Дорога не кончена…

Слэш
G
Завершён
17
автор
Размер:
8 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено в любом виде
Награды от читателей:
17 Нравится 5 Отзывы 4 В сборник Скачать

... очень верю в хороший исход

Настройки текста
      Сережка тогда обиделся. Сильно. По-взрослому. До вечера со мной не разговаривал.       Раньше, в детстве, я бы расстроился. А сейчас я его даже немного понимаю. На его месте я бы, может, еще сильнее обиделся. Но я на своем месте, а не на его.       Плечи у него раздались, широкие стали — со спины хорошо видно. Лицом-то он ко мне старался не поворачиваться. А под самый вечер подошел. Посмотрел прямо в глаза, серьезно. Серьезнее, чем делают в пятнадцать лет.       — Разбился? — коротко спросил он.       — Нет, — я покачал головой.       Как так вышло, я и сам не знал. Просто били барабаны, а я шел через туман. Думал о чем-то, но сейчас не знаю, о чем. А потом понял, что не могу вернуться. Что-то меня держало. Раньше там, сейчас — здесь. Ну, не могу я по-другому! Не могу! Маму, конечно, жалко было. И Сойку. И дядю Юру…       — Ты же художником должен был стать, — Сережка ковырял пыль носком кроссовка.       — А я стану! — горячо заверил я. — Помнишь, сюда мои голубки долетели? Значит, и отсюда долетят!       Сережка хотел что-то сказать, но только махнул рукой и развернулся. Опустил плечи и пошел навстречу солнечному диску. Меня дернуло. Сережка вот так уже уходил. И у меня, как тогда, внутри возник отчаянный крик. Я побежал следом, схватил его за локоть. Нельзя ему сейчас уходить! Нельзя! Он замер, остановился.       Я не знал, что сказать. И сказал самое глупое. Самое не подходящее:       — Лопушок…       Сережка отмер. Солнечный свет отразился в его глазах. Он опять ничего не сказал. Но уходить не стал.       Старик меня отчитал и сказал, что разочарован моим детским поступком. Сережка ему возразил, что мы и есть дети, он сам все время так говорит. Старик послал ему заряженный взгляд, но я-то видел по морщинкам вокруг глаз — он не сильно удивился, тем более не расстроился. Я такие морщинки знаю — сам рисовал их на портретах Мудрого Старца.       В комнату Сережки мы перетащили выделенную Стариком раскладушку, и переезд мой был закончен. Я остался в Заоблачном городе насовсем. И это было, честно говоря, совсем не похоже на ночные сны. Старик спрашивал за уроки хуже, чем мама с дядей Юрой вместе взятые. Сами уроки были интереснее, но кто по доброй воле будет зубрить теории измененных пространств, когда можно исследовать настоящие, никем не изменяемые пространства? Вот мы с Сережкой и сбегали с уроков. Нечасто. И потом Сережка заставлял меня чуть ли не наизусть учить пропущенный параграф. А я нет-нет, да и рисовал его. С рожками на голове. Сережка, когда находил такие портреты, не обижался, только хмыкал и говорил, что я рисую «не так, как в жизни». А я с ним не спорил. Потому что и так знал: «как в жизни» — это не всегда правильно. Иногда то, что видишь, и то, что есть — разные вещи.       К Заоблачному городу незаметно подкралась поздняя осень. Здесь не было слякоти и серости, но холодный воздух и тусклый солнечный свет не давали забыть — времена года меняются всюду. И я часто стал вспоминать свой дом, маму… Рисовать хотелось меньше, а то, что получалось, было пронизано печалью, несмотря на яркие краски. Щенок, ждущий на причале. Девочка, прыгающая через скакалку, на фоне пятиэтажки. Самолет, бросивший в небе молочно-розовый след. Сережка подсаживался рядом, когда я рисовал, и молча подпирал меня плечом. Тогда картины мои становились чуточку веселее.       А однажды, придя из школы (оставался на дополнительный кружок — у него в понедельник, у меня — в среду), он сказал:       — Ромка, ну чего ты мучаешься? Слетай домой, навести своих.       — А можно? — я даже подскочил от радости и удивления.       — А чего нельзя-то? — с хитринкой подмигнул Сережка.       За Сережкиным штурвалом я внимательно следил, не приближаются ли Тени? Их в последнее время стало больше. Мальчишки из класса говорили, что они чувствуют добычу. Какую добычу — она не уточняли, а я не спрашивал. Но в этот раз дорога была легкой. Не более чем за час мы добрались до огней, разведенных заботливыми чуками.       У меня было ощущение, что я долго ехал на поезде — земля казалась обманчиво твердой и шаткой. Сережка рассмеялся, когда я машинально схватился за корягу, чтобы устоять.       — Ладно, дальше давай сам, — он похлопал меня по плечу и отвернулся.       — Ты тоже к своим пойдешь? — крикнул я ему в спину.       Сережкина спина дрогнула, и плечи будто нехотя ухнули вниз.       — Неа, — он покачал головой. — Я обратно полечу.       — А когда вернешься? — я стал подозревать неладное.       Надо мною смеялся… Не попрощался…       — Не вернусь, — он, нехотя, повернулся ко мне. Улыбался вроде, но глаза оставались грустными.       — Как же я… — растерялся я.       — Ты сам должен прийти, — твердо произнес он.       Подул холодный ветер. Широкая Сережкина рубашка облепила ему один бок, а с другого раздулась парусом. Сережка показался выше и тоньше, чем обычно. Еще немного, и он растает в порывах воздуха. Я вздрогнул, шагнул к нему — морок рассеялся. Хотел соврать, что не запомнил дорогу, но промолчал. Только кивнул.       Уходя, я долго чувствовал на себе Сережкин взгляд. А потом тяжело завелся мотор, и на меня издалека донесся теплых воздух из-под Сережкиных крыльев.       Оказывается, вернулся я невидимкой. Заподозрил что-то, когда бабушки возле подъезда не обратили внимания на мое приветствие. Подумал, что они просто меня забыли. А потом позвонил в дверь и по рассеянному маминому взгляду понял, что и она меня не видит. Значит, меня не увидит никто в этом мире. Но я-то всех увижу! Заскочил в открытую дверь, сильно постаравшись не задеть маму, и оказался в нашей старой квартире. И стал маму рассматривать. Какая же она, все-таки, красивая! Это когда каждый день ее видишь, не замечаешь… А так… Я обязательно нарисую ее портрет! И пошлю на голубком на землю.       — Мама… — прошептал я и сам себе закрыл рот ладонью. Она, кажется, не расслышала. Проворчала что-то про озорников и пошла на кухню. Я последовал за ней.       В прихожей мало что изменилось. На кухне тоже. Мама взяла какой-то белый порошок, высыпала его в кастрюльку и залила водой. Мне на глаза попались часы — только начало первого — что мама делает дома? Она уже в Академии не работает? И тут из моей комнаты раздался детский крик.       Время между мирами течет по-разному. Оказывается, здесь прошло гораздо больше пары месяцев. И из детской кроватки на меня смотрели добрые, как у дяди Юры, глаза.       — Что ты, Наденька? — мама взяла комочек на руки. — Кушать захотела?       Наденька внимательно посмотрела на маму, потом перевела совершенно серьезный взгляд на меня, будто интересовалась, что я тут забыл. Я поднес палец к губам и улыбнулся. Наденька задумалась, а потом тоже улыбнулась мне своим беззубым ртом. Мама унесла ее на кухню — правило принятия пищи только в специально отведенном месте по-прежнему распространялось на всех. Я огляделся по сторонам. То тут, то там на меня смотрели игрушки: плюшевые зайцы, мячики и куклы. За стеклянно дверцей книжного шкафа я увидел свою фотографию в узорной рамочке — ту, которую дядя Юра сделал перед моим первым школьным днем. Я стою перед подъездом, в брюках и белой рубашке. За спиной — портфель, в руке — букет астр. Стою, до предела счастливый.       Рядом с фотографией макет самолетика. Не мой — свой-то я подарил. Другой, но тоже с L-5 на хвосте. Одинокий какой-то. Такими становятся игрушки, с которыми перестают играть. У меня защипало в глазах.       Комната перестала быть моей. В ней осталось только напоминание обо мне. Это, наверное, хорошо… Просто не очень мне понятно.       Я вышел на балкон и через решетку посмотрел во двор. Незнакомые карапузы сидели попами в песочнице. У девочки, деловито загребающей песок, косынка съехала на самый лоб. На скамейке о чем-то шушукались две девочки в коротких юбках и солнечных очках. Пара мальчишек-младшеклассников штурмовала железную паутинку. Я снова зашел в квартиру.       Мама ходила по коридору, напевая себе под нос и укачивая Наденьку. Наденька зевала. А мама… Мама была необыкновенной. Была как икона — светлая и сильная. Добрая и немного грустная. Она аккуратно положила уснувшую Наденьку в кроватку и подошла к шкафу. Мимолетно улыбнулась моей фотографии и взяла толстую книжку в кожаном переплете. Я на цыпочках вышел в коридор.       Замок сменили, с этим я разобрался не сразу. Выходя, услышал за спиной громкий шепот: «Юра, это ты?», и поспешил на улицу.       Воздух показался мне прохладным и свежим, несмотря на теплую погоду. Кажется, здесь самое начало лета. Я, вертясь по сторонам, пошел самой знакомой дорогой.       Что-то поменялось, а что-то осталось таким, каким я его помнил. Я свернул на деревянную мостовую и сам не заметил, как подошел к рынку. Он не изменился совсем — те же одинаковые, затянутые зеленым брезентом палатки. Я глянул в ту сторону, где когда-то сидела Сойка, и… Не поверите — она снова там сидела! Я узнал ее не сразу — без красного платья и костюма с пальмами она сначала показалась мне немного не-собой. Светлые волосы у нее отрасли до плеч и были аккуратно заправлены за уши. На белой майке -рисунок типа газетного с лайнером и двумя людьми на его фоне. Мужчина и женщина. По-киношному красивые. Джинсовая юбка не прикрывала Сойке колени, но их прикрывали высоко натянутые полосатые гольфы. Она слушала плеер и кивала в такт музыке.       