достал из-под подушки пачку сигарет и изящно закурил, выпуская быстрым потоком струю дыма. — Это что такое? — Табаки, наоборот, не оставил присутствие Черного без внимания. Как и то, что тот осмелился посягнуть на его собственность. — Изволь объяснить, Черный, какого черта ты решил разграбить Гнездо? Между прочим, в одной из подушек я храню ингредиенты для настойки, и я из тебя душу вытрясу, пропади хоть один из них. Говоря это, Шакал бодро карабкался к разоренному Гнезду. Прямо по Черному. Тот скривился, как от зубной боли и, выругавшись, соскочил с кровати. Судя по довольному лицу Шакала, он угодил коленом как раз туда, куда метил. Я прикусил улыбку и поспешил зарыться лицом в простынь.***
Едва научившись забираться в коляску, я решительно отказался от отцовской помощи. Судя по тщательно скрываемому лицу, его старания отзываются болью в пояснице. Было стыдно причинять ему еще и физический дискомфорт, и я стал настаивать, что справлюсь со всем сам. Папа поверил. Или только захотел поверить. У Черного спина не болела, и окоротить его, когда он принялся мне помогать, повода не было. — Я сам могу, — слабо запротестовал я, когда Черный подхватил меня за поясницу и под коленки и резко дернул. — Можешь, можешь, — отмахнулся он, усаживая меня на раскладывающееся прямо подо мной кресло. Почти все уже вышли их актового зала, только местами кучковались кое-какие домовцы, желающие обсудить что-то сразу после установочного собрания учителей. — Курить хочешь? — радушно предложил Черный и достал из кармана мятую пачку. Я хотел в четвертую — бездушные выступления учителей меня утомили — и отказался. Черного это не огорчило. Он сам сделал глубокую затяжку и выдохнул в сторону. — Ты когда понял, что такой? — от простого вопроса у меня волосы зашевелились на макушке. — Какой такой? — переспросил я, чтобы потянуть время и что-нибудь сообразить. На Черного моя военная хитрость не подействовала — он многозначительно хмыкнул и уточнять не стал. Я почувствовал, как краснею, и стал расковыривать поролон из сиденья. — Я лет в тринадцать начал понимать, — продолжил он, глядя в окно. На занавесках уютно лежали вертикальные молочно-розовые полосы. — Когда журналы с культуристами стали попадаться. Черный увлеченно пересказывал путь своего самоопределения, а я не знал, куда деваться. Не то, чтобы мне было противно, просто такая откровенность состайника смущала. Я чувствовал себя обязанным рассказать что-то личное в ответ, но не мог. Не мог поведать о том сновидении и своей неприличной реакции. Я чувствовал себя ужасно. Наверное, Черный просто считает меня таким же, как он сам. И не догадывается о моих переживаниях. Или догадывается, что еще хуже. Мне стало стыдно, будто я какой-то преступник. Когда Черный замолчал, я заметил, что мы остались в зале одни. Кровь хлынула мне в лицо сильнее и я, чуть ли не заикаясь, попросил: — Пошли отсюда — ужин скоро. Черный кивнул, затушил сигарету в пепельнице с подоконника и посадил меня обратно в коляску. Я ехал к выходу и обреченно думал, что уснуть мне сегодня не удастся.***
Тяжелый запах настоек и немытых тел электризовался в комнате, но голова болела не от него — она болела от мыслей. Они, как белки, скакали между извилинами и задевали хвостами оголенные нервы. Я уже не чувствовал вкуса никотина — столько его было в организме. И в груди что-то непонятно щекотало. Но, с другой стороны, закат был настолько свеж и долог, что на фоне всего этого в глубине души рождалось робкое спокойствие. Пальцы Черного внахлест обхватывали мое запястье. Мне казалось, что стоит ему чуть напрячь мышцы, мои некрепкие кости хрустнут. Но он только водил большим пальцем по коже, и я не мог отвести взгляда от плавного, будто нарочно замедленного движения. Задумавшись, я не сразу понял, что Черный что-то сказал. Я с опозданием поднял на него взгляд, переспрашивая, но он не стал повторять. Только скользнул взглядом куда-то вниз и выпустил мою руку. Нагретую кожу стало холодить. Табаки со Слепым перебирали запасы, и это означало только одно — близилась очередная Ночь Сказок. Я с тоской поглядывал на шакалиное Гнездо — может, никто не заметит моего исчезновения? Слушать глупые истории, когда о них даже вопросы нельзя задавать — выводило из себя. С другой стороны, алкоголь мог скрасить мою участь, даже если утром мое мнение на этот счет изменится. Настойка со вкусом хвои обожгла горло и продолжила гореть где-то в желудке. Замутило. Я зажмурился. Когда огонь улегся, во рту остался привкус мятной пасты, и я отяжелел. Все стали перелезать на пол, а мне путь преградили тяжелые ботинки. Черный присел на корточки. Его лица я не видел, но отчетливо чувствовал запах спирта. — Выйдем? — дохнул он прямо мне в лицо. Я поморщился, но в темноте видно не было. И тогда я кивнул: — Давай. Каждый шаг Черного отдавался в затылке, но коляска была уже близко, и… Черный развернулся так резко, что я думал, он не впишется в поворот. Из предбанника мы вышли не в коридор, а в душевую, благо здесь никого не было. Вид пустых душевых отчего-то испугал меня. По крайней мере, сердце ухнулось вниз, а в горле пересохло. Я окинул взглядом небольшую комнату, выцепляя со стен лишенные