Имя

      Ацуши обнаружил, что если Дазая запытать, эмоционально загрузить и дать спокойно уснуть, то спит тот довольно долго. Накаджима дремал уже где-то минут двадцать — то есть, он и не спал, и не бодрствовал. Ощущал, что везде так по-приятному тепло, уютно. В скором времени, всё же, тело стало потеть, и Ацуши вылез из кровати, оставив Дазая посапывать.       Всего пять утра. Ну, не худшая ночка. Накаджима потянулся и задёрнул шторы, чтобы солнечный свет не мешал Осаму спать. Они («он, твой подопечный, которого ты потерял») выполнили задание, и должны будут отчитаться за него непосредственно боссу. В иерархии мафии Осаму куда выше Накаджимы…       «И его путь написан кровью, Накаджима-сан», — голос босса, наполненный слегка ехидной снисходительностью, врезался в память. Ещё раньше, чем Ацуши понял, что перед ним его «босс».       Вновь эти сомнения. В мафии торгуют насилием, Огая можно назвать лицом компании, а Дазая… Наверное, будущим лицом, если он будет продвигаться наверх так же быстро. Нельзя этого допустить! Но так же, если Ацуши замедлит его прогресс или даже потянет вниз, не сделает ли это хуже? Не избавятся ли от Дазая тогда?       «Дазай-кун легко мог бы выполнять аналитическую работу, руководить из тени, и всё равно он оставался бы одним из лучших. Он подписывается на убийства, потому что хочет этого», — продолжает Огай. Ацуши будто снова перед ним в кресле. В лохмотьях, с испугом в глазах и непониманием, где находится.       Образ Дазая Осаму, который расписывает Мори Огай, не совсем похож на тот, что видит Ацуши. Воспитанник обманывает его? Обманывает босса? Их обоих? Может, он меняется? Или просто ждёт подходящего момента, чтобы перестать быть чувствующим, странным и сломанным. Ждёт, чтобы показать свою сущность. Ацуши ещё не видел, чтобы они пытали людей, но знает, что мафия убивает гражданских едва ли не каждый день. Невинных людей. О других преступниках и говорить нечего… К ним применяют всё самое жестокое, о чём Ацуши знает и не знает. И ведь никто не осознаёт опасность! Следы подчищаются, и городские не в курсе об опасности, подстерегающей их где угодно.       Накаджима понял, что стоит уже у шторы очень долго, всё ещё держась за неё. Он отпустил ткань и обвёл глазами комнату, повертел головой. На тумбочке стоял маленький календарик — а ведь точно, оборотень совсем забыл о временных обозначениях.       Девятнадцатое июня.       Если Дазай притворяется (у Ацуши рука чуть дёрнулась, будто хотела сжаться), то значит, он только терпит объятия, не улыбается, а скалит гримасу. И, должно быть, ненавидит Ацуши всей душой.       «Вы можете действовать своими методами. Я вверяю Дазая Осаму вам полностью. И, не глядя на последствия для компании, можете делать всё, что придёт в голову, если это не закончится его смертью», — и доктор хихикнул, когда Ацуши (уже в настоящее время) положил руки на лоб и тяжело вздохнул.       Свои методы. Значит, он и дальше может делать… Что бы он ни делал. Может выбирать задания. Окружить заботой. Успокоить чужое сердце.       «Хотя, он то принимает всё это, то сбегает», — понуро решил Накаджима. Это, наверное, неизбежно. Проблемы с человеческой психикой не решаются так просто, как Ацуши бы хотелось. Каждый день можно наблюдать — как игра в настолку, где нужно ходить по клеточкам. Собрал бонус, потом неудача… Только в случае с Дазаем в игре нет финиша, она очень травматична, а чередование бонуса и неудачи очень предсказуемо.       Ещё вчера Ацуши не знал, увидит ли воспитанника живым на это утро. Вот второй резон успокоиться, осознать, что вряд ли они оба в своей тарелке. Или же Осаму в своей?..       На кухне не было даже остатков вчерашнего ужина, Ацуши ведь приготовил две порции и они с подопечным всё съели. Что-то не давало покоя. И нет, дело не в сомнениях Ацуши насчёт Дазая, в чём-то другом.       И оно мешало начать готовить. Будто Ацуши ошибётся, если начнёт, не вспомнив. Он несколько задумался — мысль явно была связана с Осаму. Может, Накаджиме стоит самому себе признаться, что несмотря на всю аморальность жизни Дазая и его поступков, он не может найти в себе силы его ненавидеть? Оборотень слишком прикипел к нему и свыкся с мыслью, что должен защищать. И да, стало легче — по крайней мере, дышать. Всё равно не то!       