На расстоянии выстрела

Я. Наконец. Нашел тебя. Куколка. Чертов Кабуто, этот сраный барыга, оказался способен не только чесать языком и толкать паленый джанк в зип-локах. Он помог мне найти тебя всего за пару расквашенных щей своих конкурентов. Надо бы отдать должное его разветвленной сети осведомителей, но я вовремя подсуетился, чтобы каждого из них как можно быстрее устранили. Им незачем знать, кого и зачем я искал. Все оказалось так просто. Так легко. Втихаря съебаться в пригород, залечь на дно в чужом доме в слепой надежде, что кто-то там сможет защитить тебя? Как это не похоже на тебя, Сасори. Кажется, ты в отчаянии. Я тоже. Окончательно я свихнулся через месяц после того, как ты оставил меня, молча исчез с радаров, растворился ёбаной ангельской пылью, пущенной на прощание мне в лицо. Я был жалок. Уничтожен. Полностью опустошен. Искал тебя, как проклятый псих, как бешеный, разъяренный пес: у твоих левых знакомых, которых я разъебывал в мясо просто за то, что они ничего не знают, за то, что ты ничего им не сказал; во всех больницах и моргах в округе. Каждый день караулил возле предполагаемого места работы; пробивал штрафы на твою машину; обивал пороги твоей квартиры (как оказалось позже — пустой, бесхозной, безлюдной); ежечасно разрывал телефон, что всегда был недоступен. И все тщетно. Ты пропал без следа, провалился сквозь землю, как будто тебя никогда не существовало. Но я помнил. Помнил все. Встречал прошлое с распростертыми объятиями в стабильных больных кошмарах, рассекающих рассудок. Каждую секунду все больше впадал в безумие. И не было ни спасения, ни лекарства. Лишь отравляющая, неисчерпаемая пустота и воспаленное, требовательное, буравящее желание найти тебя. В особенно жгучие моменты отчаяния и мутной бессонницы я доставал твою рубашку — единственное, что у меня осталось — и жадно дышал твоим запахом, нарочно, мазохистично топя себя в воспоминаниях и иллюзиях. Когда попускало — без разбора трахал других парней, даже девок, самых разных, но всегда красивых, горячих и готовых подставить задницу за одну мою улыбку. Однако все, абсолютно все это было не то. Не тем. Не тобой, моя очаровательная огненная муза. Боль ведь можно проглотить, утрамбовать, вырезать из груди, да? Я — упрямый мудак-саморазрушитель, ударившийся о самое днище, отыскавший там спасительное убежище и блаженный, такой нужный холод. Еще сегодня днем, скурив пару косяков для пробуждения, я был подчеркнуто спокоен: лениво залипал в приставку, хлестал ледяной джин, догонялся амфетамином по ноздре, пытаясь отвлечься, сбросить с себя мрачное похмелье, но всего одно SMS с неизвестным адресом моментально воскресило меня, вернуло краски и желание жить. Я засовываю телефон в карман и наспех хватаю кожанку, сваленную в кучу вместе с другим барахлом. Уже у самого выхода, заглядываю в треснувшее зеркало и вижу свое смертельно бледное лицо, расширенные от наступающего сумасшествия зрачки, дрожащие губы и жуткий, зловещий оскал. Поворачиваю голову, осматриваю свою лачугу, скольжу по заляпанным стенам, разбросанным пустым бутылкам, переполненной пепельнице, измятым свернутым купюрам, кожаному дивану, останавливаясь у полуразбитого подоконника, на котором я жестко, долго, ненасытно трахал тебя в последний раз. Все так ярко, четко, словно это было вчера: твое гибкое, податливое, божественное тело; твои загорелые ноги, обвитые вокруг моей поясницы; твои карие глаза, широко распахнутые, закатывающиеся от подступающего оргазма; твои пряные, мягкие, искусанные губы, перемазанные моей кровью; наш поцелуй, на котором моя вселенная окончательно схлопнулась. Ты вцепился в меня