Я хотел было подойти поближе, но меня опередил какой-то парень. Коротко стриженный, по виду мой ровесник. Подошел и сел рядом. Сойка сняла наушники и что-то ему сказала. Потом они засмеялись. Сойка спрятала плеер в сумку, они встали и куда-то пошли, переговариваясь. Я хотел дернуться следом, но остановил себя. Парень по виду был неплохим, и какая разница, что он мне не нравится…       Они затерялись в толпе, а я пошел дальше. Зашел на заброшенный военный завод. Ворота пустили меня легко, но не подали виду. Они — обычные заброшенные ворота, впускающие всех и каждого на ставшую никому не нужной территорию.       Здесь было тихо. Будто время остановилось, запуталось между заброшенными зданиями. Я хотел проверить, работает ли еще телефон, но вспомнил, что Наденька может еще спать.       Дядю Юру я не встретил, но возвращаться не хотелось. Наверное, у него тоже все нормально. И я пошел дальше.       Сумерки упали резко, будто не начало лета, а осень. Я заторопился. На мосту поскользнулся и ухнулся ногой прямо в болото, благо, оно успело высохнуть и измельчать. Я дошел до того места, где мы с Сережкой попрощались. Несмотря на его слова, я почему-то думал, что он все равно будет здесь. Привалится спиной к деревянной постройке и улыбнется, когда увидет меня. Но меня встретила только парочка косматых чук, поспешивших скрыться в кустах.       Стало темно. Я растерялся. Как теперь обратно? В самолет я больше не могу… Я тревожно вспомнил лестницу, но продолжил оглядываться по сторонам, в надежде, что мне не придется ее искать.       На болоте замелькали зеленоватые огоньки — это не костры чук. Раздалось утробное кваканье. Мне стало казаться, что на меня со всех сторон глядят черные мутные глаза. Чьи — неизвестно. Я оглянулся — дорога, приведшая меня, затянулась туманом. Не густым, пройти можно было бы. Но хочется ли мне через него идти? Я закрыл глаза и задумался.       А потом торопливо двинулся вперед, ежась от почти ночной прохлады.       Деревянные ступеньки выглядели неустойчиво. Едва выступающие из темноты и скрипящие от ветра. Даже, кажется, подрагивающие в пустоте… Стоп! Нельзя так думать. Это — дорога. Это — моя дорога. Струсить, решить, что она слишком опасна, значит, предать себя. Предать то, что считаешь правильным. А что от тебя тогда останется? И нужен ли ты будешь потом самому себе?       Еще отказаться от дороги — значит предать Сережку. А это намного хуже всего остального.       Первые шаги были страшными. Я боялся промахнуться мимо ступеньки и угодить в воздушный зазор. Ступени такие узкие и короткие… Ноги стали тяжелеть. Кажется, еще немного, и они снова умрут. Предупреждающе заныло в пояснице. Нет. Лучше умереть в пути, чем жить дальше тенью. Может, тени орлов тоже были когда-то детьми? И теперь они отчаянно хотят вернуться назад, сделать другой выбор, но не могут? А я могу…       Меня пробило током. Не холодным, как было в детстве, когда я садился рисовать и чувствовал онемение в руках. Горячим. Как молния. Наверное, она попала в самое сердце страха, потому что дальше я уже не боялся. Смотрел вниз на уменьшающуюся Землю и не боялся. Я не упаду, потому что все правильно. Птицы ведь не падают на лету.       Вот и площадь города, а я совсем не устал. Мог бы и дальше идти и идти. Но нельзя же вечно идти и что-то искать. Иначе рискуешь прийти туда, откуда начал путь.       Я прыгнул и оказался на площади. Земля ударила по пяткам не сильно, но ощутимо. Будто напоминая, что она может и стать опорой, и источником боли. Оглядевшись по сторонам, я пошел знакомым путем. Воздух стал холодным, почти зимним, даром, что деревья так и остались зелеными. Возникло радостное чувство, как после долгой поездки.       Сережка сидел на крыше своего небольшого, кажущегося округлым домика. Замер, как будто сильно о чем-то задумался. Я улыбнулся: наверное, Старик опять задал ему задачку с заковыкой. Не желая ему мешать, я остановился метрах в трех от дома и задрал голову. Вроде, только утром виделись, а как будто больше времени прошло.       Сережка дернулся. Резко соскочил, и я ахнуть не успел, как он стоял передо мной. Молча. Я почему-то тоже не знал, что говорить. Наверное, первый раз за всю нашу с Сережкой дружбу.       Он протянул руки и взял меня за плечи. Его ладони вдруг показались мне тяжелыми. Тяжелее, чем обычно. Лицо напряглось. Я уже собирался спросить, что случилось, но резко подался вперед и меня обнял. У меня даже дыхание на секунду перехватило, так сильно он сжал руки. И я вдруг понял. Сережка ждал. И боялся, что я не вернусь. Я запоздало подумал, что не навести его отца с теткой. А потом решил, что и не надо было, наверное.       — Сереж, а сколько меня не было? — голос мой охрип.       — Месяц, — ответил Сережка мне в плечо.       Я виновато обнял его в ответ, чувствуя, как тепло мне становится. Нет уж, больше никого пути в одиночку. Мало ли что и где, я с Сережкой и точка.

