Золотые веточки сливы

Накануне Мо Жань вернулся из похода и сполна отыгрался на своём ненавистном враге за все время, что его не было. Целую ночь он демонстрировал, как кипуча и непримирима его горячая кровь. Бешенство и злоба придавали ему сил, попутно лишая их Чу Ваньнина. Его пыл поутих лишь под утро, когда жажда сменилась сытым удовлетворением, и он обнаружил в себе благодушие. Заезженный Чу Ваньнин сидел на краю ложа и бездумно глядел в пустоту. Черные волосы тяжелым ровным атласом покрывали ему спину и плечи. Выбившаяся прядь браслетом обвилась вокруг узкого запястья, поставленного в упор возле бедра. Горделиво прямая спина, вытянутая напряженная рука. Чу Ваньнин сидел на самом краешке ложа, будто готовый в любой момент сорваться и уйти. Но никуда он не уйдет – это знание подогретым медом заструилось по потрепанной душе Мо Жаня. Он приподнялся на локте и потянул за кончик непослушной прядки, еще плотнее смыкая кольцо на руке. Пальцы Чу Ваньина рефлекторно дрогнули, а Мо Жань, повинуясь прихоти, накрыл их своей ладонью. - Моя Чу Фэй славно постаралась ночью, - вкрадчиво похвалил он. Знал, что Чу Ваньнин не выносит этого одобрения еще сильнее оскорблений, и не захотел отказать себе в удовольствии подразнить. Чу Ваньнин молчал. Только пальцы под ладонью Мо Жаня поджались. - Ну, что ты, этот достопочтенный не врет. Чу Фэй заслужила похвалу. Чу Ваньнин шумно выдохнул, предельно утомленный, и резанул: - Достопочтенный не лжет. Мо Жань так оторопел, что подумал, будто ослышался. - …Что? - Достопочтенный не лжет. Или лжет. Врут мошенники на базаре. Изъясняйся, как приличествует. Ого. Комнатная одалиска посмела отчитать самого императора. Видно утро было такое, что Мо Жань не разъярился, а лишь позабавился. Сквозило в этом что-то ностальгическое. Какое-то смутное воспоминание витало рядышком, да не могло проявиться. Возможно, это напомнило ему, как он в детстве пытался поладить с уличной кошкой, а получил когтями по лицу от животины, которая и в суп не годилась. …хотя, конечно, годилась. Он тогда ел вообще все. Да и сейчас, получается, не брезгует отбросами. Стал императором, получил в жены красивейшую из женщин, а все догрызает старую кость в конуре. Вопреки всему сравнение даже не испортило настроение. Что с того, что он грызет кость? Императору заклинательского мира не нужно держать лицо. Значение имеет только личная месть. Месть, которая дает плоды. Разве это не забавно, что вконец униженный Чу Ваньнин вдруг начал себя вести будто учитель? Смотрите-ка, вздумал поучить самого Тасянь-цзюня!... Значит, совсем ему худо, раз цепляется к такой ничтожной малости. - Чья вина, что некому было научить меня? – опасно сладко спросил Мо Жань, придвигаясь ближе и укладывая подбородок на плечо Чу Ваньнину. Его дыхание опалило шею даже через плотный защитный слой волос. Чу Ваньнин содрогнулся и болезненно нахмурился. Его губы подрагивали от возмущения, а на виске забилась жилка. - Ты!.. Мо Жань рывком опрокинул его на спину, себе на колени. Чу Ваньнин целую пару мгновений смотрел прямо ему в лицо яркими, полными неприятия и строптивости глазами, прежде чем отвернулся в сторону. - Если бы было кому направить меня… Если бы рядом оказался добрый человек… стал бы я неучем, который не знает, как правильно говорить? Гасил бы ты мою ненависть своей жалкой жизнью? – почти любовно, никак не сердито напомнил Мо Жань. Чу Ваньнин застыл, едва ли не сжался. Чувствовал свою вину, сообразил Мо Жань. - Зато этот достопочтенный был великодушен и многому тебя научил. Ты теперь такая умелая, моя Чу Фэй, - бесстыдно объявил Мо Жань. И сразу же зафиксировал своей железной хваткой руки и голову Чу Ваньнина, чтобы не вздумал рвануть прочь от унижения. - Пришлось постараться, но терпение и практика иногда могут скрыть отсутствие таланта. Как хорошо, что ты прилежный ученик. Еще бы капельку огня… не будь такой