***
Горел огонь. Огонь трещал в камине, странно поразив Цири. Ее последние воспоминания были связаны с открытым воздухом, с попыткой разжечь костер кремнем Геральта, пока он лежал рядом без сознания. Но эхо слабого потрескивания и тихий звук воющего ветра в дымоходе не оставляли сомнений, что теперь она в помещении. Укрытая теплым одеялом, которое давило. Или, возможно, просто сказывалось переутомление. Цири чувствовала сильную усталость. Хотелось перевернуться и снова заснуть. Окончательно разбудило ее воспоминание о потерявшем сознание Геральте. Сердце забилось быстрее. Она дала обещание, она помнила. Что останется рядом и расскажет о случившемся. Потому что Весемиру нужно знать, а Геральт не может объяснить. Она со страшным усилием открыла глаза. Веки слиплись, и стали ужасно тяжелыми. Цири задалась вопросом, на это ли повелители Цинтры жаловались после ночи, проведенной в пьянстве. Если так, то она никогда не хотела бы пережить ничего подобного. Когда Цири, наконец, открыла глаза, все казалось мутным, тусклый свет в комнате переливался и дрожал. Немного поморгав и пережив неприятные ощущения, она увидела больше. И с некоторым удивлением поняла, что руки перевязаны. Она даже не осознавала, что поранилась. Дрожь страха пробежала по телу. Она не могла вспомнить причины собственных недомоганий, а что еще забыла? Геральт, раненый в последнем связном воспоминании, умер, пока она валялась у огня? Сердце заколотилось, и Цири ощутила слезы, пощипывающие глаза. Она яростно вытерла их и попыталась сесть. Руки походили на пудинг, дрожащие и чуждые, слишком слабые и болезненные. Словно их чересчур сильно растянули. Умудрившись сесть после ворчания и нескольких попыток, она обнаружила на себе огромную медвежью шкуру, а себя — на ковре у знакомого камина. Знакомого не потому, что много раз сидела рядом. Нет, этот камин был знаком из-за важности моментов, которые она провела в этой комнате. Комнате Геральта. Где Цири спала первые несколько ночей в Каэр Морхене. Куда Геральт приносил ее несколько раз, находя в библиотеке, страдающей от кошмаров, не позволявших уснуть. Она помнила, как лежала рядом, пока Геральт молча разводил огонь и сидел так же молча, пока она, наконец, не засыпала. Покрутив ноющей шеей и размяв ее перевязанными руками, Цири повернулась к креслу, обычно занимаемому Геральтом, когда он позволял ей находиться здесь. Воспоминания о поездке на охоту начали возвращаться, и она отчаянно надеялась, что это всего лишь исключительно яркий кошмар. Впрочем, надежды разбились, когда она увидела расположившегося в кресле Эскеля. Скрестив лодыжки, он вытянул длинные ноги и выглядел так, будто уснул по ошибке и не успел устроиться удобнее. Более тревожило, что шум его не разбудил. Если Цири про что-то и узнала за время жизни с ведьмаками, так это про их невероятно чуткий сон. Несколько раз она натыкалась на Геральта или Эскеля, дремавших в библиотеке, и им хватало ее дыхание, чтобы проснуться. Слегка опасаясь за свою безопасность, если разбудит или напугает его, Цири столкнула с полки книгу и обрадовалась, когда Эскель мгновенно проснулся, как только предмет коснулся деревянных половиц. — Черт возьми, Цири. Ты почему не спишь? Она нахмурилась, не ожидая, что придется объяснять столь естественную деятельность организма. Впрочем, прежде чем она открыла рот, Эскель посмотрел в окно и откашлялся. — Богиня, позднее, чем я думал. Видишь ли, тебе дали успокоительное. Чтобы помочь уснуть. Ты приехала в крепость совершенно измученная, и нужно было найти способ помочь тебе до начала бреда. Цири понимающе кивнула. Ее воспоминания оставались туманны. Казалось, все пережитое за последние несколько дней отдалилось, будто она плыла под водой, и слышала лишь слабый отклик разговоров с берега. Теперь Цири вспомнила поездку. Путешествие с Геральтом, тяжелые ранения. Чувство страха перед возвращением