Вскрываемся!

Интересно, Серёжа когда-нибудь задумывался о том, как он красив? Эта мысль навязчиво крутилась у Мишеля в голове, стоило ему в их совместные вечера выпить шампанского чуть больше обычного. Он сразу начинал замечать и думать — о том, как Сергей Иванович наклоняет голову, слушая собеседника, как улыбается дружеской шутке или взрывается мягким смехом, если услышал вдруг что-то эдакое, о том, как играют отсветы свечей в его волосах, как искрятся глаза и как он порой оборачивается, чтобы посмотреть на Мишу вопросительно — нет, ну ты слышал? У Миши тогда всё внутри сладко обмирало, он старался улыбнуться ему в ответ по-дружески солнечно, той самой улыбкой, после которой слышал больше всего комплиментов. Серёжа любил такие улыбки. А Миша любил его. И вовсе не шампанское было тому виной. Нет, несомненно, Сергей Иванович тоже его любил, Мишель об этом знал и видел тому множество подтверждений. Как он первый делом сообщал о всех новостях, обсуждал с ним даже неважные мелочи, беспокоился о каких-то пустяках, вроде Мишиной дуэли, позвал в тайное общество, в конце-то концов. Человек посторонний мог бы сказать, что у Муравьева с Бестужевым-Рюминым какие-то отдельные секреты и даже чуть ли не язык тайный, или знаки они друг другу как будто подают, чтобы в спорах выступать единым фронтом — один подмигнул, другой кивнул, и вот уже разносят собеседника в пух и прах. Миша много такого слышал, уж слух-то у него хороший, и усмехался. Потому что никаких тайных знаков у них с Серёжей не было — просто они понимали друг друга очень хорошо. Пожалуй, даже слишком хорошо. Именно поэтому Миша давно уже знал, что они с Серёжей понимают друг друга во всем, кроме одного. На самом деле это всё было пустое, глупая страсть, сочетание молодой бедовой головы, жгучего сердца и слишком обаятельного объекта обожания перед глазами. Миша знал, что это постыдное желание уйдет, ждал этого момента, а пока старался быть таким же верным и обходительным другом, каким Сергей Иванович был ему. Да и не нужно было ничего сверх, у Миши и так всё было! Они и без того близки, словно братья, словно и его фамилия тоже Муравьев — ну никакой разницы, свой, родной крови. Ради такой благосклонности Миша был готов в лепешку расшибиться, хоть звезду с неба, но в обычной жизни такого не требовалось. Что ж, тогда оставалось развлекать всех на общих вечерах — искрометно шутить, фокусы показывать, да байки, подслушанные в казарме травить. Всем веселье и отвлечение от тяжких дум, и Серёжина улыбка в награду — только ему одному. Но даже когда Серёжа одаривал своим драгоценным вниманием кого-то другого, Мишель не позволял черной ревности отразиться на его лице. Знал свою особенность и на общих вечерах, порядочно захмелев, отсаживался от всех в дальний угол и наблюдал за разговором оттуда. Сам старался помалкивать, но позволял себе любоваться Сергеем Ивановичем бесстыдно — тот, когда раззадоривался во время спора становился по особенному очарователен. — Интересно, Сергей Иванович когда-нибудь задумывался, как он красив? Миша едва не свалился со банкетки — голос словно озвучил его мысли. Он поднял глаза, оказалось, что это Павел Иванович Пестель, который в такое время как раз начинал раскуривать любимую трубку. Трубку он действительно курил, но оказался почему-то именно в этом углу, где ранее Мишу никто не беспокоил. И откуда открывался замечательный вид на весь зал и конкретно на Сергея Ивановича. Павел смотрел на него насмешливо прищурив глаза, а потом жестом попросил разрешения присесть рядом — словно у девицы! Мишель вспыхнул. — А вы, значит, задумывались неоднократно, Павел Иванович. Он дерзил, но Павел как будто и не заметил, и устроился рядом несмотря на так и не полученное разрешение. — Задумывался, отчего ж нет. И вижу, что у меня есть единомышленники. В том, как Павел сложил губы, выпуская дым, было что-то темное и порочное. Или это что-то наконец заворочалось внутри у Мишеля, что-то, от чего вскипала кровь и вовсе не так, как при взгляде на Серёжу. — Во имя наших дальнейших дружеских отношений, я бы посоветовал вам держать свои мысли при себе. Снова дерзость на грани грубости, но Павел так изумленно и комично приподнял брови на слове «дружеских» — ты ба! Мишель понял, что он проигрывает. — Полно вам, Михаил Павлович, у вас всё на лице написано. И не замечать этого может только наш дорогой Серж. Миша хотел было прошипеть ему на ухо что-то вроде «не смейте произносить его имя таким тоном!», но вдруг прозрел. То, как Павел Иванович держал мундштук губами, как задумчиво смотрел ровно туда же, куда и Миша минутой ранее, и то, как произнес это «дорогой Серж». Мишель улыбнулся, наклонился к его уху и прошептал, едва ли не