ногтями до багровых, глубоких, сочащихся полос, жадно припал к моему рту и, задыхаясь на самом пике, выпалил то, что не должен был. Ты сказал, что любишь меня, спуская курок моего вскипающего безумия, безвозвратно и окончательно снося башку с моих плеч. Мы кончали одновременно, невозможно сладко, вжимаясь друг в друга так тесно и сильно — кожа к коже — пока дыхание и сердцебиение, перемешавшись, не стали одними на двоих, а весь ёбаный мир сжался до наших мокрых, горящих, изнеможденных тел. Когда я проснулся среди ночи, желая немедленно взять тебя снова, ты уже исчез. Просто, блять, исчез. Сукин сын. Я помню все. Жди меня. Бойся меня. Никогда в жизни я не был так голоден. Я вылетаю из квартиры, бегу вниз по ржавым расшатанным лестницам, забывая даже запереть дверь. Такси верно ожидает внизу, но я слишком взвинчен, возбужден и пьян, чтобы вынести чье-то присутствие, кроме твоего. Открыв дверь, я с размаху вмазываю таксисту в челюсть, превращая его в рот бесформенное, почти беззубое месиво. От неожиданности он не успевает ничего сделать и сразу отрубается, но для полноты картины я хватаю его за затылок и несколько раз вбиваю мордой в руль, размазывая по колесу кровавые рваные ошметки — и вышвыриваю из тачки, запрыгивая на водительское место. ** Я не помню, как доехал до адреса. В голове лишь обрывки минувшего часа: слишком быстро меняющиеся городские пейзажи; вереница тусклых фонарей; какофония наперебой сигналящих водителей; подпездывания навигатора; попытки срезать путь по тротуарам, бордюрам, мимо асфальта и цемента; сигареты — одна за одной, одна за одной. Бросив тачку у новостройки, я вываливаюсь из нее и, даже не осмотревшись, шагаю к подъезду, как на эшафот, истерически, сумасшедше улыбаясь. Дверь подъезда приглашающе открыта не иначе как самой судьбой. Я не верю своим глазам, не верю, что так может быть, но от подобных подарков не откажусь — и, повинуясь ее зову, захожу внутрь, в одночасье столбенея от запаха, въевшегося в кожу. Ты здесь. Я чувствую тебя. Чувствую твой парфюм. Какая неосторожность, куколка. Ноги несутся вверх на предпоследний этаж, переходят на лихорадочный бег. Я лечу, шатаясь от предвкушения и волнения, не понимая, что творится вокруг, не замечая, как подвернул лодыжку, не чувствуя боли. Слышишь? Слышишь этот безмолвный крик? Я зову тебя. Ты стоишь возле двери в квартиру, нервно возишься с ключами, пытаясь открыть замок. Я вижу твою взъерошенную макушку, рыжие пряди волос, новое черное пальто. Сердце — гулкое, тарабанящее, разрывающее грудину — почти останавливается. Слепящий свет подъезда разъедает и жжет глаза: они слезятся где-то в уголках, но я знаю, что это горячие, одичалые слезы моего безумия от счастья видеть тебя снова. Всего пара широких, быстрых шагов — и я подлетаю к тебе сзади, обнимая, стискивая твои хрупкие плечи. Склонившись, прикрываю веки, утыкаюсь лбом в твой затылок, вожу по нему кончиком носа, до треска в легких вдыхая самый сладкий, головокружительный, бесконечно родной запах твоей кожи. Я думал, что забью тебя насмерть. Что прирежу тебя, ублюдка, как только увижу. Но вот ты здесь. Снова рядом. Снова как будто мой. И я готов упасть перед тобой на колени. Как же потрясающе ты пахнешь… Твоя ладонь замирает над ручкой двери. Я чувствую, как все твои мышцы разом напрягаются, а ты каменеешь, застываешь в немом ужасе, медленно, глубоко дышишь, вероятно, пытаясь успокоиться, собраться, вернуть себе самообладание и сорвать меня с цепи одновременно. Не дыши так. Не провоцируй. Отпусти меня из этого омута. Бей. Беги. Или замри. Член поднимается мгновенно, развязно упирается в тебя, давая знать о