Перелом

      Этой ночью Тимур остался с Кузей в больнице, опасаясь, что еще какой-нибудь прыткий журналист решит наведаться в палату. Дима же уехал поздно вечером, когда после дозы успокоительного и снотворного Кузьмин заснул. Бубнов устроился на кушетке и начал наблюдать за ним. Медсестра, которая была закреплена за палатой раненого, принесла Тимуру плед, подушку и матрас, чтобы Бубнов мог разместиться с относительным комфортом.       — Тимур, вы ложитесь отдыхать. Больной всю ночь проспит, отделение под охраной, и ему ничего не грозит. Посторонних в палату не пропустим, — заверила девушка посетителя.       Тимур хотел возразить, но усталость была сильнее. Расстелив на кушетке спальные принадлежности, он без сил рухнул на нее и заснул, сжимая в руке табельное оружие. Снились ему несколько мрачные сны, связанные с событиями в той самой школе.       Бубнов проснулся, обливаясь холодным потом, когда на часах было пять утра. Он понимал, что уснуть уже не сможет, но вставать не спешил, боясь разбудить Кузю. Тот, судя по всему, спал достаточно чутко, сжимая пальцами края одеяла. Видимо, поэтому, несмотря на старания Тимура, Кузьмин проснулся всего через полчаса после него. Вдобавок обезболивающие перестали действовать, и это тоже не давало уснуть снова.       — Тимоха, ты, что ли? — хрипло спросил Кузя. Пока боль была несильной — скорее, раздражающей.       — Сейчас, дружочек, позову медсестру. Главное — не дергайся.       Тимур скрылся в коридоре и вернулся с медсестрой. Она ввела нужное лекарство, и вскоре Кузя смог выдохнуть. Боль ушла. Бубнов помог ему умыться и сменить промокшую за ночь футболку, после чего до обхода они ничем толком не занимались. Кузя успел еще подремать, потом они с Тимуром поиграли в шахматы и даже успели посмотреть фильм, под который обоих разморило. Однако вскоре пришел доктор и поспешил их разбудить.       — Доброе утро, Владимир. Как самочувствие? — Врач задрал футболку, чтобы посмотреть повязку на животе. — Сегодня не будем менять, она пока чистая.       — Самочувствие нормальное, — соврал Кузя. Он хотел продолжить, но Тимур его опередил:       — Раны болят — по ночам сильнее, чем днем. Температура держится, сбивается жаропонижающими на несколько часов. Аппетит отсутствует. Со сном проблемы, без снотворного спать не может.       Доктор нахмурился, выслушав Бубнова. Конечно, после реанимации подобное самочувствие в порядке вещей. Но, похоже, из-за того, что больной был сильно подавлен из-за случившегося, у него начались психологические проблемы в виде бессонницы и апатии. Врач начал опасаться развития депрессии.       — Добавим успокоительного и, наверное, организуем консультацию психиатра.       — Я не псих! — Кузьмин вскочил, но тут же рухнул обратно, с трудом поборов головокружение.       — Никто не считает, что вы сумасшедший, Владимир. — Доктор тепло улыбнулся и положил руку на здоровое плечо Кузи. — Просто происшествие ударило не только по физическому состоянию, но и по моральному. Это нормально, но, к сожалению, не все это понимают. Вы, смотрю, парень неглупый. Так что соглашайтесь. Кузя вопросительно посмотрел на Тимура — тот одобрительно кивнул.       — Ладно, я согласен.       — Вот и отлично. Станет немного полегче, и я все организую. Пока отдыхайте. Схему лечения получите после обеда.       Когда доктор ушел, в палату почти сразу прошел Дима. Видимо, он все это время стоял в дверях, не желая отвлекать врача от разговора.       — Привет. Вижу, тебе сегодня получше. — Дима приобнял Кузю и поставил на тумбочку пакет с яблоками. — Прости, приготовить не успел, только с ночного дежурства. — Красавченко широко зевнул, устроившись на стуле.       — Ему консультацию психиатра назначили, — сообщил Тимур.       — Ничего страшного не вижу. Назначит таблетки и отпустит с миром. — Дима снова зевнул, опустив голову на край подушки, но тут же подскочил.       — Дим, иди поспи, — попросил Вова, видя, что друга ноги не держат. — Я справляюсь, тем более врачи рядом, медсестры. Я и сам через пару дней вставать начну.       — Дим, ну правда, — сказал Тимур. — Кузя все равно весь день проспит после обезболивающих. А вечером приедешь, пообщаетесь.       Красавченко неохотно согласился. Он переживал за Кузю, но в то же время понимал, что смертельно устал, поэтому поспать не мешало бы.       — Ладно, отдохну и приеду вечером. Кузь, тебе купить чего-нибудь? Или, может, приготовить? Все, что попросишь.       — Дима, отдыхай! Здесь нормально кормят…       Красавченко скривился, вспомнив капусту, поданную на ужин накануне вечером. Кузя так и остался голодным. Правда, самого больного это не особо расстроило: аппетит у него отсутствовал напрочь.       — Тогда до вечера. Если что надумаешь, попроси у медсестры телефон и набери мне.       — Может, вы все-таки привезете мне мой телефон?       — Врач против, — снова соврал Дима. — Так что лежи, набирайся сил.       Вова закрыл глаза, чувствуя, как веки тяжелеют под действием препаратов. Красавченко коснулся рукой его лба, потом поправил сбившееся одеяло и удалился из палаты. Тимур тоже надолго не задержался: пообщавшись за закрытой дверью с медсестрой, он попрощался с Кузей и уехал домой.       Впервые за долгое время Вова оказался один. Он был благодарен друзьям за то, что приходят, помогают. Тимур так вообще за ночь несколько раз проверял его, видимо, боясь ухудшения. Но в одиночестве Кузьмин оставался недолго. Где-то через час в дверь палаты снова постучали.       — Володя? — в дверях раздался голос Голованова. — Тебе полегче? Можем поговорить?       Кузя кивнул, и Андрей Борисович прошел к койке.       — Бледненький ты какой-то. Может, все-таки в другой раз?       — Нет, давайте сейчас.       — Ладно. — Голованов сел на стул рядом с кроватью. — Вов, в первую очередь я хочу поблагодарить тебя за то, что спас моих дочерей. Да, я потерял супругу, но если бы не твой героизм, погибли бы и Таня с Наташей… Знай, что бы о тебе не думали люди, я на твоей стороне.       — В смысле? — Кузя резко поднялся и задохнулся от боли. — Кажется, я понимаю, почему ребята не дают мне телефон и компьютер…       — Да, Володь, общество у нас не очень разумное. Они не понимают, что там ты был таким же заложником, но, несмотря на это, сделал все, что мог.       — Я уйду из органов…       — Нет, Володя, не уйдешь. Лечись, потом я отправлю тебя в санаторий на реабилитацию. Отдохнешь, наберешься сил и снова в наш родной убойный.       — За что они меня ненавидят?       — Те, кто винит тебя, не были там. Они не понимают, что ты не был при исполнении, у тебя не было оружия и ты при всем желании не мог бы остановить стрелка. Но знай: ты не одинок. Мы все на твоей стороне. — Голованов тепло улыбнулся и провел рукой по волосам Кузи.       — Ольга Константиновна была хорошим учителем. Она единственная, кто поверил в меня, когда я захотел идти в полицию…       — Тогда ты тем более не должен уходить из органов. Хотя бы в память о ней.       Кузя кивнул и вскоре оказался в объятиях начальника, не замечая, как по лицу бегут слезы.       — Успокойся, все будет хорошо. Всем сейчас тяжело, но мы обязаны справиться. Мне теперь растить дочерей в одиночку, тебе — жить с грузом вины, который на тебя возложило общество, но мы обязаны жить дальше. По-другому быть просто не может.       Кузя не ответил, но Голованов почувствовал, как плечи под его руками вздрогнули. Очевидно, доктор прав: у Кузьмина развивалась депрессия. Казалось, подполковнику должно быть в разы тяжелее, но его дети были для него спасительной соломинкой, не позволяющей окончательно раствориться в горе.       Кузя был в этом плане одинок. Он никому не рассказывал, что его родители были настоящими тиранами, а отъезд в Питер и поступление в лицей-интернат, в котором работала Ольга, были буквально бегством. Пришлось три года буквально заваливать себя различными олимпиадами, чтобы поступить.       — Она спасла меня тогда, а я не смог… — тихо сказал Кузьмин и затих.