Девятнадцатое июня… Важный какой-то день. Но каким бы важным он ни был, Накаджима несколько лет ничего не праздновал.       День рождения Осаму, точно же! Вот, что за особенный день, с которым не поймёшь, что делать. Ацуши вздохнул, резко развернувшись. Прежде, чем что-то готовить в такой день, нужно посоветоваться с Осаму.       Накаджима, не торопясь, подошёл к кровати и сел сбоку — вновь Дазай свернулся калачиком. Да он же словно котёнок, как Ацуши может его подозревать! Высоковатый такой, не совсем складный котёнок. И очень худой. Накаджима опустил руку на каштановые пушистые волосы, немного улыбаясь.       — Дазай-кун, что ты хочешь на завтрак?       Осаму промычал в ответ что-то. Не проснулся ещё. Он лениво поднялся на руках, зевая, а затем повернулся к Ацуши, пока щурился и хмурился. Интересно, он знает, как забавно с утра выглядит? Хотя на улице было не так уж светло… Ох, чёрт, Ацуши же не хотел его будить! Ещё слишком рано.       Накаджима осторожно протянул руку и погладил Осаму по щеке. Тот будто немного даже проснулся. Такое простое действие… Может, слишком мягкое. Ацуши улыбнулся немного виновато.       — Можешь ещё поспать, нас не вызывали на работу. Извини, не подумал, не стоило будить тебя так рано в твой… — не дослушав Ацуши, Осаму отпрянул от его руки, падая на кровать снова и натянув одеяло до подбородка.       Вот как. Хорошо. Накаджима опустил руку.       — Только скажи, что тебе приготовить…       — Яичницу, — прозвучало недружелюбно, слишком быстро и устало, после чего Осаму повернулся на бок, съехал к краю кровати и закрыл глаза. Ацуши пришлось самому себе кивнуть.       Он не хотел мешать Осаму спать, и потому покинул комнату.       Яичницу. Совсем не праздничный завтрак. Ацуши раньше у Дазая не спрашивал, что приготовить, а выбирал сам (для поддержания более менее полноценного рациона). Осаму мог просто не задумываться, или не вспомнить о празднике.       Ладно, не всем людям нравятся масштабные праздничные завтраки и внимание. Ацуши правда приготовит яичницу — перед чужим пробуждением, она ведь остынет, если заранее сделать. Невкусно будет.       Дазай становится всё взрослее… Как-то резко по голове бьёт это осознание.       «День рождения», — то, что в голове Ацуши прозвучало слегка насмешливо и ласково, в сознании Осаму звучит сухо.       Он приподнялся на руках, глядя на сползающие бинты и недовольно их поправляя. Кажется, это была вторая ночь в одной постели с Ацуши. И последняя. «Юношам уже не пристало…» и так далее.       Вчера он решил-таки, что преданность Ацуши (работе или Дазаю) искренняя. Неясно, чем вызвана, но ножа в спину воспитатель пока втыкать не собирается. Более того, он стал человеком, мнение которого для Осаму имеет значение.       Оно будто бы было единственно правильным. Без неприятного окраса. Ацуши словно умелый манипулятор, втягивает в ощущение спокойствия и безопасности… При этом нисколечко не манипулируя.       В общем, этих дней было более чем достаточно, чтобы Осаму осознал, насколько он Ацуши не заслуживает. Наверное, их встреча была настоящим чудом, и мало кому удаётся… найти кого-то, кто… Неважно, не имеет значения, стоит об этом забыть. Есть и обратная сторона — чем сильнее Осаму приблизится к Накаджиме, тем сильнее будет себя ненавидеть.       Верить ему так приятно! Может, выйдет и что-то путное. Хоть один раз (уже второй, третий, пятый или десятый?). Последний.       Заканчивая утренние приготовления (всё-таки намотал бинты на правый глаз, ему же с Мори ещё нужно будет увидеться), Дазай видел краем глаза, как Ацуши готовит. Надо было, всё-таки, попросить что-то кроме яичницы. Есть не особо хотелось, просто Накаджима явно хотел сделать что-то особенное в честь праздника.       Осаму хихикнул чему-то своему, подходя к Ацуши со спины и готовясь напугать, но Ацуши услышал скрип половицы и резко обернулся.       — Воистину тигриный слух, — Дазай съехидничал, открывая шкафчики, чтобы достать чай. Ему просто пришло в голову помочь Накаджиме, чтобы им не тратить так уж много времени.       — И ничего не тигриный, — Накаджима перевернул одно яйцо, ёрничая. — Тебе переворачивать? О, и достань зелёный чай, пожалуйста. Чёрный мне всё-таки не очень нравится.       Осаму пересчитал коробочки мысленно. Многовато. Раньше его кухонные шкафы уж точно занимал не чай. Он потянулся за коробкой с пакетиками зелёного.       — Ты не обязан меня кормить, ты же в курсе? Будто домработницу нанял, ей богу, — Дазай фыркнул. Что-то в этом правда решилось само собой и не было запланировано. А воспитатель вдруг выронил лопаточку, и со сковородки весело полетели жирные брызги прямо Ацуши на светлую одежду. Тот чертыхнулся. — Что такое?       — Осаму… — медленно пробормотал Ацуши. В его голосе зарождался настоящий ужас. — Мы здесь ни разу не убирались с переезда. То есть, я подметал немного и мусор выбрасывал, когда купил новые вещи, но на этом всё! Боже!       Дазаю было решительно непонятно, как можно настолько обезуметь из-за отсутствия уборки. Ну и странные же бывают люди. Заговорчески улыбнувшись, Дазай выключил газ на плите, чтобы яичница не погибла ужасной смертью, и положил руку Ацуши на плечо. О, как растерянно в ответ поглядел воспитатель, чуть наклонив к Дазаю голову!       — В прошлой съёмной квартире я никогда не убирался, — поведал молодой мафиози. У Накаджимы лицо вытянулось — взрослый как будто пытался стереть из своей памяти то, что только что услышал. Осаму беспечно рассмеялся. Легко так на душе стало после этого… обычного, даже бытового разговора. — В ближайший выходной уберёмся, успокойся.       — Вот поэтому я и готовлю, Дазай-кун, — Ацуши тяжело вздохнул. — Ты похож на человека, который или не будет есть вообще ничего, либо угробит нас обоих, попытавшись приготовить что-то.       — Что ж, чистая правда, — Осаму пожал плечами, довольно заваривая чай. Милый Ацу-кун… Будто они в первый день знакомства вернулись — тогда он именно такое впечатление произвёл. Милый. Конечно, тогда слово было негативным и приравнивалось к «слабый».       Ацуши неловко кашлянул, начиная сервировать стол — на деле, на тарелки еду положить и достать вилки. Потом он успокоился будто, улыбнулся самому себе, и повернулся к Дазаю, продолжая так странно улыбаться.       — …ты пугаешь меня, Ацуши-кун.       — С днём рождения, Осаму. У меня пока нет подарка, но я обещаю его вручить, — Ацуши рискнул поздравить, придвинулся и наклонился, словно собираясь обнять, но не сделал этого. Только сказал задорно, — Ну, теперь можно завтракать.       Сложно свыкнуться с мыслью, что становишься старше и, будто бы, мудрее. Сам Ацуши уже чувствовал только горечь каждый год в день своего рождения, словно напоминая себе, что он на год ближе к смерти, после которой его никто не вспомнит. В то же время, он надеялся, что любой другой человек чувствует в свой день рождения только вседозволенность, чужое внимание, или хотя бы радость.       Но, наверное, мироощущение Осаму (несмотря на то, что ему исполнилось только шестнадцать) было ближе к чувствам Ацуши. То есть, тоже горечь. Либо, если пытаться судить по его виду, день рождения не вызывал никаких особенных эмоций.       Юный Накаджима Ацуши в свои шестнадцать ещё верил в день рождения, чувствовал — вот он, день, в который всё может измениться, как в книгах, где главный изгой становится главным героем.       Юный Дазай Осаму сидит за столом с таким лицом, будто умножает в уме четырёхзначные числа. Ацуши непроизвольно свёл брови, чуть дёрнувшись и сжав губы. А вдруг, от вчерашних пыток сознание воспитанника повредилось? А Ацуши даже в лазарет его после их приезда не отвёл, не провёл никакого теста на логическое мышление! Разве в своём «адекватном» состоянии Осаму мог бы лечь спать к Ацуши? Такое, конечно, один раз было, но тогда он точно не чувствовал себя нормально — нёс бред, психовал и к окну порывался.       — Осаму-кун, у тебя ничего не болит после вчерашнего? — решил сначала спросить про состояние физическое.       — Там даже шрамов не осталось, — фыркнул Дазай, проткнув вилкой желток и наблюдая за тем, как тот растекается по тарелке. Однако нога, которую он вчера разорвал, слегка зачесалась. Все следующие вопросы Осаму пресёк, переводя тему. — А я даже успел написать что-то в этом твоём «дневнике настроения», — довольно сообщил, болтая злосчастной ногой.       