деревяшкой, тебя бы и показать не стыдно было. Да видать люди без капли тепла в сердце страсть познать не могут. Такой гибкий и текучий на поле боя, а спать с тобой – что на доске лежать. Да того и гляди занозы понахватаешь! – Мо Жань громко рассмеялся и двинул рукой, заставляя уязвленного Чу Ваньнина смотреть на себя восхитительно покрасневшими глазами. Мо Жань наклонился и поцелуем попробовал веки на вкус. Ему показалось, что он чувствует соль в уголках глаз, и это согрело его извращенную душу. - Отдохни пока, моя Чу Фэй. А я покажусь лекарю. Всю спину мне расцарапал, вдруг в твоих коготках яд? – пошутил Мо Жань и заткнул поцелуем приоткрывшиеся для гневной отповеди губы. На деле же он ни к какому лекарю, конечно, не пошёл. Его мощь так возросла, а враги так измельчали, что в недавнем бою он не получил ни царапины, отчего смело можно было утверждать, что все «ранения» ему оставил исключительно Чу Ваньнин. Но его ждали заботы правления. Нужно было проверить состояние дел на пике, выслушать старейшин и командиров, дать указания страже, принять подарки от послов. На весь день Мо Жань погряз в организационных делах, и только времени на первую жену не нашёл. В качестве извинения отослал ей браслеты, приобретенные в походе у одного ювелира. У того ювелира Мо Жань взял не только первые попавшиеся украшения побогаче для императрицы. Была ещё вещица, что привлекла его внимание и разбудила воображение. Мо Жань был так впечатлен, что обошелся с ювелиром весьма уважительно, щедро заплатил ему и даже пожаловал охранника для защиты лавки. И Мо Жаню не терпелось извлечь на свет приобретение. Свои обязанности он закончил исполнять только к закату, и тогда поспешил в отдалённые покои, где оставил отдыхать своего заложника. Чу Ваньнин сидел за столом на резной деревянной скамеечке, которую прислали в подарок императору с дальнего Юга, и со скуки чертил набросок какого-то устройства. Мо Жань подошел со спины и поставил инкрустированный перламутром ларец прямо поверх незаконченной работы Чу Ваньнина. Тот в бессильной злости сжал кисть, но справился с собой и вполне размеренно отложил ее на подставку. - Этот достопочтенный в хорошем расположении духа и принес подарок, - довольно объявил Мо Жань. В покоях Чу Ваньнина было жарко натоплено, и он, в бесконечных слоях императорских одежд уже ощущал скованность и духоту. Но с Чу Ваньнином не было причин блюсти приличия, поэтому Мо Жань тут же стянул с себя пару верхних одежд и небрежно бросил на пол. Чу Ваньнин проследил за этим действием с угадываемым трепетом и резко отвернулся обратно к своим записям. Редкий случай – его волосы не были убраны. Возможно, он не думал, что после столь бурной ночи Мо Жань вернётся так скоро, поэтому и сидел в непристойном соблазнительном виде. Мо Жань до глубины промерзшего сердца ненавидел его, так, что эта ненависть добралась в самое нутро и там запалила неугасающий, невыстужаемый очажок. Это правда, так и есть. Но вот перед этими волосами, что шелковисто струились меж пальцев и каллиграфично липли к белому, мокрому от страсти телу, он устоять не мог. Мо Жань тут же бездумно подхватил прядку и зачарованно потер пальцами. Великолепные волосы Чу Ваньнина, рассыпавшись по плечам и спине, укрывали его словно пологом, не давая увидеть выражение лица. Мо Жаню не нравилось, когда он отгораживался. У него не было на это права. Мо Жань отучил его закрываться простынями, отучит и занавешиваться собственными волосами. Мо Жань встал ровно за его спиной, практически упираясь в спинку скамьи, Наклонился для удобства вбок, завел руки вперед, собрал в ладони пряди у лица и перекинул за спину. На пару мгновений стал виден тонкий профиль, проявилось дрожание ресниц, а потом, будучи слишком шелковыми, волосы соскользнули с плеч обратно, и бередящий душу образ опять исчез. Мо Жань вздохнул про себя, снова собрал волосы, зажал в кулаке, а второй