смысла слова. А пары алкоголя ощущались совсем близко. — Черный, ты поговорить хотел, — бессильно и даже жалко пробормотал я. Тусклый свет и грязно-белый кафель порождали нехорошие ассоциации. Черный коснулся губами моего подбородка, и у меня подскочило сердце. Следующее прикосновение пришлось на губы, и я сначала ничего не понял. Потом Черный скользнул вперед языком и я, не контролируя себя, охнул. — Поговорить? — шепот обжег меня в самое ухо. — Давай поговорим. Расскажи, как впервые меня захотел. Я дернулся, как от удара током, и больно приложился затылком — оказывается, Черный уже усадил меня на пол, в опасной близости от стенки. — Аккуратнее ты, — шепот в самые губы, и твердая рука жалеет ушибленную голову. — Черный… Зайдет кто-нибудь… — вроде, я хотел протестовать, но голос мой прозвучал так… В общем, никто и никогда не принял бы это за протест. — Никто не зайдет, — уверенно отозвался Черный и накрыл мои губы. Я интуитивно понял, что это и есть глубокий поцелуй. Руки Черного неловко возились с пуговицами моей рубашки, горячее дыхание обдавало скулу. Я сам стал чаще дышать. Когда обнаженный торс накрыл мое тело, у меня вырвался первый стон, и внутри все поднялось. Оказывается, это крайне волнующее чувство — ощущать на себе чужой вес. Чувствовать кожей поцелуи. Слушать неразборчивый шепот. Даже если ты лежишь на мокром полу, и в бок тебе упирается труба. На меня волнами накатывало возбуждение. По-моему, это возбуждение рождалось в Черном, и только потом передавалось мне, но разве будешь о таком думать, когда по телу бегут мурашки, а в паху ноет в сто раз сильнее, чем тебе привычно? Кажется, я вцепился Черному в плечи, прежде чем закрыть глаза. Было больно. Тупая, раздирающая боль, ничего общего не имеющая с обещанными ощущениями. Я мог дышать только через сомкнутые зубы. Скоро это должно пройти, не может же длиться вечно. Черный замер. Я не рискнул открывать глаз. Его рука мягко легла мне на макушку, поглаживая и перебирая пальцами волосы. — Курильщик, — шепотом позвал он, и я медленно, как во сне, разлепил глаза. Его взгляд изменился. Непривычно живой. Непривычно дикий. Непривычно ждущий. Это был другой Черный. Такой, каким я раньше его не видел. Мне захотелось надеяться, что таким его не видел никто. Эта надежда кольнула меня в грудь, и я выдохнул легче. Боль притупилась, хоть и не прошла окончательно. Его губы снова жадно накрыли мои. Потом прошлись быстрой дорожкой по лицу и шее. Я провел ладонями по его спине и почувствовал влагу — оказывается, Черный вспотел. Я нащупал пальцами позвоночник под мышцей, и Черный зашипел. Я поймал себя на мысли, что не хочу останавливаться. Мой мир стал очень узким, заканчивающимся над спиной Черного. Мне не хотелось его отпускать. Не сейчас. Дальше было почти не больно. Только странно. Иногда неуклюже. И волнующе. Не так, как я себе воображал, но все равно… Черный, задыхаясь, лежал рядом, а я безуспешно пытался собрать мысли в кучу. И очень сильно ощущал боком холодную трубу.***
Я подполз к подоконнику. Внимания на меня не обращали, и я стал карабкаться сам. Подтянулся, как мог, на руках и выглянул в окно. Где-то там, в процессии с белым пятном во главе, шел Черным. А может, он ее возглавлял — в темноте не видно. Я горько и протяжно выдохнул. Глаза, вопреки моей воли увлажнились, а губы скривились. Хорошо, что рядом никого не было. Хорошо, что никто не увидел моей гримасы. И не услышал тихого призывного шепота.***
Я вспоминаю об этом редко. Только в особенно тихие зимние вечера. Те события кажутся далекими, случившимися в другой жизни и не имеющими никакого значения. Я прижимаюсь щекой к его груди и слушаю мерный стук сердца. Считаю удары, и в очередной раз сбиваюсь. Он начинает вертеть головой. Дергает плечом и шумно сглатывает. Просыпается. Я замираю. — Чего не спишь? — густой, хриплый со сна голос. Он нащупывает мой затылок и зарывается пальцами в волосы. Спокойно так. — Просто, — голос предательски дрожит, и Черный касается ладонью моего лица. Я с досадой понимаю, что ладонь стала влажной. — Приснилось что? — шепчет он, и я лбом чувствую нежное прикосновение. — Угу, — я зарываюсь носом в его теплую ладонь. — Все будет хорошо. Я ему верю. Просто часть меня до сих пор осталась в Доме. Она все еще болтается на подоконнике, вглядывается в темноту и боится обернуться. Потому что пока не обернешься, можно представлять себе, что никто не уехал и не ушел. Все стоят за твоей спиной и живут свои жизни. Я зажмуриваюсь и чувствую, как рука Черного гладит меня по голове. На душе становится спокойнее, и я начинаю перебирать в голове, что нужно сделать завтра. Дыхание Черного снова выравнивается. Я, как маленький, беру его за руку, словно боюсь, что он снова исчезнет. Сам понимаю, что глупо, но ничего не могу поделать. Еще толком не заснул, а уже начинаю видеть сон. Я снова на морском побережье. Теплый песок шевелится между пальцами. Я иду вперед, к воде и морщусь от холода на контрасте. Рядом кто-то смеется и окатывает меня ледяной водой. Я от неожиданности закрываюсь руками. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. Я вдыхаю соленый воздух и слышу бодрый крик чайки. Все будет хорошо.