***

      Барабаны больше не били. Вместо них раздавался тяжелый звон набата. Иногда настолько громкий, что будил нас среди ночи. Сережка мрачнел, а я донимал Старика.       — Это с Безлюдного пространства, — однажды Старик не выдержал и, устало склонив голову, принялся объяснять. — Оно больше не Безлюдное. Люди вернулись. И снова начали войну, — последнее предложение Старик зло выплюнул.       — Неужели нельзя без войн?! — возмутился Сережка, пытливо глядя на Старика. — Почему люди…       — Дело не только в людях, Сергей, — оборвал его Старик. — Пространства тоже живут по своим правилам и законам. Вы как никто должны это понимать, — он теперь всегда обращался к Сережке на Вы. — Если одно Пространство перестало быть безлюдным, равновесие мира нарушено. А люди… Люди просто по-своему реагируют на разного рода дисбалансы. Они всегда пытаются вернуть миру равновесие. Даже если не до конца представляют, как это сделать.       Сережка опустил взгляд, но я все равно видел работу мысли на его лице.       — А мы можем что-то сделать? — робко спросил я, невольно опасаясь реакции Старика.       Но он посмотрел на меня спокойно и внимательно.       — Есть вариант. Я надеялся, что вы об этом не спросите. Но скрывать не буду.