моей мучительной тоске и желании обладать тобой прямо сейчас. — Куколка, — шепчу тихо, рвано, теряю голову от твоей близости. Руки, обвитые вокруг плеч, непроизвольно сцепляются еще жестче, словно ты вот-вот снова исчезнешь, растворишься, распадешься на искры. Я знаю, что тебе больно, но не могу остановиться. — Уходи, Хидан, — твой голос четкий, жесткий, не требующий возражений. Я уверен с первой ноты, что ты фальшивишь. Сжимаю зубы до скрипа: — Нет. Ты разворачиваешься ко мне, даже несмотря на стальную хватку. Я уже и забыл, что ты не такой хрупкий и слабый, как мне когда-то показалось. Смотришь в глаза. Без страха, без сожаления, без огня, что когда-то меня сжигал: — У меня есть друг, — мое бешеное сердце наконец останавливается, — Мы с Дейдарой давно вместе, и рвать с ним ради тебя я не собираюсь. То, что между нами… Происходило — всего лишь похоть. Игра на короткую дистанцию. Для меня это не значит ровным счетом ничего. Как и ты. Поэтому оставь меня. Я не хочу тебя ни видеть, ни знать. Мои руки беспомощно опускаются по швам. Внутри что-то раскалывается, лопается, как шар, хочет истошно кричать. Есть ли, блять, что-то более невыносимое, мерзкое, хлесткое, чем твои слова, сказанные сейчас? Я не знаю. Я, сука, не хочу знать. В затуманенных пеленой глазах, прямо как перед смертью, мелькают яркие секундные вспышки воспоминаний, оцепеняя, лишая меня ощущения жизни и яви. Наш первый поцелуй по пьяни за барной стойкой. Первый, бесподобный, крышесносный секс на заднем сидении твоей машины. Три недели декабря. Вместе. В моей необжитой пустой квартире, из которой мы вообще не выходили, потому что постоянно трахались, лишь иногда прерываясь на сон, еду, ром, какие-то фильмы и видеоклипы, которые я даже не пытался смотреть — оторваться от тебя было совершенно, блять, нереально. В те редкие часы, когда усталость все-таки брала свое, я подкуривал тебя, обсаживался сам, а потом в полном ахуе хватался за голову от твоих диких танцев под доисторические треки со школьной дискотеки. Еще реже — мы просто валялись голые, ласкаясь, пялясь то в потолок, то друг на друга, болтая о всякой ереси и допивая остатки бухла и выдохшуюся колу прямо в постели. А потом наш катарсис на подоконнике. Ты, содрогающийся в оргазме, жарко и сбивчиво шепчущий мое имя. Твои гадкие, лживые слова… Шлюха. Грязная, паршивая, лицемерная шлюха. Готовься к смерти. Ты умрешь только от моей руки. Темный жар поглощает, обдает все тело, вновь запуская сердце, вливая адреналин по венам ударными волнами. Я грозно заношу кулак над твоим прекрасным лицом, смотреть на которое больше не хватит сил. Он почти касается твоей скулы, но внезапный толчок отбрасывает меня в сторону. На языке — металлический, опьяняющий вкус собственной крови. Слышу грозный отборный мат. Пришел твой защитник. Твоя любовь. Какая мерзость. Низость. Пошлость. Конченые уебки. Этот блондинистый хлыщ — твой любовник? Это с ним ты «давно вместе»? Это он трахает тебя по ночам? Или ты его? Ничтожества! Всего один удар с ноги в челюсть — и твой дружок уже лежит на лопатках. Массивная, тяжелая подошва моего замызганного ботинка впечатывается слащавое, погано-приторное ебло, с хрустом доламывая аккуратный нос и когда-то ровные, белые зубы. Он что-то скулит, сыплет проклятиями, пытается угрожать, ухватить меня за лодыжку и свалить, но смачно получает еще раз — прямиком под дых. Часть ребер протяжно лязгает под моим кулаком, из его гнилого рта выплескивается алая густая струя вместе с кашлем и драными вздохами. Не сомневался, что этот женоподобный гомик-соплежуй окажется слабаком. Жалкое зрелище. — Вставай, мразь! Мы только