касаясь губами кожи: — Да только вас он тоже не замечает. Павел отстранился, впился в него взглядом, но ничего не сказал. Мишеля кто-то окликнул, он поспешил встать, делая вид, что направляется за очередным бокалом и заодно продолжает участвовать в общем собрании. Они с Павлом еще раз пересеклись уже на выходе. Скрестились взглядами, Павел даже его церемонно пропустил вперед, снова, как девицу, Мишель смолчал, как и в первый раз. На улице его под локоть привычно взял Серёжа и спросил понизив голос: — Вы с Павлом Ивановичем не поругались ли сегодня? Он странно на тебя смотрит. Миша улыбнулся краешком рта — вот когда ему нужно, он всё замечает! Интересно было бы рассказать об этом Павлу. Он обернулся и вправду увидел этот задумчивый взгляд им вслед, почти тоскливый. Мишель привлек Серёжу к себе поближе за плечи. — Ну что ты, разве мог я с кем-то поругаться! — Ох, Мишель! — В твоем присутствии — никогда. Мы с Павлом Ивановичем просто поболтали, пустой разговор. *** — Вскрываемся. Миша перевернул карты рубашками вниз даже не глядя на них. Ему было всё равно, что выпало, ему осточертело играть, он бездумно скользил взглядом по комнате, утопающей в полумраке. Что он здесь делает? Почему позволил уговорить себя остаться? Почему задержался до почти догоревших свечей? Почему втянулся в глупую игру? Павел рассмеялся своим ухающим смехом. — А-ха, Михаил Павлович, снова проиграли. — Вероятно, это знак, что наш вечер нужно заканчивать, — произнес он без всякого выражения. — Что, и даже совсем не хотите отыграться? Помнится, в начале вечера, вы были очень настойчивы. В начале вечера это означает в конце собрания — сегодня встречались на квартире у Павла и Сергей Иванович откланялся раньше всех, потому что был приглашен на ужин к Бельским. Он бросил извиняющуюся улыбку Мишелю, сердечно пожал руку хозяину дома и был таков. А Миша остался. Остался и позже, соврав, что обещал Павлу Ивановичу партию в карты. Он ненавидел играть, ему редко везло, но в голову больше не лезло ни одного предлога. Хорошо, что Серёжа успел уйти, иначе бы мигом его раскусил. — У меня нет больше денег с собой, Павел Иванович, а играть в долг я не стану. Мундир заложить тоже не предлагайте. Он попытался встать из-за стола, но Павел ловко ухватил его за руку и Миша шлепнулся обратно на стул. — Послушайте, что вы несете? Какой мундир, какой долг? Забирайте ваши деньги, не нужны мне они — игра была нечестной, вы за картами не следили даже. — Не пытайтесь меня оскорбить больше, чем я уже оскорблен. Вы выиграли, значит, деньги ваши. — А вы оскорблены? — Павел все еще не отпускал его руки, но сам словно забыл об этом, гипнотизировал взглядом, убеждая остаться на месте. — Мишель, какая муха вас сегодня укусила? Расстроились, что проигрались? Бросьте — повезет в любви. — Вы же знаете, — медленно сказал Миша, — вы же знаете, что не повезет. Тишину нарушало только оглушительное тиканье часов из коридора. Всех слуг хозяин отпустил еще до собрания, даже свечи они зажигали сами. Павел молчал. С той поры они ни разу не обсуждали Сергея Ивановича, никогда не вспоминали и самого разговора. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю — этого было достаточно. Миша с какой-то отчаянной злостью желал, чтобы это прекратилось. — Ах да, — Павел наконец оставил его руку и прижал пальцы к губам. Мишель не мог не отметить, что в этом жесте было даже что-то чувственное. — Но послушайте, его ведь здесь нет. И никогда не будет. Можно ли хоть сегодня без него? Миша сокрушенно покачал головой. — Вы думаете, я молод, глуп и неопытен, и не понимаю в какие игры вы играете? Павел вскинул на него глаза. — У меня никогда не было намерения играть вами, Михаил Павлович. Я прошу вас честно и прямо — останьтесь. Вопреки просьбе, высказанной в чересчур уж повелительном тоне, Миша вскочил на ноги и нервно прошелся по комнате. — Вы же понимаете, что я всё про вас знаю, да? У людей в любовной горячке мысли сходятся. Вы никогда к нему не приблизитесь, не будете никем, кроме доброго соратника. Я скажу вам правду — вы ему даже не нравитесь. Он вас терпит только ради общего дела, и даже мне наказал с вами не ссориться — ах, какой пассаж! Не находите в этом иронию? Я вам интересен только как тень, приближенная к нему, отзвук его доброты, отражение Луны в колодце. Вы пытаетесь вычерпать колодец, Павел Иванович, но так вы Луну не достанете. Мишель замер у окна — ночь сегодня была темной, за тучами не было видно ни месяца, ни звезд. Он не заметил, как во время его страстного монолога Павел встал из-за стола и подошел ближе, вздрогнул только, когда на плечи легли тяжелые ладони. Мундир, так и не заложенный этой ночью, давно уже висел на спинке стула. — А