tessellation

Мегуми бы солгал, если бы сказал, что это происходит впервые. Нагло бы так солгал, со вкусом. Но делать этого не приходилось. Не потому что никто не спрашивал, а потому, что смысла уже не было. Сотни, тысячи раз ситуация повторялась: тянулась густой патокой, скользила по прожитым дням. Он опять вспоминал. Фушигуро, в общем-то, давно и благополучно забил на попытки понять, когда все началось. Вот Годжо ласково улыбается, закусывает кожу на шее, варит любимый кофе. Мгновение, кажется, спустя, он — холодный и отстраненный, ледяная глыба во плоти. На самом деле, «мгновение» вовсе им и не было. Все катилось по наклонной долго и с завидным успехом. Может, взгляды на совместное будущее разошлись, может — пресловутое «перегорели». Разбираться ни Годжо, ни Мегуми желанием не горели. Их отношения были случайным витком страсти, переросшим в нечто большее, поэтому такой исход для обоих был ожидаем. Но вот отпустить ситуацию Мегуми было сложнее. Жадный до рефлексии и самокопания, он часами втыкал в подернутый трещинами потолок и думал, думал, думал. Вгрызался в воспоминания, закусывал фотографиями в айфоновских недавно удаленных: четыре прожитых бок о бок года, общая собака и чайник никак не воспринимались отдельными частями. Даже сейчас, когда побитое табло электронных часов горело половиной третьего по полуночи, а за окном дождь заходился в мелком кашле, Фушигуро, пытаясь уснуть, перебирал в голове обрывки мыслей. Прошло почти два года, сменился круг общения, работа и обои на кухне, а он все никак не мог забыть. Обидно и больно почти не было. Почти. Мегуми, хоть и был человеком сдержанным и закрытым, все равно пару раз поплакал в подушку. Хотя, ожидал он явно худшего. Отпускать человека, с которым они вместе прошли, кажется, все, оказалось на удивление легко. Прощание вышло сухим. Годжо сразу после расставания улетел куда-то в командировку, Фушигуро — углубился в учебу: диплом, в конце концов, сам себя не допишет. Они пересекались пару раз после, кратко кивали и расходились в разные стороны. Это не вызывало у Мегуми никаких эмоций. Он никого не винил, и оттого было чуточку проще. Совсем ничего, кроме почти мазохистского желания покопаться в себе, побередить старую рану. Фушигуро не пытался разобраться в каких-то причинно-следственных связях, проанализировать свои и чужие ошибки. Он просто раз за разом прогонял в голове их последний день совместной жизни, длинный разговор и обоюдное решение разойтись. Было в этом что-то приятное, как будто находишь старую любимую песню, которую давно не слушал. Желание запомнить, принять произошедшее были ничем иным, как проявлением разбушевавшегося перфекционизма. В жизни Фушигуро любил и трепетно берег порядок. Все чувства и горстка вымученных эмоций остались глубоко в прошлом, думал Мегуми. Да даже не думал, а знал, был точно уверен. Но ничего не дает стопроцентной гарантии. * О решении сменить номер телефона Фушигуро не пожалел ни разу: никаких назойливых звонков от бывших коллег, непонятно откуда взявшихся знакомых и раздражающих своим постоянством соцопросов. Пара-тройка контактов по работе и общий чат с друзьями, в который Мегуми насильно затесался благодаря настойчивости Нобары. И все бы хорошо, но неожиданностей, вроде сообщений с неизвестных номеров посреди ночи, Фушигуро избежать все же не удалось. Он только закончил разгребать завал на работе, с почти болезненной радостью оглаживая взглядом готовый чертеж, как потолок в углу комнаты засветился отблеском бледно-голубого. Кого принесло в два часа ночи, Мегуми не знал, но любопытство и зародившаяся в сердце надежда на то, что это очередная внеплановая сводка новостей, взяли свое. Неизвестный номер 02:14 Мегуми, это Нобара! Пожалуйста, перезвони, это срочно! Почему номер был неизвестным, а Кугисаки — такой взволнованной, Мегуми оставалось лишь догадываться. Перезванивать не хотелось, он вообще не был фанатом телефонных разговоров, предпочитая короткие сообщения. Но они, в