***

      У меня кружилась голова, когда я пытался запрокинуть ее настолько, чтобы увидеть вершину стены.       — Давай лучше на самолете, — громко прошептал Сережка, нервно окидывая холодный камень взглядом.       — Нет, — отказался я. — А то не успеешь фитиль поджечь.        И успокаивая то ли его, то ли себя:        — Это не трудно. Старик сказал, надо просто мысленно нарисовать лестницу. А рисовать я умею.       Сережка замешкался.       — Ладно, — согласился он в конце концов. — Только рисуй хорошо, старайся.       Я кивнул и полез наверх. Рисовать — самое простое на свете. Рисовать мысленно — чуть сложнее, но все равно можно. Моя мысленная лестница даже ни разу не покачнулась.       Оказавшись на стене, я закашлялся от едкого дыма. Внизу можно было различить только всполохи огня и затаившиеся, тихие здания. Людей нет, но они где-то здесь. А Пространство просто отвыкло от них. Это ничего, оно привыкнет, как и люди к нему. Просто нужно время. И закрыть другое Пространство, чтобы равновесие восстановилось.       Я сделал вдох и прочитал вызубренные Слова. Старик отпустил меня, только после того, как удостоверился, что меня ночью разбуди, а я все правильно скажу. Дочитывая, я уже не волновался. Оставалось только подождать Сережку. А вот и он! Летит над Пространством и распыляет серебристо-зеленое облако, гасящее огонь, укрывающее здания одеялом. Дело за малым. Сережка махнул мне крылом и скрылся за облаком. Облако постепенно превращалось в пену, которую так и хочется потрогать. Пузырьки тихо шуршали в темноте, и мне становилось спокойнее.       Раздался хлопок. Еще один. А за ним — толчок. Я раскинул руки, чтобы удержать равновесие. Пространство стало таять. Не так, будто оно исчезает, а будто его зарывает от меня густой тюль. На тюле был узор — тканевые огурцы и солнца. Постепенно он переставал быть узором, а превращался в пасторальный пейзаж. Так легко и ненавязчиво, что я залюбовался.       Сзади подбежал Сережка — я всегда и везде узнаю его шаги.       — Смотри, как красиво, — я окинул рукой разворачивающееся пространство.       Сережка красоты не оценил. Он взял меня под коленки и спустил на землю — оказывается, стена стала ему по пояс, не выше.       — У вас получилось, — раздался величественный голос Старика. — Теперь мы — Отгороженное пространство. Там не сегодня-завтра окончится война, и все будет хорошо.       — А мы навсегда… отгороженные? — выдохнул Сережка, стараясь держать лицо.       — Что Вы, — покачал головой Старик. — На время. К сожалению, не могу сказать, насколько долгое.       Сережка кивнул, успокаиваясь вроде бы.       — А мы потом сможем исследовать Пространства дальше? — спросил я.       Старик бросил на меня удивленный взгляд:       — Вы и сейчас можете это делать.       Сережка радостно стиснул мою руку.

***

      Кажется, площадь Заоблачного города не изменится никогда. На ней всегда будут работать лавки, магазины, а дети будут играть в положенные им игры. Так спокойно наблюдать за этим сверху, стоя на деревянной ступени. Еще спокойнее, что рядом стоит Сережка и держит меня за руку.       — Чтобы не упал, — важно комментирует он, но я-то знаю, что дело не в этом.       — Пойдем? — у меня подмышкой папка с рисунками. Там есть и мамин потрет, и Наденькин, и Старика. Но больше всего там портретов Сережки. Уже без козлиных рожек и тому подобного.       — Пойдем, — кивает Сережка, и мы в ногу шагаем по уходящей вдаль дороге.       Потому что дорога не кончена.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.