теперь послушайте, что я знаю про вас, — Павел говорил шепотом, почти выдыхая слова ему прямо в ухо, заставляя всё темное и жаркое бежать по венам. — Вы смотрите на него действительно, как на Луну. Даже не идол, не кумир на постаменте, а то, чего никогда не коснуться. Вы грезите, что ближе всех к нему и больше вам ничего не надо, но сами знаете, что, — рука Павла скользнула вниз, погладила и сжала через ткань. Миша с трудом подавил рвущийся стон, — вы врете. Мишель развернулся в его руках и вцепился в полу расстегнутый мундир Павла. Между ними снова была только тишина, заполошное дыхание и тиканье часов в коридоре. — Вскрываемся, — тихо сказал Мишель. Павел горько улыбнулся. — Карты дерьмо у обоих. Миша потянулся к его губам первый, впился, вгрызся в его рот, на этот раз не сдерживая стонов. Павел шарил большими ладонями по его спине, стискивая задницу, прижимая к себе так, словно хотел вплавить его в себя. Добыть частичку Серёжиной любви хотя бы так. Конечно, такого не могло быть с Серёжей никогда. Да и ни с кем другим, пожалуй. Павел прервал поцелуй и потянул в спальню, крепко удерживая его за запястье, словно боялся, что Миша вывернется в последний момент и выпрыгнет в окно. Но едва его наконец отпустили, чтобы запереть дверь, он молча начал раздеваться, игнорируя тяжелый взгляд Павла. Не хотелось ни красоваться перед ним, ни позволить раздеть самому. Чернота внутри горела огнем, требовала сатисфакции как можно быстрее. Когда они наконец оказались на кровати, кожа к коже, дурманящая разум страсть немного отступила. Миша вдруг увидел Павла таким непривычно сосредоточенным и в то же время растерянным. Как он смотрел на него, как вел руками по груди и ниже, словно не веря, что это правда происходит. Миша чуть выгнулся в ответ на его ласку, открыл шею для поцелуев и тут же получил причитающееся. Павел ласкал его мягко, уверенно, пристально вглядываясь в лицо — хорошо ли ему. Мишель фыркнул и потянул его к себе за волосы для глубокого поцелуя. Они соприкоснулись бедрами и спустя несколько движений, он услышал первый короткий стон Павла. Миша усмехнулся в темноту, надеясь, что это останется незамеченным и приглашающе раздвинул ноги. Павел оторвался от его горла и вопросительно посмотрел в глаза. — Вы правда?.. — Правда. Не бойтесь, ну же. В начале вечера вы были смелее. О, как же изменилось лицо Павла, эта сосредоточенная жертвенность мигом слетела шелухой. Они снова поцеловались, на этот раз жарко и мокро, Павел прикусил его нижнюю губу и встал с кровати за маслом. Он быстро вернулся, Миша не успел заскучать, лишь лег поудобнее. Павел ввел в него сразу два пальца и снова зашептал на ухо: — Часто думаешь о нем, когда ночью один? Миша выдохнул сквозь зубы, вместо улыбки оскал. — А вот это точно... не ваше дело. Не тяните, Павел, сколько можно! От первого толчка все же вышибло дух, и Миша чуть поморщился, прежде чем двинуться. Павел тоже заметил, что перестарался и поспешил извиниться короткими поцелуями и тревожным шепотом. Русский язык мешался с немецким и французским, Мишель быстро перестал разбирать, что вообще ему говорят — ему наконец было хорошо. Он судорожно хватался за чужие плечи, прижимался ближе, старался отвечать попадая в ритм. Павел наверняка думал, что он сейчас представляет Серёжу, но Миша не имел привычки врать себе — с Серёжей никогда бы не было так. И слава богу. Темнота внутри затопила всё тело, наконец урвав себе всё без остатка. Они лежали рядом, Павел тяжело дышал и смотрел на него — Миша чувствовал этот взгляд. Сам он изучал потолок, не желая поворачиваться и заводить пустую беседу. Понятно, что будет дальше. Он скажет что-нибудь язвительное, Павел окрысится в ответ, он быстро соберет свою одежду, оденется в коридоре и сбежит, остужая горячие щеки на все еще ночном воздухе. Кто-нибудь обязательно помянет всуе имя Сергея Ивановича. Серёжа, Серёжа, Серёжа. Незримый призрак, третий в комнате и постели, светлый ангел, сокрушенно качающий головой. — Надеюсь, вы не пришлете мне приглашение на дуэль. Миша всё же повернул голову и встретился с Павлом взглядом. — Зачем? — А шут вас знает, вдруг захотите стреляться. После такого оскорбления. К тому же, я знаю о вас слишком много. Теперь. Миша запрокинул голову и расхохотался. А потом коснулся щеки Павла ладонью. — Нет, вызова к барьеру не будет. Но сейчас мне действительно пора. Он встал с кровати и начал медленно одеваться, на этот раз красуясь ради все еще лежащего Павла, лениво рассматривающего его в полумраке. — Могу ли я надеяться... — Да. На все вопросы — да. В коридоре все еще оглушительно тикали часы, а на улице предрассветная прохлада мгновенно обожгла все еще горящие щеки, но теперь Мише было спокойно.