начали, — я харкаю промеж голубых глаз и бью снова — со всей дури, со всей силы, что есть, а ее сейчас так много, что я вот-вот взорвусь. И только в эту минуту, осознав, что дела любовничка крайне плачевны, ты закрываешь его собой, мрачно вставая передо мной и моими демонами. Дышу, еле-еле держась за воздух, залпом глотая кислород. Какого хуя ты делаешь? Свали в туман. Я займусь тобой позже. Но ты не уходишь. Наваливаешься на меня, прижимая к стене. Твое оглушительное яростное дыхание разрезает пространство, опаляет меня до кончиков пальцев. Близость твоего тела загоняет в ловушку, творит настоящую магию. Я отвлекся от этой суеты, на мгновение проебался, вспыхнув желанием прижать тебя ближе, закружить в поцелуе, но слишком быстро понял, что ты просто пытаешься отвлечь меня, снова обдурить, сместить фокус моего суженного до максимума сознания на себя. Слишком поздно, куколка. Я все равно заберу свое. Окровавленные пальцы скользят во внутренний карман куртки. Ты отстраняешься, делаешь шаг назад. Твои зрачки расширяются, лихорадочно метаются, обращаясь в жидкое стекло, когда я достаю пистолет. О, боже. Только на плачь. Непредсказуемый, резкий, колкий толчок под колено сбивает меня, дезориентирует в пространстве и моменте. Былой формы ты не потерял: ноги у тебя, как у бойца, все такие же спортивные, мощные. Твои ноги… Я чудовищно улыбаюсь, втыкая в безупречно белый потолок подъезда. Стоит ли притворяться, что сейчас я не захлебываюсь слюной, вспоминая твои трогательные щиколотки, которые я зацеловывал каждую ночь? Рот полон крови. Все мое естество — чистого, вулканического, эфемерного счастья. Ты наконец ударил меня. Наконец коснулся меня. Я хочу еще. Давай, ударь меня еще раз, шлюха. Дай мне кончить. Почему ты так яростно держишь мое запястье? Гребаный пистолет. Точно. — С дороги, потаскуха, — я отпихиваю тебя, но ты не даешься, брыкаешься, пытаешься выхватить ствол, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы отшвырнуть тебя в стену, подняться на свои две. Пульс долбит по вискам, размазывая поле зрения, но я отчетливо вижу, как моя вытянутая, дрожащая от гнева рука, сжимающая пистолет, медленно возвышается над твоим вырубившимся дружком. Я спускаю предохранитель, бросая усталый взгляд на его мерзкое тело. Пальцы почти дожали курок до упора, но твой голос вовремя останавливает меня. — Хидан. Я уйду с тобой. Не трогай его. Не опуская руку, безразлично поворачиваюсь к тебе. Ты как всегда божественно красив, манишь прикоснуться, но хищное, голодное вожделение от предстоящего убийства сильнее, хотя… Разве это победа? Нет. Кажется, еще нет. Я смотрю на тебя — и выстреливаю вслепую. Попадаю куда-то то ли в брюхо, то ли в грудину этому ёбаному блондину, но, к несчастью, не убиваю его. Готовлюсь выстрелить второй раз. Этот сукин сын не будет жить. Пальцы припадают к предохранителю, но вой мчащихся к дому сирен мгновенно отрезвляет. Полицейский патруль летит сюда с быстротою молнии. Это наш погребальный звон? Неужели? Я вижу: тебе не страшно. Это прекрасно. Я знаю, что это не ты вызвал их. Я сам успел натворить хуйни перед тем, как зайти к тебе на огонек. Сегодня, куколка, о нас узнает весь мир. Не приходя в себя, хватаю тебя за шкирку, со всей дури толкая вперед, вниз по лестнице. Ты едва не полетел кувырком, но я успею схватить тебя за руку и сжать ее в железных тисках, со скоростью света пролетая над глухими пролетами. Я больше не отпущу тебя. Уже на улице я подбегаю к первой же тачке, стоящей поблизости, выбиваю локтем стекло и открываю замок изнутри. — Прыгай. Немедленно, — это не просьба. Это приказ. И ты повинуешься — так легко