в Каэр Морхен. Сердце ушло в пятки. — Как Геральт? Он проснулся? С ним все будет хорошо? Эскель положил ладонь на плечо Цири, и она осознала, что он слышит ее сердце, заходящееся, как у бесценного скакуна. Дыхание вздымало грудь. — Успокойся. Он здесь, будет в порядке. Еще не очнулся. У Цири вдруг ослабли колени, пока она шла за Эскелем к кровати Геральта. Он поддержал ее крепкой рукой и бросил сочувствующий взгляд. Цири хотела сказать, что слабость вызвана просто долгой поездкой, но оба знали бы — это ложь. — Прежде чем увидишь его, — Эскель повернулся, заслоняя кровать, — ты должна знать, что, вероятно, спасла ему жизнь. Я видел, что ты сделала с легкими. Не буду досаждать вопросами, где ты научилась такому, только даже ведьмаки не могут пережить подобные раны без медицинской или магической помощи. А поскольку он, похоже, оставил эликсиры в крепости, ты стала для него единственной возможностью спастись. Цири почувствовала, будто раскаленный камень упал в желудок. Определенно, Эскель еще не знал правды. Она не могла вынести отношения к себе, как к герою, поскольку Геральт никогда не оказался бы в таком положении, если бы не ее глупость. Она глубоко вздохнула, готовясь рассказать правду, но прежде чем заговорила, Эскель метнул на нее странный взгляд и отступил в сторону. — Что бы ты ни собиралась сказать, это подождет. Когда мы принесли тебя, ты говорила только, что Геральт просил оставаться рядом. Ты бы не рассталась с ним. Осознаешь, какая это редкость, да? Он бы никого не попросил остаться, даже по такой практической причине как сообщение о травмах. Сейчас лучше не разрушать его доверие. Эскель отступил в сторону, жестко глядя не нее, и Цири попыталась сдержать дрожь губ. Она не чувствовала такого потрясения и растерянности очень долгое время, и это посеяло смуту в переутомившемся разуме. Она приняла локоть Эскеля и опустилась на матрас, с некоторым страхом заметив, что Геральт даже не пошевелился, почувствовав ее вес. — Мы дали ему настойку опия, чтобы успокоить; ему слишком больно и этой ночью он был способен перенести только одурманивание до потери сознания. Травмы заживают. Но мы пока не давали никаких эликсиров. Лихорадка измучила тело слишком сильно, зелья, вероятнее всего, убили бы его. Цири кивнула и, чувствуя сильный страх, взяла ладонь Геральта. Она была настолько больше ее собственной, что потребовались обе маленькие ручки, чтобы обхватить ее. Ладонь оказалась влажной и холодной. Цири провела пальцем по тыльной стороне, заметив, что волоски на его руках темные, не такие, как на голове. Ей до головокружения захотелось рассмеяться непонятно чему. Наконец, набравшись мужества, она взглянула в лицо Геральта и с облегчением обнаружила улучшения. Наверное, иллюзию здоровья давал сонный дурман и свежая перевязка ран, или потрескивающий огонь, отбрасывающий теплые блики на бледные скулы. Разрушал безмятежный вид только пот, стекающий со лба Геральта, и периодическое вздрагивание, будто он охвачен судорожным кошмаром. Когда Цири положила руку на его лицо, она обнаружила, что он по-прежнему горячий. Эскель склонился над ее плечом и положил охлажденную водой тряпицу на лоб Геральта. — Лихорадка стихла? — Цири почувствовала настоящий страх, снова забившийся в груди, горячий и подлинный. Она знала людей в Цинтре, умерших от лихорадки, просто угасших, несмотря на усилия лучших целителей. — Скоро должен начаться перелом. Я охлаждаю его. Думаю, главная проблема его тела — попытка исцелить все полученные повреждения сразу. Временами, не в силах справиться, оно воспринимает все как угрозу, даже самое себя. Это пройдет, когда он немного окрепнет. Просто его тело сейчас сопротивляется всему. Цири кивнула, по-прежнему испытывая легкое беспокойство. Геральт нахмурился, когда она убрала влажные пряди волос с его лба, и повернул голову в поисках сухого места подушки. Потерпев