Точно, упражнение, что Ацуши дал Осаму. Приятно слышать, что Дазай помнил об этом… Наверное, Ацуши как-то слишком радостно улыбнулся, смутив подопечного.       Дазай съел яйцо как-то уж очень недружелюбно. То есть, взгляд отводил или вовсе смотрел в тарелку. Однако, скоро его губы изогнулись, обнажив зубы в улыбке.       — По случаю такого особенного дня неплохо бы и способ самоубийства придумать особенный. Может, на этот раз Ацуши-кун мне поможет? От тебя предложений я ещё не слышал.       Ацуши в панике помотал головой и запихнул в рот кусок яичницы. «Я ем, не спрашивай меня о странных вещах!». Но, как бы медленно Ацуши не жевал, Осаму, приподнявшись на стуле, ждал его ответа.       Может, ему и приходилось думать о смерти. Но только в самые ужасные моменты! И было это импульсивно и глупо. Ацуши бы скорее без фантазии прыгнул с большой высоты и закрыл глаза, не желая видеть конец жизни, чем придумывал бы что-то.       — Прости, я не могу допустить твоего самоубийства, — Ацуши проглотил кусок, не желающий лезть в горло. Дазай цокнул.       — И почему?       Зазвенела вилка, как ни в чём не бывало задевая тарелку, пока Дазай ел. Вот так просто? Ацуши растерялся даже. И не будет никакого «ну да, это ведь твоя работа»?.. Конечно, Ацуши не из-за работы сказал так, его слова были взяты сразу из сознания.       Перестаёт подозревать. Такой маленький факт, в котором Ацуши сразу же почему-то уверился, заставил его расплыться в улыбке более чем нежной. И спрятать её в кружке с чаем.       — Потому что твоя жизнь важна и очень ценна, — пробормотал Ацуши. Тихо, но Осаму всё равно услышал.       Обычно раздражение бы заплескалось внутри после таких слов. Тем более от… В любом случае, сегодня слова только отозвались гулом пустоты внутри Дазая. Слегка поднявшееся было настроение опустилось снова, но Дазай сам в этом виноват.       — И кому же, интересно? — сощурился, улыбаясь, рассуждая мысленно: стушуется ли Накаджима?       — Мне, — Ацуши немногословно и серьёзно ответил. Снова развеселил — ну как можно делать настолько спорные утверждения? Осаму покачнулся на стуле.       — По-че-му? — пропел он и едва не засмеялся. Хоть ему и смешно не было, разговор уходил в странную степь: подначивать Ацуши сказать что-то плохое. И когда Накаджима не говорил ничего раздражённого или злого, сердце Дазая наивно пело, Осаму получал странное удовольствие.       — Потому что ты мне дорог, Дазай-кун. Мне нравится жить с тобой, обедать с тобой, разговаривать, и…       «Видеть, как ты улыбаешься, но ещё больше нравится, когда спокойно даёшь приблизиться к чему-то в твоей душе», — хотел бы сказать Ацуши, но побоялся быть высмеянным.       Дазай улыбнулся ему после недолгого молчания и вздохнул что-то вроде «в этом весь Ацуши».       — Ладно, больше мне крыть нечем, — Дазай был спокоен, но Ацуши уже научился определять, когда тот смущён.       — Странные у тебя игры.       Хотел было Дазай нацепить одну из привычных масок (тоскливая усталость, маниакальное веселье или просто кровожадная серьёзность?), как Ацуши огорошил его. Самовольно согласовал с начальством выходной, чтобы устроить Дазаю праздник, а ещё, довольно улыбаясь реакции, сказал переодеваться «во что-то нормальное».       Вот тут Дазай заподозрил страшную истину — он отмахнулся от неё в первые дни знакомства с воспитателем, плевать ему было. Накаджима Ацуши был слишком хорош, чтобы появиться в жизни Осаму просто так. Мори не обладал таким качеством, как «щедрость», он бы от своих принципов не отступился, пусть ему и хотелось, чтобы Дазай остался в живых. Когда Накаджиме придёт время уходить, от него, скорее всего, избавятся.       Слишком много знает, видел много лиц и жил в штабе. Точно не отпустят. Ещё и друг для Осаму! Это не подарок от доктора. Это — наказание.       Но сейчас Осаму сходит с Ацуши покормить лебедей, живущих в порту, а проверкой не самой приятной теории займётся позже. Второго «своего» человека не потеряет.       Портрет Мори Огая в голове вызывал почти неудержимую агрессию. Почти.