рукой потянулся за лежащим поодаль гребнем. Время словно отдыхало в этой комнате. Отдыхал и Мо Жань, неспешно прочесывая густые тяжелые волосы, - так бесцельно перебирает струны гуциня музыкант, а вышивальщица гладит только что законченную вышивку. Наконец Мо Жань отложил гребень и принялся заплетать косу, пропуская по ладоням приятные наощупь пряди. Пару раз переделывал: не потому, что получилось плохо, а потому что нравилось само действо. Из тугой косы волосы уже не могли расплестись и лишить Мо Жаня возможности лицезреть выражение этого человека. Сейчас Чу Ваньнин оставался на удивление безмятежен, что придавало его облику особое успокаивающее очарование, как у прохладной глади пруда. Только ресницы чуть трепетали, но не сильнее паутинки на легком ветерке. Мо Жань провел ребром пальца по его скуле, будто убеждаясь, что он человек из плоти и крови, а не видение на том берегу. Под его касанием Чу Ваньнин медлительно прикрыл и вновь открыл глаза, как складывает крылья нашедшая себе место на цветке бабочка. Мо Жань перегнулся через его плечо и открыл ларец. - Смотри, что этот достопочтенный привез от лучшего ювелира. Чу Ваньнин не стал смотреть. А там на алой бархатной подушечке лежали золотые веточки цветов сливы, столь искусно выполненные, что даже такой неотесанный чурбан, как Мо Жань, едва их заприметив, понял, что видит нечто особенное. У тончайших лепестков виднелись прожилки, а крохотные тычинки колыхались даже от дыхания. Мо Жань взял первую веточку и бережно продел ее меж переплетенных прядей. Затем вторую, третью… пока вся ниспадающая почти до самого пола коса не украсилась эфемерными подрагивающими цветами. К сожалению, ювелир делал эти веточки с расчетом, что они будут нетронутыми стоять в вазе и не предполагал, как Мо Жань попытается их использовать, поэтому сделал слишком тонкими, и от лишних движений они выпадали. Мо Жань не мог просто поднять косу, воткнуть украшения и отпустить. Ему пришлось опуститься на пол, чтобы пристроить последние заколки, потому что слуг ради этого он звать и не подумал бы. Он завозился, поднимаясь с пола, и Чу Ваньнин, доселе молчавший, с прохладцей спросил: - Что ты делаешь? - Украшаю свою Чу Фэй, - проурчал Мо Жань. Он вытянул из волос одну веточку и сунул ее под нос Чу Ваньнину, чтобы посмотрел и оценил. У Чу Ваньнина расширились глаза. Он развернулся к Мо Жаню и вскинул голову. От резкого движениям несколько веточек с мелодичным перезвоном посыпались на пол. Чу Ваньнин насупился и хмуро повторил: - Что это? - Ах, ну я же сказал: украшения для тебя. Смотри, какие искусные цветы! Бабочка перепутает с настоящими! Гляди, тут и прожилки есть. А как скруглены лепестки… За его недолгую речь Чу Ваньнин потемнел лицом хуже грозовой тучи. - Украшение, достойное император… Чу Ваньнин вскочил на ноги, вставая вплотную, стремительно завел руку за спину, вытянул из косы веточку, и резко воткнул ее в волосы Мо Жаню. Острая ножка царапнула возле брови и ушла за ухо, запутавшись в волосах, цветки упали на висок. А Мо Жань и не моргнул: он во все глаза смотрел на разозленную красоту. - На себя нацепи, - бросил Чу Ваньнин. Мо Жань обхватил его за талию и привлек ближе, заглядывая в самую глубину уязвленных горящих глаз. Что это было? Пытался убить? Держал заколку, как оружие, был стремителен, как на поле боя. Целился в горло, но в последний момент понял, что ножка веточки слишком тонкая и просто погнется, а потому передумал? Или целился в глаз, но промахнулся? Бу-ум. Сердце Мо Жаня стукнуло, будто палач, бесцеремонно стучащийся в камеру смертника. И с открывающейся дверью внутрь скользнул горячий солнечный луч. Как же давно Чу Ваньнин не смотрел прямо в лицо, и так искренне. Наконец-то он видел Мо Жаня. Наконец-то, наконец-то, Мо Жань вызывает у него сильные чувства. В сердце и разуме Чу Ваньнина не должно быть никого другого. Он не должен думать ни о Сюэ Мэне, ни о безынтересных заклинателях других орденов, коих легион. Он всегда должен видеть и держать в сердце только свое возмездие, которое сейчас как раз перед ним. Мо Жань чувствовал золотую безделушку виском и тяжесть от нее на ухе, и это ощущение приводило его в восторг. Чу Ваньнин пытался убить его. Или хотя бы ранить. Таким нелепым, заведомо проигрышным способом. Это ли не доказательство того, что он окончательно отчаялся? Жалкий, смехотворный Чу Ваньнин! Раньше он мог парой взмахов уничтожить армию и наводил на врагов ужас одним своим видом, а сейчас он не более, чем украшение покоев Тасянь-цзюня. Всего лишь хрупкая золотая веточка, которой невозможно серьезно поранить. Мо Жань привлек его к себе еще теснее, прижал к животу. - Не разбрасывайся подарками. Кто знает, когда этот достопочтенный еще будет в настроении для милостей? Ты не столь красив, чтобы тобой можно было любоваться без украшений. А разве не обязанность наложницы услаждать взор хозяина? Ты ничего для этого не делаешь, этот достопочтенный сам тебе помог. Они уже были женаты, но реальный статус Чу Ваньнина не сильно-то поднялся, и Мо Жань не уставал тыкать его в это носом. Лицо Чу Ваньнина исказила гримаса. Он завел руку за спину и попытался было вытащить еще одну заколку, но Мо Жань перехватил движение. - Сколько цветов исчезнет из твоей прически, стольких этот достопочтенный сегодня убьет. Все краски спали с Чу Ваньнина. Он потянул руку, чтобы забрать веточку из волос Мо Жаня, но тому почему-то не захотелось ее отдавать. - Пусть останется. Будем считать это ответным подарком наложницы. Чу Ваньнин неуверенно поджал пальцы. - Я никого не убью за эту веточку, - великодушно заверил Мо Жань. - Но… они выпадают сами. - И за эти тоже не стану убивать, - расщедрился Мо Жань. – Просто не смей избавляться от моего подарка. Он рискнул оставить на талии Чу Ваньнина всего одну руку, а второй аккуратно прошелся по косе, поправляя те веточки, что почти выскользнули при резком маневре. - Этот достопочтенный столь добр сегодня, что даже не станет карать за жалкое покушение на жизнь, - попутно пробормотал Мо Жань. И снова Чу Ваньнин побледнел и распахнул обычно презрительно сощуренные глаза. - Тебя пытались убить? Когда? Кто? Мо Жань вернул обе руки ему на талию, но всего лишь придерживал, больше не сдавливал в непреодолимой хватке. Он уставился на Чу Ваньнина с непримиримым раздражением. - Ты. Только что. Что ты строишь из себя невинность? Чу Ваньнин вскинул голову и всмотрелся ему в лицо, ища ответ на какой-то вопрос. - Ты и вправду с ума сошел, - проговорил он, опуская взгляд в пол и едва качая головой. В его голосе послышалась горечь, но Мо Жань не понял, к чему она, и просто проигнорировал. - А-а, дорогой учитель, как смеешь ты называть меня сумасшедшим? Только сумасшедшему придет в голову убить сильнейшего из людей тонюсенькой проволокой - Я… - голос Чу Ваньнина дрогнул, плечи напряглись еще сильнее. - Ты что? Ну, договаривай! Или слишком стыдно? Есть ли стыд у такого ничтожного человека, как ты? Ты поддался порыву, но понял, что не сможешь довести начатое до конца? Ай-яй, такое разочарование, этот старейшина Юйхэн! Чу Ваньнин стиснул зубы и опустил голову ещё ниже. Ничего не сказал. Не стал отпираться. Но Мо Жань и не хотел слышать объяснений. Сейчас он смотрел на склоненный перед ним затылок и испытывал мощнейшее странное чувство, которому не мог дать названия. Он не понимал даже, приятно ли, что он ощущает, или же это нечто сродни едкой боли. Эта завязь сладостного жжения в груди. Нечто некомфортное, но бесконечно притягательное. Манящее, как прекрасный и недостижимый тающий сон поутру. Обещающее, как клятва на вине и на крови. Как юность трогательное, как старение жестокое. Вероломный нож в спину и ласковая ладонь на щеке. Мо Жаня жгло и разрывало изнутри, будто что-то отторгало его самого и пыталось выжить из