***

      На город уже опустилась ночь. Свет в окнах жилых домов постепенно гас, и единственным, что как-то разрезало сентябрьскую темень, оставались уличные фонари. Правда, и они не сильно помогали: два из пяти не горели совсем, третий зловеще мигал, а оставшиеся два располагались в разных концах двора и их света не хватало для освещения двора. Детская площадка, аллейки с молодыми, недавно высаженными липками и значительная часть парковок скрылись во тьме.       — Наташ, — недовольно протянула Таня, которая ждала, пока сестра ляжет, чтобы выключить светильник, — давай спать уже, а? Поздно.       — Угу-у-у, — задумчиво откликнулась Наташа, которая напряженно вглядывалась в темноту двора и не торопилась выполнять просьбу сестры. Она знала, что сегодня вечером отец собирался в больницу к своему подчиненному Кузьмину, и предполагала, что папа может задержаться, но все равно надеялась, что он успеет заехать и к ним. В последнее время их общение с отцом ограничивалось смс-ками с пожеланиями доброго утра и спокойной ночи. Один раз удалось поговорить с папой по телефону, но недолго: у отца было много работы.       Наташа подозревала, что папа специально начал нагружать себя рабочими задачами, лишь бы не оставаться один на один с дочерьми и горем, общим для всех членов их семьи. Она понимала его, но также считала выбранную отцом стратегию провальной. Не будет же он всю жизнь прятаться за работой. Рано или поздно им всем придется поговорить.       Таня заметила, с каким нетерпением Наташа смотрит в окно, и поинтересовалась:       — Надеешься, что папа все-таки приедет? Я так не думаю. Он очень устает на работе.       — Я знаю, — немного раздраженно отозвалась Наташа и, отстранившись от окна, задернула занавеску. — Но он обещал заехать.       — Вряд ли он приедет. Он же к своему подчиненному поехал.       — И что? — В голосе Наташи зазвенел лед. — Это не значит, что о нас можно забыть. Мы его дочери, в конце концов!       — Наташ, — устало вздохнула Таня, — давай в выходные домой съездим, с папой повидаемся. Вряд ли он совсем без выходных работает. Либо… Можем съездить к нему на работу.       — Ой нет, — отмахнулась Наташа, распуская затянутые в хвост волосы, — мешать ему работать я точно не хочу. Ладно, выберем время и съездим домой. Я соскучилась по своей комнате, если честно.       Таня улыбнулась:       — И я по своей. Спокойной ночи.       Наташа посмотрела немного на сестру, которая сразу же отвернулась к стене, и слегка пожала плечами. Пока они сегодня ходили в магазин, они поговорили о том, как будут жить дальше. Насчет учебы все было предельно ясно — семейное обучение. Ни Наташе, ни Тане не хотелось появляться в школе, где все будет напоминать об их маме. Да и одноклассники наверняка начнут жалеть, задавать вопросы, в худшем случае — высмеивать их горе и плясать на костях Ольги Константиновны. Поэтому сейчас, когда Наташа более или менее успокоилась, она поняла, что отец прав: лучше окончить школу дома. Черт с ним с выпускным — сохранить психику куда важнее.       Таня же скучала по школе. У нее там были близкие подруги, без которых она сейчас чувствовала себя несколько одиноко. Тем не менее Голованова-младшая тоже постепенно склонялась к тому, чтобы окончить школу заочно. Возможно, даже экстерном.       Несмотря на отцовские опасения по поводу журналистов, которые наверняка будут караулить девочек у подъезда, если узнают, что они возвращаются домой, Таня и Наташа были твердо намерены вернуться. У тети Кати им было неплохо, но в родительской квартире у каждой сестры была своя комната, свое пространство. Дома все же лучше, чем везде. Даже чем у родственников.       Наташа как можно тише легла на свою половину разложенного дивана. Таня тихо сопела — очевидно, уже спала. А Наташа напряженно думала о том, что должна сходить к Кузьмину и поблагодарить его за спасение. Ведь если бы не он — жертв наверняка было бы больше, а Таня с Наташей могли бы стать одними из них.       Что было удивительно, Наташа также хотела зайти…. к Стасу Архипову. Она сомневалась, что ее пустят к нему даже в сопровождении отца, но ей безумно хотелось узнать, действительно причина его деяния в том, что его травили в школе, или он убил маму из-за личной неприязни.       В Наташиной голове мысли и планы на завтра роились подобно пчелам, и в итоге она не выдержала — встала, нашла блокнот и ручку и выписала список дел, который так упорно пыталась разложить по полочкам в голове.       Спрятав блокнот и отложив в сторону ручку, Наташа вернулась в кровать и уснула.