неудачу, он погрузился в сон с легким, тихим вздохом, который Цири нашла удивительно нетипичным для его сурового образа. Образа, который разрушался тем сильнее, чем ближе она узнавала его. Подняв взгляд, Цири обнаружила, что Эскеля уже нет. Озадаченная и немного обеспокоенная его незаметным уходом, она зевнула. Каждая мышца тела болела от верховой езды, руки, замотанные в повязки и, наверное, намазанные чесночной мазью, жгло. Видимо поранилась, крепко сжимая поводья Плотвы. Странно, она даже не замечала боли или крови на руках до благополучного возвращения в Каэр Морхен. Снова зевнув, Цири оперлась подбородком на забинтованную руку и решила немного отдохнуть. Только на мгновение закрыть глаза, а немного набравшись энергии, переместится в кресло рядом с кроватью. Веки опустились, став тяжелее свинца. Огонь уютно потрескивал, и Цири слушала дыхание Геральта, теперь куда более свободное, чем во время поездки. Он все еще немного хрипел, и каждый вздох звучал болезненно. Но оказалось очень уютно слушать его дыхание. Понимать, что вопреки ее глупости он по-прежнему жив. Было немного больно думать, что после его пробуждения она может покинуть Каэр Морхен, что проведет остаток лет, гадая, жив ли он. Но в данный момент Цири довольствовалась пребыванием здесь, с Геральтом, купаясь в тепле и уверенности, что с ним все будет хорошо.***
Мир вокруг казался тяжелым. Тяжелым и… горячим. Словно кто-то накрыл его шерстяным одеялом в жаркий летний день, а потом оставил на пылающем полуденном солнце в горах. Сильно неприятное ощущение, ровно как и тот факт, что он оказался слишком слаб, чтобы сбросить прижимающий его вес. Он нахмурился от легкого испуга, а дыхание участилось. Милостивые боги, когда стало так трудно дышать? Будто в легких был дыра, сквозь которую уходил воздух. Геральт подавил стон, хотя сомневался, что он прозвучит громче, нежели слабый выдох. Он был встревожен, мучим лихорадкой. Скорее всего, бредил, хотя утешало, что все же смог понять, насколько ему плохо. На правой руке лежало что-то твердое, ощутимое. Казалось, оно движется почти в ритме с его собственным дыханием, только чуть быстрее. Заинтересованный, Геральт сумел приоткрыть глаза. Все вокруг оказалось размытым, но он увидел знакомый потолок собственных покоев в Каэр Морхене. Принесший сюда, положил его на спину, а с левой стороны подложил подушки, значительно поддерживающие сломанные ребра. Он несколько раз моргнул, пытаясь прояснить взгляд, но ничего не получилось. Блеклые цвета дощатого потолка и балок сливались, словно акварель, оставленная под дождем. Геральт прикусил губу и зажмурил глаза, все мысли о весе на правой руке забылись. Кто-то, должно быть, опоил его — он был совершенно дезориентирован, накатывала тошнота, и хотелось только опять уснуть. Он ощущал себя сильно уставшим. Сильно измученным и страдающим от боли, чтобы уснуть, но и слишком больным, чтобы оставаться в сознании. Геральт попытался бодрствовать, что оказалось легче ожидаемого, учитывая стремительно сменяющиеся мысли. Идеи кружились в голове, словно опавшая листва, подхваченная штормовым ветром. Это заставляло кружиться и голову, хотя глаза оставались крепко зажмурены. В определенный момент он, должно быть, двинул правой рукой, потому что спавший рядом человек пробудился с неприятным всхлипом, прорвавшимся кашлем и приглушенным стоном. Геральт слегка нахмурился. Он дремал в лихорадке, и сумел найти на подушке прохладное место, успокаивающее больную голову. Теперь спокойствие снова исчезло. Левая сторона пульсировала болью в такт сердцебиению, ставшему ненормально быстрым. Каждый глубокий вздох, который он пытался сделать, чтобы снизить неприятные ощущения, пронзал легкие. Он плыл в небытии, осознавая, что очень болен. — Милостивая Мелитэле, Геральт, ты проснулся? Эскель сказал, тебя опоили. Не ожидала, что проснешься так скоро. Боги, прости, я