и просто — залезая на переднее пассажирское место. Я начинаю возиться с пластиковой крышкой на рулевой колонке, не глядя пытаюсь что-то нащупать. Осколки впиваются в задницу, режут ткань джинсов, бесят, но ты как всегда удивляешь — и молча протягиваешь мне ключи. — Это машина Дей… — ты осекаешься, понимая, что если сейчас произнесешь это имя — я сразу же пристрелю тебя. Не смей, сука. Ты еще нужен мне. Лучше захлопнись. Полицейские уже дышат нам в спину, гудят совсем близко, но какая разница? Я забрал все, что хотел. Машина свирепо рычит, вся трясется, вибрирует, не хочет трогаться с места, не прогревшись, но где-то сверху определенно слышат мой глас: мы резко трогаемся с места, когда моя нога до упора вжимает педаль в пол. ** Мы выиграли всего лишь пять-семь минут, но времени на размышления нет. Погоня нихера не входила в мои планы, но уже слишком поздно думать об этом и пить боржоми. Я несусь по дороге, как оголтелый, топлю двести по встречной — темной, почти пустой, застеленной острыми звездами — игнорируя знаки, разметку, светофоры, пролетая перекрестки на красный, искушено лавируя перед сигналящими автомобилями в последний момент. — Черт, у тебя даже прав нет. Ты хоть бы пристегнулся, — ты весь вжался в сидение, намертво вцепившись в ремень безопасности, — Пересядь, я поведу сам. Ты водишь, как варвар. Чего? Нет, куколка, этот номер у тебя не пройдет. У штурвала сегодня буду я. Я поворачиваю голову, жадно рассматривая твой профиль — прямо как в первый раз, там, в баре, где встретил тебя, безбожного пьяного и нечеловечески красивого. Тянусь к твоей ноге, нарочито нежно оглаживая ее, согревая, возвращая тебе спокойствие и чувство защищенности по крупицам. Ты дергаешься, но не убираешь мою руку, продолжая следить за дорогой, чего я не делаю совсем, все еще залипая на твой соблазнительный лакомый рот, возбуждающий аппетит. — Осторожно! — ты тычешь вперед с ошалевшими глазами, заставляя меня стремительно обернуться и сманеврировать вправо, уворачиваясь от проклятой Шкоды, летящей нам в лоб, — Идиот, ты убьешь нас! Немедленно дай мне сесть за руль. Мне становится даже как-то смешно: — Чего ты там пищишь, блять? — хватаю твое дрожащее колено, — Не бойся, кукла, мы с тобой не умрем. Выживут только любовники. Боги, ты так мило хмуришься, но нудишь просто ужасно: — И все же я НАСТАИВАЮ на том, чтобы… Меткая вражья пуля пробивает заднее и лобовое, оставляя за собой растрескавшуюся паутину, лишая меня обзора. Полицаи горланят в рупор, приказывают остановиться, пытаются догнать нас, но от этого только веселее. Зададим им жару? Адреналин снова ударяет в голову, стекая в пустой желудок, переполненный алкоголем. Стрелка на спидометре добирается до двухсот десяти: машина ревет, чуть ли не горит под нами, но я не отпускаю педаль ни на секунду, балансирую над невидимой пропастью, невольно ловя себя на мысли, что еще никогда не ощущал себя настолько живым. Промозглый ветер из разбитого окна рассекает щеки и лоб, взлохмачивает и путает волосы, забирается под куртку, исполосовывая кожу. Нестерпимо яркие фонари превращаются в огромное размытое пятно, сливаясь, расплываясь вместе с ночным городом, но главное в этом всем — то, что я четко вижу тебя, слышу твое колотящееся сердце. Главное, что ты здесь, со мной, поэтому мне похуй, даже если мы сейчас сдохнем, даже если ничего не останется после нас. Резко сворачиваю с дороги, въезжая куда-то в лес. За колючими ветвями и кронами, трогающими небо, видно не больше, чем нихуя, но это наш единственный шанс удрать. На каждой кочке, на каждом гребаном выступе авто прыгает, шатается, болтается, все больше утопая