конце концов, дружат не первый год и бросать подругу на произвол судьбы было для Фушигуро почти кощунством. Он кликнул на иконку трубки и вслушался в равномерные гудки. — Привет, как хорошо, что ты не спишь… Да стой ты ровно, придурок, — по ту сторону провода послышался неразборчивый шум и какие-то крики. Мегуми оторвал телефон от уха, непонятно кому показывая свое недовольства угрюмо сведенными бровями, — в общем, минутка есть? — Говори быстрее, — да простит бог его грубость. — Короче, смотри, мы сейчас возле бара в двух кварталах от твоего дома. Приехать сможешь? — Во-первых, кто это — мы? Во-вторых, не смогу, — перестраховка — лучшее оружие, благодушно решил для себя Мегуми. — Мы — это я и Годжо. Ну, Мегуми, пожалуйста! Я тут умру одна, — после имени Сатору уши как-то напрочь отказывались воспринимать и обрабатывать информацию. Что? — Ты уверена, что я — именно тот, кому надо звонить? — Фушигуро молил всех существующих и не очень богов, чтобы его телефон просто перестал существовать. — Да, Мегуми, прошу. Я понимаю, что у вас там свои терки, но просто приезжай и забери его. Хочешь, я тебе заплачу? Этот идиот с кем-то напился, а вытаскивать его теперь мне. И Годжо тяжелый, между прочим! Вопросов становилось все больше, но где-то в глубине души Мегуми взыграл нездоровый огонек любопытства. Что с Сатору сейчас? Как он выглядит? Они не виделись почти год: Годжо совсем пропал с радаров их общих знакомых и будто канул в небытие. Не то чтобы такой расклад Мегуми как-то не устраивал: для него Сатору остался лишь картонной фигуркой, призраком былых времен. Он вспоминал его, безусловно, но только когда хотел подумать — не более. Никакой нездоровой привязанности, колкой боли где-то в груди при просмотре совместных фотографий, неловкости. Они почти не виделись с расставания, окончательно ушли из жизни друг друга. Любые отношения рано или поздно приходят к своему логическому завершению. В том, чтобы, даже неосознанно, тянуть их за собой, как камень на шее утопленника, Мегуми не видел смысла. Но теперь что-то шло явно не так. Он будто свернул не туда на знакомой развилке, а назад дорогу найти никак не выходило. Зарождающееся где-то глубоко внутри чувство унять уже не получалось. Теперь — необратимый процесс. — Эй? — видимо, Фушигуро молчал слишком долго. — А? Да, да, я приеду. Скинь адрес, пожалуйста. Нобара рассыпалась в муторных благодарностях, но Мегуми ее уже не слушал. Несколько минут спустя он садился в машину. В кармане худи — телефон, в ушах — скачущий неровной кривой пульс. Мегуми никогда не думал, как и когда они встретятся вновь. Он вообще не рассчитывал, что такое произойдет. И вот теперь, стоя на светофоре, он раз за разом прокручивал в голове устоявшийся образ Годжо: веселый и бойкий, Сатору всегда был душой компании и находил со всеми общий язык. В сердце Фушигуро, однако, поселилась стойкая уверенность — или, скорее, неуверенность, — что говорить им будет разительно не о чем. Почему с пьяным человеком вообще придется разговаривать, Мегуми не размышлял. Броский клуб оттенял своей неоновой вывеской пару соседних зданий: синий и красный переливались причудливой мозаикой. Мегуми вышел из машины и встряхнулся: поздний апрель на дворе еще отдавал влажностью и пробирающим ночным воздухом. Он подошел к выходу и, завернув за угол, уперся прямо в лавочку, на которой ярким белесым пятном выделялись только сияющие волосы Годжо — он то ли спал, то ли просто валялся на сырой древесине. — Господи, наконец-то, — пробормотала Нобара. Ее измученный взгляд метался по всей улице в жадной попытке найти что-то, — забирай его уже, за мной сейчас такси приедет. Я в долгу, спасибо! — непривычно спокойная, она взмахнула рукой и ушла куда-то в сторону дороги. Мегуми не успел сказать и слова. Теперь его основной проблемой было нечто, блаженно развалившееся на скамейке. Годжо пьянел быстро, но ненадолго. Ему хватало часа, чтобы привести себя в сознание и полную ясность ума. Поговорить