заснула. Цири. Он узнал переливы ее голоса. Было скорее странно не узнать ее дыхание в момент пробуждения. Вероятно, ему хуже, чем казалось вначале. Она поднялась и убрала когда-то влажную тряпицу со лба Геральта. Раздался плеск, а потом тряпку вернули обратно на лоб, прохладную и принесшую благословенное облегчение лихорадочной головной боли. Раздался скрип и внятный стон, когда Цири снова села, и Геральт почувствовал приступ беспокойства, интуитивно заставивший его неловко отодвинуться. Она положила ладонь на его плечо. — С тобой все хорошо. Постарайся снова заснуть. Какое-то время ты не будешь вставать, можешь воспользоваться этим и немного отдохнуть. Геральт заставил глаза открыться. Он знал Цири лучше, чем она предполагала, знал, что она сможет позаботиться о самой себе. — Ты… ранена? — слова вышли скорее хриплым шепотом, нежели уверенным тоном, на который Геральт надеялся, но в сложившихся обстоятельствах, он решил, что сойдет. Он видел ее не слишком хорошо, но расплывчатые очертания головы, обрамленной мышиными волосами, придвинулись ближе. — Чуть-чуть. Ободрала руки поводьями, возвращаясь назад. И мышцы болят. Геральт хотел посоветовать отдохнуть. Сходить на кухню и взять нормальной еды, помыться. Он достаточно часто сопровождал своих раненных братьев, возвращавшихся в Каэр Морхен, чтобы понимать, как подобные вещи забываются при угрозе надвигающейся смерти. Но он слишком устал. Глаза уже закрывались, разум уплывал обратно в беспокойное состояние между сном и явью. Он задрожал, тряпица на лбу стала теперь слишком холодной. Одеяла — слишком тяжелыми, огонь — слишком шумным, и боги, если бы он так не мерз. Цири поднялась и убрала тряпицу, казалось, почувствовав его дискомфорт. Ледяной горный воздух соприкоснулся с потным лбом Геральта, заставив его задрожать еще сильнее. Он почти чувствовал мысли Цири, ее сомнения. А затем ее маленькая ладонь с тихим шорохом поднялась и накрыла его лоб. Она казалась приятно теплой, и Геральт почувствовал невольную слабую улыбку, появившуюся на лице. В нормальном состоянии, размышлял он, сражаясь с головокружением, его бы расстроила такая вопиющая податливость ласке. В любом случае, сейчас он слишком болен для волнения. Рука Цири казалась теплой, а ему было холодно, и это казалось существенной причиной, оправдывающей местонахождение ладони. Геральт, должно быть, потерялся во времени, потому что дальше почувствовал большую руку, обхватившую затылок. Он встрепенулся, по венам заструился адреналин, прежде чем он узнал запах Эскеля и расслабился. Он не спал, не по настоящему, и совершенно измучился. Эскель поднес кружку к его губам, и в ней оказалась простая вода, за которую Геральт был крайне благодарен, но и слегка разочарован. Как правило, наркотики, омрачающие разум, в итоге ухудшали состояние. Но он бы все отдал за то, чтобы ему помогли уснуть. — Приятно видеть, что ты все еще с нами, — Геральт не мог собраться с силами и открыть глаза, но услышал мрачную усмешку в голосе Эскеля. — С… сомнительно. — Что ж, ты можешь отличить меня от Цири, и для начала это неплохо, полагаю. Нет, пока не ложись. Я дам кое-что, поможет заснуть. Тебе удалось прийти в поразительно скверную форму на воле. Когда поправишься, могу гарантировать, я вдоволь позабавлюсь над тобой за подобный вид после простой охоты. Почему-то его слова вызвали волну беспокойства у Геральта. Руки сильно сжали одеяла, хотя одна из них не функционировала. По какой-то причине он чувствовал глубоко неправильным относиться к ситуации легкомысленно. Не ради его блага. Он и его братья легко относились к близкой смерти. Но сознание снова и снова нашептывало, что Цири необратимо пострадает, если Геральт позволит Эскелю предаваться обычному беззаботному поддразниванию, по крайней мере, в данном конкретном случае. Эскель, чувствуя беспокойство Геральта, помассировал его шею. — Что