в густой темноте чащи, все дальше отправляя нас в никуда. Но ведь все это так неважно, да, куколка? Ничего больше неважно. Хочу сказать тебе сейчас так много; выпалить все на одном дыхании; признаться в изъедающем, бесконечном горе; сказать, что ты паршивый ублюдок и мерзкая шлюха, которой я желаю самой мучительной смерти, а потом заласкать, зацеловать, затрахать, пока ты снова не забьешься подо мной в головокружительной эйфории со словами, что любишь меня. Мне отчаянно нужны эти слова сейчас, СЕЙЧАС, но все мысли становятся пеплом на очередной предательской кочке. Машина встает на дыбы, набирает высоту, несется куда-то ввысь, на лету впечатываясь в нее под пронзительный визг тормозов и бьющегося стекла. Мы с грохотом переворачиваемся на все триста шестьдесят. ** Я прихожу в себя не сразу, с первой секунды осознавая, как смачно я уебался, как дико исковеркан. Мирок в зеницах кружится, рассыпается, собирается обратно — и снова кружится, рассыпается, собирается, и снова, и снова, и снова. Верчу головой, кое-как сбрасывая с себя крошку режущих осколков, сплевывая кровь, собравшуюся во рту, закатившуюся в горло. Подушки безопасности таки, блять, отработали, сделали свое дело, но какой от них толк, если из-за них я теперь не могу нормально встать, если я все равно придавлен какой-то хуйней, а в боку болит так, словно сквозь него воткнули пику? Я умер или что-то пропустил? Поднимаю взгляд, чтобы посмотреть на тебя. Ты молчишь. Лежишь с закрытыми глазами, обездвиженный, точно мертвый. Нет. Этого не может быть. — Эй, — я не чувствую рук, но все равно тянусь к тебе, глажу твои мягкие скулы, размазывая спекшиеся алые следы. Шепчу как-то криво, хрипло: — Куколка. Ты не реагируешь. Не шевелишься. Не окликаешься на мой голос. Липкий, незнакомый когда-либо страх сгущается где-то в венах, обволакивает и точит изнутри, подступая к глотке: — Куколка? — сердце останавливается, но всего через миг забивается, как припадочное, — Если это шутка, то она нихуя не смешная. Не придуривайся! Вставай! Нам надо валить отсюда. Но в ответ снова гнетущая тишина. Твою мать. Ебучая дверь не хочет открываться, но сил отпихнуть ее ногой, как назло, блять, не хватает. Я теряю время, вожусь с защелкой, пока ты там подыхаешь, поэтому не придумываю ничего умнее, кроме как выползти через окно, которое разбил на старте. Воу. Мир снова перевернулся вверх ногами. Деревья и кусты, смешиваясь с черным дымом из-под капота, буквально зашевелились, ожили, затанцевали, но меня мало ебут эти свистопляски. Трясущиеся подкошенные ноги плетутся к пассажирскому сидению, холодные руки распахивают тяжелую дверь. Ты лежишь так безмятежно, спокойно, будто мирно спишь в моей постели после жаркой бессонной ночи. Свежие ссадины на твоем бледном, как полотно, лице, глубокий порез на щеке, размазанная по губам и шее кровь не лишили тебя твоего очарования — скорее наоборот. Я бы выебал тебя даже сейчас. Снимаю ремень, так удачно затянутый тобой перед началом нашего путешествия в бездну, вытаскиваю за плечи из дымящейся разъебанной тачки, со всей аккуратностью, на которую способен, кладя на пожеванную сырую листву. Расстегнуть твое пальто в оглушенном состоянии нереально — и, раскрыв потрепанный воротник, я касаюсь разбитыми губами жилки на твоей шее, чтобы нащупать пульс. Ничего. Или мне кажется? Ты прикалываешься? В груди болезненно колит, начинает гореть синим пламенем, хлестать по всем органам, костям и мышцам, разрастаясь бездонной рассредоточенной чернотой. — Очнись. Немедленно приди в себя! — я бью тебя — больно, остервенело, умоляя. Сжимаю твои щеки, проталкивая в окровавленный рот морозный воздух, пытаясь вдохнуть в тебя жизнь, отогреть, заставить твое сердце вновь биться. Нет. Ты не умрешь. Я еще не сказал тебе все, что хотел. — Если ты сдохнешь, падла, я найду тебя на том свете! Тебе не будет убежища даже там — я отниму тебя у сраного Господа Бога. Клянусь, ты уйдешь в ад вместе со мной! Тишина. Гребаная тишина. Чувствую себя беспомощным ничтожеством. — Да очнись же ты! — кричу белугой тебе прямо в лицо, заклинаю, путая слоги, буквы, снова колочу пощечины, ощущая, как все внутри замирает и холодеет. Гладкие длинные пальцы хватают меня за запястье: — Ты что разорался, придурок? Я вздрагиваю. Все внутренности разом сворачиваются, как бумага. Как же я рад снова слышать тебя. Просто пиздец. ** Какое удачное стечение обстоятельств: разбиться на машине в неприветливой лесной чаще, выползти ранеными, побитыми, но живыми, пройти сто пятьдесят метров, пугая своим видом проезжающих людей, и оказаться на пороге дешевого придорожного мотеля. Просто, сука, невероятное стечение обстоятельств. Я же говорил, что мы выживем, куколка. Уверен, что сейчас мое ебло светится во всех новостях, но авария меня ни разу не пощадила. Не думаю, что морда изменилось до неузнаваемости, но девка за ресепом любезно пустила нас по двойному тарифу и за «скромный» презент — пару грамм анаши, завалявшихся у меня в кармане. Напоследок она даже предложила презервативы и бросила случайное «А вам с подселением?», чем неистово рассмешила меня, хотя смеяться было пиздец как больно. Нет уж, на групповуху я сегодня не рассчитываю. Богадельня эта в моем стиле. Идеальные декорации идеального романтического вечера: духотища, не открывающиеся окна, протекающие трубы, скрипящий пол из грязных гниющих досок; повсюду пыль и паутина, дряхлая потертая мебель из девяностых; на большой кровати — продавленный матрас и затхлые посеревшие простыни; вдоль и поперек витает запах бензина и дешевого спиртного; гудящий телек показывает только три канала из двадцати семи. Благо, хоть можно курить: детектор дыма давно кто-то выбил. Тут есть даже карманное радио. Ну, охуеть теперь. ** Заниматься сексом с чем-то похожим на сотрясение мозга (или им самым) для меня, как ни странно, блять, в новинку. В комнате до опизденения пыльно и жарко, как в нещадном пекле, просто невозможно дышать, но от твоего мокрого, тающего под руками тела, я млею. Задыхаюсь. Горю. Как же долго я этого ждал. После долгой, невыносимой, обгладывающей разлуки трахать тебя до изнеможения, выворачивать суставы, голодно прокусывать кожу до боли, почти ломая зубы, плавно двигаться в тебе на грани истерии — особенно остро и сладко. Потрясающе. Лучше, чем когда-либо. Ты совершенен. Хочется разорвать тебя на куски, разгрызть плоть до костей, напиться досыта твоей кровью. Но я слишком долго не наслаждался тобой — и решаю растянуть момент, разогнать бесконечность, по-настоящему заняться с тобой любовью. Люби меня. Люби меня, сука. Люби меня, прокаженного, отмороженного ублюдка. Ты кончил уже два раза, не прекращая звать меня по имени, развратно извиваясь на скрипучей постели, не давая мне продохнуть от восхищения твоей страстью и ненасытностью. Ты расцарапал всю мою спину и руки, разорвал губы в мясо, едва не задушил глубокими, яростными, покоряющими поцелуями, но мне все еще мало. Очень. Мало. Я ждал слишком долго. И абсолютно не понимаю, не осознаю, что на самом деле сейчас насилую тебя. Я облизываю тебя везде, где только могу дотянуться, обжигаю поцелуями все твое тело, не пропуская ни сантиметра, с особым вожделением останавливаясь на внутренней стороне бедер, подрагивающих коленях, босых холодных ступнях. Впервые