Heartless

Тсунаеши четыре года, мир вокруг него яркий, а люди добрые. Ровно до приезда папы с дедушкой Тимотео. Вначале все действительно хорошо, мама улыбается, папа смеется и подкидывает его на руках, а потом дедушка зовет его поговорить. Голос в голове шепчет, что за ними лучше не ходить, и Тсуна слушается. Взрослые разговоры все равно скучные и непонятные. Он играет один до вечера и очень удивляется, когда пожелать ему спокойной ночи приходит только мама. На следующее утро папа начинает смотреть на него странно. Больше не треплет по волосам, не обнимает и почему-то хмурится. Тсуна чем-то его расстроил? Через неделю папа улетает обратно на работу и совсем перестает к ним приезжать. Вначале мама говорит, что тот просто работает, потом — улыбается и обнимает его, ничего не отвечая. Когда ему пять, после вопроса, когда же папочка к ним приедет, она впервые срывается в слезы. Ему семь, когда его жизнь начинает разваливаться на мелкие кусочки. Точнее, когда он это осознает. Мама теперь ходит всегда грустная, с заплаканными глазами и больше не улыбается. Дети Тсунаеши, в лучшем случае, игнорируют, взрослые кривятся в презрении — он все же узнал, как называется взгляд, которым на него смотрел отец — и о чем-то шепчутся, учителя не просто игнорируют его жалобы на хулиганов, но и говорят, что Тсуна сам виноват. Он один, и окружающие словно ненавидят его. И вначале он не понимает, почему к ним так относятся. Вначале. По Намимори ползут слухи. В Японии не любят иностранцев. Вышедшая замуж за итальянца и в итоге брошенная одна с ребенком Нана стала объектом осуждения. Поначалу — молчаливо, незаметно. Затем — странные взгляды, намеки, презрительные смешки за спиной, как в ее сторону, так и в сторону Тсуны. А в итоге — все ведут себя так, словно он чем-то болен, и стоит с ним заговорить — заразишься. Именно тогда он узнает слово ре-пу-та-ци-я. Это все объясняет. Мама на вопрос об отце дает ему пощечину. Ему четырнадцать, и сигареты помогают согреться. Емицу перестал даже читать отправленные сообщения и мать от безысходности начинает колоться и пить, так что дом у них теперь пропах виски настолько, что не вдохнешь нормально, не закашлявшись. Ладно хоть денег, высылаемых отцом ежемесячно еще хватает на оплату счетов за квартиру. Сигареты, правда, все равно приходится воровать, так как деньги Нана куда-то прячет, но от одной пачки раз в три дня магазин не обеднеет. Наверное. Если нет — Тсуне как-то плевать. Дома теперь появляться не хочется. На улице, конечно, можно нарваться на хулиганов, но он хорошо знает Намимори и умеет быстро бегать. И от пары пинков по ребрам выжить вероятность больше, чем от пущенной, с удивительной для пьяного человека меткостью, в голову бутылки. А еще их всегда может найти Хибари Кея, и тогда Тсунаеши предоставлен бесплатный билет на шоу «Забей до смерти ближнего своего», а потом лучше свалить от греха подальше. В пятнадцать отец перестает высылать деньги. В доме теперь пахнет еще и сексом, потому что Нана водит к себе ухажеров (любовников, называй вещи своими именами) и оплачивает дилерам товар не деньгами. В школе его положение скатывается еще ниже, хотя еще несколько месяцев назад казалось, что хуже уже некуда. Приходится учиться драться, дабы показать всем желающим проверить, научился ли Тсуна чему-то от матери, что может и по лицу съездить. И опять же, есть Хибари Кея с его тонфа и желанием нести дисциплину направо и налево. Иногда Тсуне интересно, почему его этот «хищник» не трогает, ведь, если подумать, само его существование так-то нарушает дисциплину и правила бережно хранимой Кеей школы, но не настолько это и интересно, чтобы рисковать здоровьем ради ответа. Лишь позже он замечает, что взгляд у Кеи до боли понимающий и знакомый. И вопросы как-то сами собой отпадают. Возможно, они бы и подружились, но у Тсуны вместо сердца — порубленная масса, вырванный кусок, криво слепленный кем-то в жалкое подобие человеческой души. Не может он, издержки воспитания. Со всеми претензиями просьба обращаться к матери и отцу, если тот еще жив. Впрочем, такие мрази, как правило живучие, так что за него можно не беспокоиться. А пока он обзаводится ножом и бинтует распоротую после падения с лестницы руку — Нана иногда очень не вовремя начинает злиться. Тсуна не особо ей сопротивляется, то ли из остатков уважения, то ли чтоб окончательно из дома не выгнала. В шестнадцать он вполне сносно распинывает всех, кто пытается к нему лезть, Нана по-прежнему пьет, спит с любовниками и периодически бормочет что-то о том, что именно Тсунаеши испортил ей жизнь, и лучше бы она вообще его не рожала, изредка уходя в периоды трезвости, когда она плачет, выходит в магазин за продуктами и пытается готовить. Ему