собственного тела. Настолько он был не в ладах с собой… И он знал только один способ притушить этот ужас и эту красоту бытия осиротевшей земной жизни. Ничего не говоря, он с намеком потянул пояс одеяния Чу Ваньнина, предоставляя ему самому раздеться. А у того взыграла гордость, и он лишь плотнее запахнулся, сжимая полы халата до побелевших костяшек. - Почему ты делаешь это со мной? – прорычал Чу Ваньнин. - Не я ли, по твоему жалкому разумению, лишить жизни тебя пытался? Не я ли так… - его лицо омрачилось, - некрасив. Оставь меня уже! Мо Жань склонил голову на бок и улыбнулся, проявляя ямочки на щеках, возвращающие его к юному образу. - Никогда! Он подхватил Чу Ваньнина под локоть и потащил к ложу. А тот, поспевая за ним, путаясь в ногах и едва не падая, разбушевался не на шутку: - Не желаю слышать твои бредни про попытку убийства, про месть, про наказание! Я сожалею, я бесконечно сожалею обо всем. Я вечно буду корить себя. Что еще тебе на… Но Мо Жань его даже не слышал. Словно ему на уши наложили подушки, он перестал воспринимать, что говорит Чу Ваньнин. Улавливал отчаянный тон, но ни слова не понимал. Будто пьяный, околдованный. Остановившись у края кровати, он просто высказал, как есть: - Потому что сердце жжет, учитель. И только так можно потушить это пламя. И снова потянул полы одеяния Чу Ваньнина, уже не возлагая надежд на то, что тот разденется сам. На этот раз Чу Ваньнин хотя бы не вырывался. Мо Жань еще не хотел его, кровь не прилила к низу. Он потащил своего Ваньнина в кровать по какой-то извращенной, не вполне понятной привычке, как расстроенная барышня, что ест сладости, которые не хочет. Но едва струящаяся ткань соскользнула на пол, очертив напоследок изгибы тела, едва обнажились узкая жесткая грудь и подтянутый пресс, открылись взору тонкая талия и уязвимый треугольник паха, Мо Жань ощутил, как его всего заливает расплавленным металлом, как твердеет часть, рвущаяся вторгнуться в тело перед ним. - Ах, Ваньнин, - выдохом обозначил свое желание Мо Жань. Он неспешно сбросил одеяния, давая Чу Ваньнину посмотреть на себя. Но тот глядел в пол на собственные босые ступни. С грацией и неторопливостью снежного барса, и с его же несущей смертоностью Мо Жань зашел за спину Чу Ваньнину и уложил одну руку на живот, а второй накрыл орган в паху. - Баобей, мне так плохо. Сделай мне хорошо, - выдохнул он в шею Чу Ваньнина, отчего у того начали краснеть кончики ушей. Он нежно провел ладонью от живота к груди, поигрался пальцами с твердой горошинкой соска. Переместил руку на плечо и надавил, заставляя согнуться и опереться руками и коленями о кровать. Чу Ваньнину пришлось подчиниться. Перед Мо Жанем предстала узкая стройная спина, с гармонично прочерченной линией позвоночника и тренированными мышцами бойца, так красиво сужающаяся в талии и переходящая в соблазнительно нежные ягодицы. На них алела пара оставленных ранее следов. Мо Жань прикоснулся к ним пальцами. В этот раз Мо Жань хотел сзади. Чтобы лицезреть покоющуюся на спине прекрасную черную косу, украшенную его подарками. Безропотность еще недавно горячившегося Чу Ваньнина, когда он приставил орудие к его входу, слегка удивила, но уже в следующий миг Мо Жань и думать забыл об этом, потерявшись в удовольствии. От каждого толчка Чу Ваньнин проезжался на локтях по атласным простыням, а веточки в его косе трогательно подрагивали, как настоящие цветы от порывов весеннего влажного ветра. Страсть Мо Жаня сбивала его с ног, и для устойчивости он уткнулся лбом в скрещенные ладони. Мо Жань оперся одной рукой о кровать, а второй подхватил кончик косы и прижал к губам, сцеловывая с прядей ощущение шелка и вдыхая слабый яблоневый аромат. От этих касаний, от этого запаха, из-за переноса внимания с душевных переживаний на плотское, сладкая отрава внутри растворилась, и Мо Жань чувствовал себя очень хорошо. Ловким движением наездника, натягивающего