я даже не могу удержаться — и даю себе возможность немного поиграть ртом с твоим каменным горячим членом, умоляющим меня прижаться к нему губами и попробовать на вкус. Позволить тебе кончить мне в рот я просто не могу, однако я знаю, как заставить тебя кричать еще громче, продлить твой оргазм. Помню наизусть, что тебе очень нравится, когда я сверху. Твою мать, как же сладко ты стонешь… Как я жил без тебя все это время? Как выжил? Как смог? Блять. Как же я скучал. Резко подаюсь вперед, тесно прижимаясь к тебе, вбирая теплую вязкую слюну с уголков твоего истерзанного, покрасневшего рта. Кое-как высохшие, покрывшиеся коркой раны на теле давно треснули, сочатся кровью на твое вспотевшее, расплавленное ласками тело, но я не вижу в твоем взгляде протеста — только сжигающую тоску, претворяющуюся в пепел, и что-то неуловимое, скользящее, выстраданное. Мое наваждение так заразительно? Прогнувшись в спине дугой, толкаясь навстречу, ты впиваешься пальцами во влажную простынь, закатываешь глаза в экстазе, лепечешь бессвязное, тихое «Господи…». Но здесь нет никакого Господа. Нет никакого Бога, куколка. Есть только я. Ты сжимаешься внутри — так тесно, умопомрачительно, горячо — зарываешься пальцами в мои волосы на загривке, силой притягиваешь на себя и, содрогаясь, выгибаясь под меня, с упоением целуешь. Так, как не целовал еще никогда. Мы снова кончаем одновременно, выкрикивая имена друг друга. Боже, как сладко… Боже. Боже. Я выскальзываю из тебя, налегая всем весом, вжимая в очерствевший матрас, касаюсь твоих раскрытых измятых губ. Зажмурившись, вожу носом по влажным щекам, тяжело дышу, что-то шепчу в бреду вперехлест громкому стуку сердца. Словно сумасшедший, в полном беспамятстве, окончательно потеряв голову, повторяю снова и снова голую страшную правду, не слыша самого себя: как ты прекрасен, желанен, как сильно, невозможно, до одурения я люблю тебя, пока взявшееся из неоткуда, ледяное дуло моего пистолета, сжатого в твоих руках, гладит мой кадык, поднимается по горлу, замирая у подбородка. Осознание наступает так быстро. Даже слишком. Сводит скулы, выворачивает внутренности, пробивается под череп электрическими разрядами. На расстоянии выстрела все кажется другим. Таким очевидным. Прозрачным. Понятным. Ты знал, что я не отпущу тебя. Что уже нигде и никогда не спрятаться. Что буду искать тебя, тварь, до конца своих дней, разбивая ноги в кровь, лишь бы дорога приводила к тебе. Это все было лишь игрой на короткую дистанцию? Хах. А ты умеешь удивлять, подлец. Ты хочешь что-то сказать, но слова застревают комом в горле по ту сторону ствола. Мои губы растягиваются в широкой ухмылке, маскируя останки отчаяния. Хочется смеяться, хохотать в голос, навзрыд. От собственной восторженности происходящим действительно смешно. Но почему, блять, так душно? И больно? Я ведь умру не на самом деле? Это ведь не конец? Я распахиваю глаза за секунду до выстрела. Ты не промахиваешься. Не дрожишь. Не боишься. Больше не горишь, не светишь для меня. Воздуха в легких уже нет и не будет. Я ныряю в бездну, стремительно падаю в глубокую, непроглядную, обнимающую темноту твоих рук, бережно перебирающих пряди моих волос, угасаю под колыбельную твоего дыхания. Безумие медленно разлагается на гниль, обесцвечивается, высыхает, рассыпается гарью и прахом в моей голове. Ничто не вечно. Кроме твоего изводящего молчания и прощальной, беспощадной, циничной улыбки, что я увидел в свой последний миг. И нет слаще сна, чем смерть от твоей руки. Ничего слаще.

Встретимся в аду, моя огненная принцесса.

Я поклялся, что ты уйдешь туда вместе со мной.

Не прощаемся.

Мы еще увидимся.