не так? Твое сердце бьется почти вдвое быстрее. Мы пропустили что-то? У тебя сломана еще какая-нибудь кость? Дыхание Эскеля участилось, из-за чего Геральт почувствовал глубокое беспокойство. Его брат крайне редко позволял чувствам брать верх над разумом, во всяком случае, в таком практичном вопросе, как исцеление. Взволнованный, он задавался вопросом, действительно ли находится в таком плохом состоянии, оправдывающем подобную озабоченность. — Я в порядке… Цири… Что бы ни собирался Геральт сказать, речь быстро переросла в лихорадочный бред. Он чувствовал, что уже не контролирует ни тело, ни даже разум. Смутно ощущалось, как двигаются губы, вероятно, бормоча что-то совершенно бессвязное. Но теперь обнаружился такой огромный разрыв между истощенным сознанием и извергаемыми словами, что Геральт вообще засомневался, имеют ли они смысл. Он чувствовал, как Эскель еще немного приподнял ему голову, и ощутил навязчивый, цветочно-сладкий вкус макового молока. Геральт раздраженно провел языком по небу. Маковое молоко всегда налипало на зубы. И заставляло чувствовать себя грязным и больным больше, чем раньше. Не говоря уже о том, что язык казался распухшим и ворсистым, и будто собирался вылететь изо рта. Нет… это не имело смысла. Одну часть тела не просто отделить без отрезания. Обычно — нет. Геральт почувствовал странную потребность рассмеяться. Определенно, он находился не в своем уме от опиатов и жара. Кровать лениво плыла в медленном течении реки. Испытав головокружение, Геральт подавил тошноту. Не годиться блевать в реку. Ведь она единственный источник воды для сельских жителей. Когда он оказался в реке? Геральт не мог вспомнить. Сознание стало спутанным и горячим, он чувствовал себя очень больным. Кто-то гладил его лоб, и неожиданно похолодало, тепло просачивалось из костей наружу. Боги, он болен. Геральт решил поблагодарить кого-то, нашедшего время посидеть рядом, когда снова придет в себя. А потом сознание липко выскользнуло из головы, будто патока из разбитого горшка. Когда Геральт проснулся в следующий раз, если это действительно можно было назвать так, он обратил внимание на красные линии кровеносных сосудов с изнанки век. Значит, снаружи проникал свет. Должно быть, наступил день. Однако он чувствовал себя плохо, почти не отдохнувшим, значит, несколько часов не мог уснуть. Даже маковое молоко не позволяло спать, мутации привели к высокой устойчивости к веществам. Теперь руки болели, и каждый вздох ощущался всасываемым через влажную ткань. Дыхание, должно быть, изменилось, потому что Геральт услышал движение сбоку. Чья-то маленькая рука мягко коснулась его больного плеча. Он не смог сдержать дрожь, но был рад, что это оказалась Цири. Если затуманенные воспоминания были реальностью, она видела гораздо худшее к данному моменту. Цири слегка зашипела, когда он дернулся. — Ох, дьявол… прости. Я сомневалась, что ты проснулся. Геральт сдержал легкую улыбку при таком проклятии. Только княжна могла использовать столь мягкие слова и по-прежнему считать их кощунственными. — Только что, — голос был хриплым, и каждое слово наждачной бумагой проходило по глотке. — Шшш. Не нужно говорить. Позволь, я дам немного воды и проверю повязки, и если не захочешь спать, мы спокойно побеседуем. В голосе Цири слышалось какое-то напряжение. Геральт хотел спросить, в чем дело, но слова застряли в горле. Он не понимал почему. Наверное, просто потому, что не задавал таких вопросов прежде. Даже с Йеннефер, разговоры о душевной борьбе или проблемах за пределами их непосредственных личных отношений оставались под запретом. Геральт устало нахмурился. Такие мысли слишком сложны, когда все еще чувствуешь жар, пылающий под кожей. Цири дала ему немного воды и осторожно вытерла пролившуюся жидкость, невзирая на легкий румянец Геральта. Он надеялся, что она припишет цвет лихорадке. Он ненавидел подобные