удила, Мо Жань намотал на руку косу, заставляя Чу Ваньнина прогнуться назад, запрокинув голову, и ускорил движения. Сгорая от страсти, ничуть не сдерживаясь, он рычал и вторгался в подставленное тело, за многие разы так хорошо приспособившееся к нему. Чу Ваньнин под ним тоже дышал тяжело не от унижения и боли, а от страсти, и изредка, когда совсем не мог себя держать, постанывал и помогал, подстраиваясь. Внутри Мо Жаня пело расплавленное золото, которое можно было бы разлить на сотню сливовых веточек. Предчувствуя приближение пика, он обуздал себя и прервался. Ничего не соображающий Чу Ваньнин замер в той позе, в которой его оставили. Мо Жань сел рядом на край кровати и потянул на себя. Чу Ваньнин привычно и почти покорно оседлал его колени. Мо Жань перекинул полурасплетшуюся косу через плечо на бледную грудь, отчего самый ее конец упал между телами и прощекотал пах. Мо Жань подхватил любовника под ягодицы и помог опуститься на свой изнывающий член. - Вот так, баобэй, хорошо. Давай, Ваньнин, постарайся, - горячо бредил он, жадно вглядываясь в затуманненое лицо, лишившееся щита морозной надменности. Чу Ваньнин потерял себя настолько, что закинул руки на плечи Мо Жаню и удовлетворил его лихорадочную просьбу. При каждом его движении золотые веточки звенели. Их тонкое звучание почти полностью поглощалось более грубыми и приземленными плотскими шлепками. Одна за другой веточки выбивались из прически, падали и исчезали в складках скомканной простыни. Под самый пик, когда Чу Ваньнин резко выгнулся, словно туго натянутый тетивой лук, заставив задрожать всем телом, из-за уха Мо Жаня выскользнула единственная его веточка. Они повалились на матрас, не в силах отдышаться и не желая приходить в себя. Чуть позже Мо Жань забрался глубже на кровать и подтянул к себе измученного, полусонного Ваньнина, устроил под своим боком и бестревожно провалился в глубокий сон. Кровожадный зверь в его крови на время утих. Разъевшая кости тоска отступила. Он спал, как обычный человек. Но он все же не был обычным человеком, и рано утром, еще до восхода, его разбудило колкое болезненное ощущение в районе бедра. Привыкший быть начеку, он мгновенно очнулся, сразу же заподозрив, что его хотят убить недостойным образом, вскрыв бедренную артерию. Еще мгновением позже сообразил, что вряд ли найдется идиот, который решится на такой глупый ненадежный способ. Мо Жань запустив руку под покрывало и ощупав колкий предмет убедился, что это всего лишь украшение-веточка, выпавшее накануне из прически Чу Ваньнина. За ночь последние свечи догорели, но в бумажные окна светила яркая луна. Мо Жань некоторое время так и этак вертел красивую вещицу, рассматривая и припоминая недавний вечер. Ему пришло в голову, что основание украшения и вправду достаточно прочное и острое, а таких шпилек по всей кровати раскидано больше десятка. Это днем он способен мгновенно уплотнить ци и не подпустить к себе острый металл, но во сне он уязвим. Чу Ваньнин потерял духовное ядро и перед бодрствующим Мо Жанем не опаснее котенка, но он все еще остается физически сильным мужчиной и ему не составит труда вогнать золотое жало в горло. Даже если металл погнется, под действием грубой силы он все равно прорвет плоть. В конце концов, он это заслужил. Ни единая душа его не любила. Все его ненавидели. Он и сам больше всех презирал и ненавидел себя. А в мире, в котором нет Ши Мэя, спасения не найти, он ничем не отличается от ада. Мо Жань еще какое-то время задумчиво вертел в руках веточку, глядел на безмятежно спящего любовника и один за другим прогонял варианты того, как именно тот будет убивать. В конце концов, он вздохнул, отложил веточку на подушку над головой Чу Ваньнина и подумал: «Если ты действительно собирался сделать это, учитель, так сделай». Перекинул руку через Чу Ваньнина и продолжил спать дальше, пока на время успокоенное сердце ещё давало отдохнуть.