с ним Мегуми одновременно хотел и невероятно боялся. Его устойчивый жизненный цикл стремглав рушился, и Фушигуро надеялся, что разделается с проблемой быстрее, чем все окажется в руинах. С каких пор Сатору стал проблемой, Мегуми решил не думать. Поэтому пришлось скорее тащить парня в машину. Делать это было неожиданно просто — Годжо, словно и не пьянея вовсе, почти твердой походкой шел к дороге. — Ты там же живешь? — спросил Мегуми, свято веря в свою удачу и надеясь, что ему не придется выпытывать новый адрес и посреди ночи разбираться с навигатором. — Поехали на наше место, — Фушигуро передернуло. Они расстались больше года назад, не общались и почти не виделись, а Сатору тут заявляет про их место. Это выглядело как проверка, извращенное предложение. Мегуми мог благополучно забить, как всегда и делал, или согласиться и дать волю чему-то новому — опасному и пугающему. Годжо будто бросал ему вызов. Очень хотелось проснуться и понять, что все вокруг — очередной дурной сон. Прямо как в детстве. Но Мегуми вырос, и вместо кошмаров рядом мелькало лицо Годжо — цвело умиротворенной улыбкой. Он произнес фразу спокойно, выверено управляя интонациями. Словно ситуация для него не казалась чем-то из ряда вон выходящим. — Чего? Сатору, что ты несешь? Тебе домой надо, — режим дурачка Мегуми включал всегда вовремя. — Все ты знаешь. Да поехали, ничего не будет, — чего не будет, Фушигуро решил не уточнять. Где-то глубоко внутри он уже согласился, но признавать это до леденящего отчаяния не хотел. Не мог же вновь клюнуть на крючок Сатору. — Ладно, — а, нет, кажется мог. * Токио для Мегуми всегда был чем-то сродни вечно клокочущего и пышущего жизнью механизма. Особенно, когда вечернее солнце напоследок облизывало лучами полированное стекло высоток: последний миг угасающего дня рассыпался в руках подступающей ночи. Тогда Токио становился еще громче, еще проворнее и по-особенному злее. Улицы шумели, гомон голосов и машин растворялся в ночной прохладе. За десяток лет жизни тут Фушигуро так и не привык к такому ритму жизни. Сам из тихой провинции, он коротал вечера дома, в надежде возвести надежный занавес от окружающего мира. Удивительно, но вечно буйный и любопытный Годжо вписался в такой режим как никогда гладко: вытаскивал Мегуми вечерами на улицу, не давая умереть в четырех стенах, но вместо клубов и многолюдных ресторанов тащил по окраинным паркам и каким-то одному ему известным местам. Парки сменялись обрывами, пруды — причудливыми заброшенными беседками. Локации почти не повторялись, превращались в причудливый водоворот картинок в голове Фушигуро. Однако, одно-единственное, ярким пятном выбивающее из полотна других достопримечательностей, Мегуми помнил до сих пор: небольшая река, простирающаяся среди лениво покачивающихся деревьев, не разнилось с другими почти ничем — та же бледная серо-голубая гладь, подернутая мелким тростником; неотесанные берега и лавочки вдоль кромки воды. Отличие было одно — тут они впервые поцеловались. Годжо тогда споткнулся о какую-то корягу, и, налетев на Мегуми, случайно ткнулся губами в чужую шею, а там и до лица оказалось недалеко. Это была неловко, скомкано и явно не тянуло на какой-то запоминающийся преисполненный романтики момент. Но Фушигуро, хоть и не признавал излишнего сентиментализма, ценил хорошие воспоминания, вот в голове и отложилось. Теперь они ехали как раз туда. Для себя Мегуми решил, что он идиот. И самоубийца. Но путь продолжал, отступать было поздно. Годжо, что удивительно, молча пялился на пролетающие мимо фонарные столбы. Он-то и трезвым молчаливостью не отличался, а навеселе его совсем развозило — в ход шли истории из детства, пошлые анекдоты и тупые подколы. Сейчас было иначе. Фушигуро припарковался около съезда к реке и выключил зажигание. Молча уставился на приборную панель и про себя отсчитал до десяти. Он посмотрел на Годжо, — тот все также меланхолично-расслабленно смотрел в окно. Напряжения не было, только шаткая неловкость — нужно было что-то делать. — Пойдем? — просипел Мегуми и дернулся в сторону двери. Годжо вздрогнул, проморгал и вышел из машины следом. Они вместе пошли к кромке воды. В свете далеких фонарей река отливала грязно-рыжим, перекликающиеся блики плясали на поверхности. Стрекотали цикады.  — Мегуми, — раздался голос Сатору, рассеивая ночную тишину, — Мегуми, подожди. Фушигуро остановился, оглядываясь. Годжо смотрел на него каким-то нечитаемым, тяжелым взглядом: пустым и бесконечно полным одновременно. Таким он бывал редко, только когда грустил или крепко о чем-то задумывался. Что из этого происходило конкретно сейчас, сказать было трудно. — Что? — Слушай, а почему мы расстались? — вот оно. То, чего Мегуми так боялся, так старался избежать. Сердце зашлось каким-то нездоровым биением. Фушигуро не думал, что Годжо вообще когда-нибудь поднимет эту тему: во-первых, потому что не планировал видеться с ним, во-вторых, потому что был уверен, что Сатору глубоко плевать. Он был простым, легким на подъем человеком — без предрассудков, стереотипов и необходимости держать в голове ненужную информацию. — Что? — Фушигуро осоловело уставился на чужой силуэт. — Нет, ты ничего такого не подумай, просто интересуюсь. Мы так быстро к этому пришли. Сели и поговорили, даже не ссорились. А причину я так и не понял, — Сатору говорил легко и непринужденно, словно обсуждал погоду. Мегуми пробила крупная дрожь. Он и сам плохо помнил, почему они разошлись. В памяти оставался только холодный, почти озлобленный Годжо, который приходил домой поздно и приносил с собой пряный аромат женских духов. Может, тогда все и случилось. — Ну, наверное, дело в тебе. Не я сваливал куда-то на всю ночь, а потом ходил как в воду опущенный, — Фушигуро казалось, что звучит он как ребенок — обиженный и обделенный. — Серьезно? Может не надо было вкалывать как проклятый, забивая на меня? Мы с тобой пересекались-то только в кровати, и то — просто спали рядом. Не думай, что я один плохой, — Сатору вмиг стал непростительно трезвым. — Ты ради этого меня сюда притащил? Годжо, пойми, я не хочу выяснять отношения. Что было, то прошло, и ты прекрасно знаешь, что ничего уже не вернуть, — Фушигуро как-то отчаянно взмахнул руками и отвернулся к воде. Ответа не последовало. Прошло не больше двух минут, когда на плечи Мегуми легли чужие руки. Он вздрогнул, но не обернулся — и так все понятно. Годжо притянул его к себе, упираясь подбородком в чужой затылок. Темные волосы щекотали нос. От Фушигуро веяло чем-то болезненно знакомым и теплым. Чем-то забытым и далеким. Сатору не любил возвращаться к прошлому и рефлексировать по бесполезным воспоминаниям, но сейчас как будто проиграл сам себе: своим привычкам и принципам. Мегуми был для него чем-то странным: взялся из ниоткуда и так же ушел в никуда, перед этим изломав Годжо изнутри — он не сделал больно, только показал, что бывает по-другому. Необязательно бегать от проблем, закрывать глаза на чужие эмоции, молчать, когда хочешь говорить. Но понял Сатору это много позже. И сейчас, цепляясь за возможность что-то изменить и замолить грехи Годжо вдруг ощутил, как шатко его положение — все вот-вот рухнет, как старый сгоревший особняк. Мегуми вполне мог оттолкнуть его сейчас, проклясть и уехать, бросив посреди ночи на окраине города. Сатору показалось, что так в жизни он не рисковал никогда. — Что ты делаешь? — голос Фушигуро прозвучал будто из-под толщи воды. — Не знаю. Не знаю, может, можно что-то исправить? — звучал Годжо как-никогда уныло и почти безнадежно. Мегуми в ответ только хмыкнул. — Вряд ли. Мы слишком много дров наломали. Я не уверен, что хочу влезать в это снова, — вот оно, пуля в лоб. Годжо где-то сверху лишь рассмеялся. Развернул Мегуми к себе и обхватил вздрагивающие плечи руками, обжигая шею горячим дыханием. Происходящее все сильнее походило на плохой, очень плохой ромком. Фушигуро поднял взгляд, упираясь в брезжащие бирюзой глаза напротив. А потом послал все к черту и