слабости, особенно перед лицом ребенка, которого ему полагалось защищать. Потом она ощупала повязки, пока Геральт пытался дремать. Он заметил, что Цири рассказывает о своих действиях. Это успокаивало уставший разум и больную голову. Страстно хотелось прекращения лихорадки. — Ушибы выглядят намного лучше, что хорошо, хотя, наверное, пройдет много времени, прежде чем ты сможешь нормально двигаться. Левая сторона ужасно повреждена. Тебе заново сломали лодыжку и вправили ее нужным образом. По крайней мере, так сказал Эскель, сама я спала. Много соединительной ткани повреждено, поэтому понадобится время на лечение. Хорошо, что мы находимся здесь, пока ты поправляешься. Геральт плыл в горячке, с изумлением признавая, что хотя лодыжка повреждена, она больше не ощущалась неправильно, как последний раз, когда привлекала его внимание. Цири туго примотала его руку к груди и поспешно подложила подушки, значительно облегчая дыхание. Геральт задавался вопросом, когда стало так трудно дышать. Каждый вдох походил на попытку втянуть воздух сквозь тростинку. Наверное, поэтому он так устал. — Знаю, ты еще не спишь, — тихо прошептала Цири, слегка встряхивая его. — Хочешь, почитаю немного? Или можем поговорить, если чувствуешь себя лучше. Тебя все еще немного лихорадит, но не беспокойся, я не буду пересказывать твой бред. Геральт снова невольно задрожал, и Цири крепко сжала его здоровое плечо, пока дрожь не прошла. Он заметил, что она напевает себе под нос. Это напомнило непрерывное пение Лютика во время их путешествий. Он скучал по тому звуку, подумал Геральт сонно. Это пение приятно дополняло насыщенное безмолвие леса. — Я… устал, Цири. Можешь… можешь читать. Геральт ощутил, что нужно сказать еще нечто важное. Подсознание предупреждало, почти приказывало продолжать. Но слова путались, и голова кружилась, хотя глаза оставались закрыты. Каждый дюйм кожи пылал; казалось, будто плоть просто напросто обгорает и отваливается, как с жареного поросенка на вертеле. И все же он дрожал от какого-то внутреннего холода. Цири погладила его лоб. Он чувствовал ее беспокойство; оно разливалось как миазмы. — Жар достигает пика, — сказала Цири тревожно, когда он схватил ее руку здоровой ладонью при особо жестоком приступе тошноты и озноба. — Если повезет, спадет до заката. Давай почитаю, пока ждем? Посмотрим, сможешь ли заснуть. Я бы дала что-нибудь, но Эскель сказал, сегодня больше никакого макового молока. Спокойствие в интонации Цири угомонило тревогу Геральта. Такая манера речи создавал впечатление, будто они просто ждали эль в корчме, а не спада лихорадки, угрожающей жизни. Он слабо вздохнул и попытался устроиться удобнее, хотя было сложно чувствовать комфорт, когда каждый дюйм тела поврежден. Цири подложила свежую, прохладную подушку под его голову. Кроме того, подушка была сухой. Должно быть, предыдущую он вымочил потом. — Лучше? — Угу. Геральт вздрогнул и слегка повернулся, пока Цири копалась поблизости, пытаясь найти книгу для чтения. Он задавался вопросом, как ее книги оказались здесь. Это не ее комната. Так странно, и так жарко, и если бы он не замер, его бы, наверное, стошнило, а конечности почему-то не слушались. Раздался резкий звук, когда Геральт попытался подавить тошноту, и Цири в секунду оказалась рядом, поддерживая, пока его рвало, и душила боль. Ребра терлись друг о друга, как ступка и пестик. Хотя он не ел несколько дней, и желудку нечего было извергать. Через минуту жалких спазмов изнуренный Геральт откинулся обратно на подушку, стараясь дышать спокойно, и в то же время чувствуя испуг, потому что воздуха не хватало. — Просто позволь почитать тебе. Это отвлечет от боли. Так всегда говорила бабушка. Она заставляла меня читать ей несколько раз, после ранений в битве. И… после смерти дедушки. Я читала много ночей тогда. Геральт неловко сглотнул. Цири вздохнула. — Море вздымалось, словно меха