у его могилы светит солнце

Тихо-тихо, непривычно мягко шелестят страницы книги — как шелестят вялые лепестки, ударяясь о землю. А на них — целый мир, заботливо выстроенный на страданиях и нечеловеческих усилиях, единственная надежда на счастливый исход. И не более, чем очередная попытка заполнить своё пустое бездушное тело, скреплённое панцирем из скелета и плоти, не позволяющем рухнуть и развеяться по земле, как мелкий песок. Это тело (как глупо и бессмысленно), падая, вновь поднимаясь, стремилось к свету каждой своей клеткой, пока не лишилось ног и не ударилось поломанными фалангами пальцев о темноту. Не позволило себе исчезнуть, раствориться в ней полностью, как кусок картона в тёплой воде. И как же ему было страшно поначалу, стоило увидеть в темноте кусочек света, не почувствовав в нём никакой опасности. Но почувствовать странное, незнакомое, приятное спокойствие, разливавшееся по всему его существу. — Одасаку, — позвал он почти неслышно, шевеля только одними дрожащими губами. Тихий крик о помощи должен был помочь, почему-то в это хотелось верить. Он стянул бинты, словно обозначавшие его отстранённость от мира, нежелание показывать себя, свою уродливую сущность, оголяя нетронутую кожу. Хотя, кое-где всё же виднелись редкие вкрапления шрамов и порезов, уже затянувшихся. — Ничто в этом мире не может заполнить дыру в твоей душе, — его ответ казался чем-то очень простым и очевидным. Глянув на своё тело, он действительно увидел огромную, уродливую такую же как он дыру, сквозь которую медленно просачивалась темнота, с полусгнившими, обожженными краями. Неужели с ней и вправду нельзя ничего поделать? — Ты будешь блуждать во тьме вечность, — эти слова звучали как приговор. — Ты хочешь найти причину жить в мире насилия и кровопролития? Ты её не найдёшь, наверняка уже и сам это знаешь. Дыра неприятно заныла, глухо отдаваясь тупой болью по всему телу, будто в ней засела пуля. — Лучше будь на стороне тех, кто спасает людей. Если обе стороны равноценны, то стань хорошим человеком, хоть и ни зло, ни справедливость не значат для тебя ничего, это сделает тебя немного лучше. Я знаю это лучше, чем кто-либо, потому что... "Ну же. Произнеси это. Скажи, чтобы укрепить нашу душевную связь. Дай мне почувствовать себя нужным" — вспоминая, он шепчет это сам себе, перебирая в памяти его слова, будто поворачивая в груди острое лезвие ножа. — ...я твой друг. Он, истекая кровью, обмяк на руках, а тёплый взгляд потускнел и погас. Его веки закрылись... В пятый? Десятый раз? Цифры спутались и считать дальше уже не было смысла. Так вот как она ощущается — тяжесть потери. Первое сожаление о чьей-то смерти. Как он может спасти многие жизни других людей, не сумев спасти одну-единственную, даже не в состоянии уследить за собственной? Дазай кричал в его мёртвое лицо, как тот нужен ему, просил не покидать, но разумеется, он понимал, что это крайне бессмысленно, и всё равно каждый раз не мог смириться, считая всё это возмутительно несправедливым. Такой светлый человек, как Ода, попросту не мог уйти так просто. Друг?.. Кто-то очень близкий. Пусть так, всё же эти слова, подтверждающие их близость, врезались глубоко в его память и послужили утешением. Позволили выкарабкаться и... давиться, отхаркивать вместе с кровью царапающие горло увядшие лепестки, которыми усыпана земля вокруг его могилы, как в самым ужасных кошмарах. Тошнотно-мерзкие, словно ненастоящие, картонные — от них скручивало живот и кружилась голова, но он упрямо продолжал посещать кладбище, окидывая измученным взглядом врытое в землю надгробие со знакомой до боли надписью "S.ODA". Усаживаясь рядом на колючую картонную траву, откидываясь на надгробие, как на спинку стула, мечтательно глядя усталыми, покрасневшими, с длинными царапинками-сосудами на белках глазами на солнце — и часто-часто моргал, бросая воспалённый (от слёз?) взгляд на слепящий свет. И солнце, казалось, сопровождало его всегда, стоило шагнуть на территорию кладбища, то ли намеренно, то ли нет, напоминая о нём. — Как думаешь, есть способ вернуть тебя к жизни? — спрашивал он, обращаясь к пустоте. Реальность на страницах зашуршит, заставляя его прерывисто дышать от напряжения и непонятного волнения, а потом заглотит целиком его тело. Надежда будет. У его истории есть альтернативный, счастливый конец. Он проведёт пальцами по пропитанной кровью и слезами бумаге, разъеденной его некартонными эмоциями, вдохнёт и провалится в шаткую поверхность, твёрдо обещая подарить своему гниющему под землёй свету целый мир, где сможет уберечь его. — У меня есть душа, — уверит он то ли себя, то ли того, кто ждёт его по ту сторону бумаги. НО КРОВЬ ОНА ПРОПИТАЛА ЕГО ОБРАЗ И ТЕЛО ЦЕЛИКОМ НЕ ДАВАЯ ДЫШАТЬ ПРИВЯЗАЛА К СВОЕМУ СТАТУСУ УБИЙЦЫ ЕЁ НЕ ОТМЫТЬ ОН ОДИНОК И НЕСЧАСТЛИВ НИКОГДА НЕ ЗАПОЛНИТ СВОЮ ПУСТОТУ НИКОГДА НЕ БУДЕТ ЛЮБИМЫМ РАЗЛОЖИТСЯ В ПЕТЛЕ ИЛИ ПРЕВРАТИТСЯ В КРОВАВОЕ МЕСИВО У ПОДНОЖИЯ НЕБОСКРЁБА ЕГО ТЕЛО НАЙДУТ НА ДНЕ РЕКИ ОТРАВИТСЯ ЗАДОХНЁТСЯ СЛОМАЕТСЯ УМРЁТ БУДЕТ ПРОИГНОРИРОВАН НЕ НАЙДЁТ СМЫСЛА ВСЕГДА БУДЕТ ЖАЛЕТЬ НО НИКОГДА НЕ ДОБЬЁТСЯ ЖЕЛАЕМОГО НИКОГДАНИКОГДАНИКОГДАНИКОГДАНИКОГДАНИКОГДА ... Он не выберется.