поцеловал Сатору: еле касаясь губами, будто пробуя на вкус. Страха не было, — он знал, что не откажут, — оставалось только смятение и кромешное незнание, что будет дальше. Годжо приоткрыл рот, едва касаясь чужих губ языком. Они целовались медленно, тягуче, словно наверстывали упущенное. В голове эхом отдавалась звенящая пустота. Сатору с влажным звуком оторвался от чужих губ и спустился к шее, широко проводя языком по вздувшейся венке. Если ничего не поменялось, то Мегуми это оценит: шея у него была восхитительно чувствительной. Фушигуро вцепился руками в светлые волосы и шумно выдохнул, сдерживая стон. Щекочущее тепло собиралось где-то внизу живота. — Годжо, под… подожди, — голос Мегуми предательски не слушался, — нужно прекращать. Я не хочу потом жалеть. — А ты разве будешь? — сказал Сатору с усмешкой. От былой тоски не осталось и следа. — Должен, по крайней мере. В мои планы не входило посреди ночи целоваться с бывшим возле какого-то леса, так что не обессудь. Сатору улыбнулся шире. — Тоже верно. Можешь целоваться с бывшим в его квартире, если тебе так проще. Мегуми от возмущения чуть не задохнулся: этого от Годжо, безусловно, стоило ожидать, но он порядком отвык от таких выходок. В его круг общения не входили люди, свободно бросающиеся двусмысленными фразами и предложениями, все были под стать самому Фушигуро — рациональные и почти предсказуемые. — Ублюдок. Я же все равно пожалею, — беззлобно огрызнулся Мегуми. Сомнений в выборе почти не оставалось, но упираться стоило хотя бы ради собственной гордости. * С гордостью что-то пошло не так, когда в ту ночь Фушигуро — раскрасневшийся и открытый — беззастенчиво стонал под Годжо. Иссиня черные волосы разметались по подушке, член стоял колом, а шум в ушах прерывался разве что влажным звуком толчков. Где-то Мегуми все-таки прокололся. Но об этом он благоразумно решил подумать завтра. Утром Фушигуро все также закрывал глаза на копошащееся в черепной коробке чувство несуразности происходящего. Ленивое солнце рассыпа̀лось на лице Годжо, пока тот спал, и Мегуми неосознанно залип на это зрелище. Сердце неприятно щемило. Наверное, это было зря. Все снова вернется на круги своя, даже если они сойдутся: рано или поздно придут старые разногласия и ссоры. Никому это было не нужно, а слепо игнорировать правду Мегуми не привык. — Расслабься, у тебя на лице написано, что ты опять собираешься загнаться, — Фушигуро и не заметил, как Сатору проснулся и теперь с видом обласканного кота смотрел прямо в глаза. — Да пошел ты, — сказал Мегуми и откинулся на подушки. Жизнь, как выяснилось, — вещь цикличная. Хорошо это или плохо, Фушигуро так для себя и не решил, но осознание происходящего здорово прибавило в копилку жизненного опыта пару монет. Хотелось обнять Годжо, уткнуться по привычке куда-то в ключицы, попросить купить овощей к ужину, но Мегуми понимал — не стоит. Нет никакого смысла в том, чтобы давать себе малейшую надежду на продолжение. Они, хоть и взрослые люди, так и не смогли решить свои проблемы, вместо этого просто расстались. Между Мегуми и Годжо тяжелым грузом висели прошлые конфликты, всего лишь умело скрытые ворохом новых эмоций из продолжающейся жизни. Фушигуро это прекрасно понимал, потому и повод пожалеть о случившемся у него был. — Я знаю, о чем ты думаешь, Мегуми, не первый день знакомы. Если хочешь, давай поговорим. Нет смысла снова обрывать все, даже не дав друг другу возможности попробовать. Если так и не разрешим всякие старые сложности, то дружно-мирно разойдемся. Все имеют право на второй шанс, — голос Годжо звучал подобно шипению змея-искусителя. Он размахивал перед глазами запретным плодом, да с таким усердием и дьявольской улыбкой, что отказаться было невозможно. Фушигуро потянулся вверх, мягко прихватывая чужие горячие губы своими, и улыбнулся в поцелуй. Может, и вправду стоит дать им еще один шанс. Во всяком случае, он всегда может уйти. По крайней мере, постарается. Отпускать во второй раз все-таки сложнее.