огромной кузницы… Геральт обнаружил себя плывущим за сферой сознания, прежде чем Цири завершила первое предложение. Он страшно устал и испытывал боль от лихорадки. Ее голос был мягким и тихим, убаюкивающим. Птицы за окном пели песни, опознаваемые как вечерние звуки Каэр Морхена. Сосредоточившись, он почти вообразил бы садившееся солнце. Необычное чувство. Геральт никогда не мог нормально представить образы, подобно другим. Лютик часто сожалел об этом, выражая огромную скорбь об отсутствии у ведьмаков «внутреннего взора», говоря словами барда. Геральт всегда закатывал глаза, но сейчас, вообразив садящееся солнце, удивлялся, почему никогда не пытался сделать так прежде. Это оказалось действительно прекрасно. В конце концов, лихорадочные блуждания разума обернулись медленными, вялыми размышлениями, уносившими сознание. А затем он отключился, словно дама в книге Цири, потерявшаяся в открытом море.***
Цири не смогла определить точный момент, когда Геральт уснул. Только подняв взгляд, она увидела его расслабленное лицо, прерывистое дыхание стало чуть ровнее. Она мягко улыбнулась, тихо закрыла книгу и потянулась проверить температуру ведьмака. И нахмурилась, не заметив никаких изменений. Эскель сказал, следовало проявить терпение, но Цири боялась. Теперь невозможно было и представить, что Геральт умрет. Не после пережитого. Не после того, как он вспомнил о случившемся, и, кажется, простил ее. На сердце действительно полегчало, хотя она опасалась ложной надежды. Кроме того, Геральт не говорил о прощении. Они не касались этой темы вообще. Походило на простой самообман. Цири убрала мокрые пряди волос, прилипшие ко лбу Геральта, возвращая их на подушку. Он был влажным от пота и очень бледным. Она отчаянно надеялась, что ему станет лучше завтра. Цири сомневалась, что сможет перенести еще один день наблюдений за его борьбой с бредом и лихорадкой, сможет смотреть, как он задыхается от боли при каждом движении ребер, едва поддерживающих тело. Эскель говорил, что все заживет, что она, вероятно, спасла ему жизнь. Но исцеление займет время, и они должны быть осторожны, не позволяя жидкости задерживаться в легких слишком долго во избежание новой болезни, пока Геральт еще так слаб. Цири устало вздохнула. Ей отчаянно хотелось, чтобы все сложилось по-другому. Она предпочла бы не платить такую цену за выражение его привязанности. Высокая цена за любовь. Особенно, когда она сама стала творцом всего произошедшего. Она и ее глупость. Убедившись, что Геральт не перегреется и не замерзнет ночью, Цири свернулась в кресле у огня и натянула на себя потрепанное покрывало. Покои казались пустынными, лишенными всего, кроме самого необходимого для пребывания в Каэр Морхене зимой. Расслабленно лежа, пытаясь уснуть, Цири составляла список того, что принесла бы сюда, оживляя комнату. Если у нее хватит смелости сделать подобное, когда Геральт почувствует себя лучше. Он бы остался здесь намного дольше, чем в обычный год, что естественно при таких травмах и при прочесывании Нильфгаардом всех поселков на Континенте в поисках Цири. Несколько свечей, немного книг, возможно, коврик. Тогда это место станет более походить на дом. Она упускала такие вещи в Цинтре — мелкие удовольствия, не обязательные, но заставлявшие улыбаться. Теперь, чувствуя, как неожиданно преодолела казавшуюся непроходимой пропасть недопонимания со своим отцом, ей захотелось разделить с ним эти мелочи. Цири вспомнила бабушку, зажигавшую свечи в комнате, когда она лежала в лихорадке. Читавшую, когда она не могла уснуть. Приносившую ее на ковер у огня, когда ночи становились долгими и холодными, и наполнялись ледяными ветрами с морей Скеллиге. Задремав, Цири показалось, что она слышит волны, разбивающиеся об отдаленное побережье, неразрывно сплетающие два ее дома в единое целое, нежно убаюкивающие, пока солнце тонуло за высокими горными перевалами.