уже, в общем-то, все равно. Практически. Где-то внутри неприятно щемит, будто ребенок внутри него все еще хочет любви, но настолько слабо, что даже эмоций это не вызывает. И именно тогда, спустя лет десять или двенадцать, он уже не помнит, появляется весточка от отца. Высокая, со странной прической и хамелеоном на плече весточка ждет его за дверью, что интересно — со внутренней стороны, в то время как сам Тсуна собирался зайти с улицы. Реборн оглядывает Нану, будто и не жилой дом, его самого и вопросительно изгибает бровь. Тсуна просто молча копирует этот жест, почему-то даже не удивляясь возникшей ситуации. — Я — репетитор-киллер Реборн, меня наняли сделать из тебя следующего босса крупнейшей мафиозной семьи — Вонголы. — И? Пройти дай. Наверное, их знакомство можно назвать неудачным. Что уж там, откровенно говоря хреновым. Мафия. Его отец работает в мафии. Ему плевать, что именно от него ожидают. Никчемный-тот самый-ненормальный Тсуна рано или поздно должен был этому научиться. Бросить их с матерью на долгие годы и вспомнить о его существовании, когда нет другого выхода, дабы заставить его разгребать все дерьмо? Да пошли они все. Тсунаеши Реборну так и заявляет, безо всякого страха глядя на направленный в лоб пистолет. В том, что он настоящий, сомневаться не приходится. Реборн шипит не хуже разъяренной кошки: — Парень, если ты думаешь, что это игры, то спешу разочаровать, ты ошибаешься. Тебя никто не спрашивает, тебя ставят перед фактом и просто убьют в случае отказа. — Ну так стреляй, мне, если ты не заметил, абсолютно похуй. Я не собираюсь ничего возглавлять или что там от меня требует Емицу. Молчание. Реборн смотрит на него задумчиво, а глаза у него черные-черные, совсем мертвые и пустые, будто пепелище. И губы у него кривятся в какой-то злой усмешке. Выстрелит? Да пожалуйста, он все сказал. Но пистолет опускается, а лучший киллер столетия делает ему предложение, от которого не возможно отказаться. Только не из-за отсутствия выбора. Просто Реборн предлагает ему месть. Перед глазами — мать, пустые шприцы и выжженное на краю сознания ре-пу-та-ци-я. Он думает ровно две секунды, перед тем как соглашается. Первое, что он понимает — Реборн — грёбаный садист. Гоняет вокруг Намимори, пихает в драки с якудза и периодически бьет за ошибки в задачах по математике током. Проблема в том, что Тсуна тоже не божий одуванчик. И упорства ему не не занимать. Тсунаеши материт киллера на дикой смеси с недавних пор изучаемого им итальянского с японским, наматывает очередной круг, простреливает мишень прямо в голову и выкуривает сигарету за сигаретой, когда узнает, что его учитель этого на дух не переносит. Реборн морщится, давится дымом и обещает запихнуть сигареты Тсуне в глотку. Он же смеется и посылает его нахер. Так что они на удивление неплохо ладят. Как там говорится? Ах да, мудак мудака… (Если подумать, Реборн никогда не рассказывал о своем прошлом, а он не вправе лезть в чужую жизнь, сам-то в ответ на такие вопросы шлет далеко и надолго, даже не задумываясь.) — Пламя посмертной воли отражает не только твою волю, но и стремление. Так что соберись и вызови его наконец. И он вызывает. Огонь охватывает руки, лижет языками пламени, но не обжигает. Это не желтое, а темно оранжевое, с темными проблесками, почти не похожее на настоящий огонь. Мир вокруг неуловимо меняется, все более четко он действительно чувствует этот огонь как часть себя. Тсуна усмехается. Ненависть, оказывается — тоже стремление. Он находит тех, кто должен стать его хранителями, самыми близкими людьми, готовыми следовать за ним куда угодно. Но они как сходятся так и остаются не связанными пламенем. Он просто не может образовать с ними «гармонию», о которой говорит Реборн. Но не все ведь решает пламя, правда? Преданность при свободе выбора ценится лишь сильнее. Первым приходит итальянец Гокудера Хаято, ураган, сметающий все на своем пути. Бросает ему вызов, грозиться убить, а через минуту, стоя на коленях, клянется в вечной верности. Не добровольно, скорее как долг за спасение жизни. Они не будут доверять друг другу, это естественно — не поворачиваться спиной и в любой момент ждать удара, готовясь отвечать. Но тогда Тсунаеши лишь молча кивает, принимая его клятву. Вторым становиться Ямамото Такеши. Он идет сквозь толпу, и та расступается когда он подходит вплотную. Его переполняет злость от того, что пока он так отчаянно цеплялся за жизнь, кто-то готов из-за какой-то глупости с ней расстаться. Тсуна чувствует, как на руках трещат искорки пламени от едва сдерживаемой ярости — к слову, он чувствует ее почти впервые. Он не толкает пафосные речи о том, как жизнь прекрасна, серьезно, будто кто-то еще в них верит. Просто хватает за рубашку уже сделавшего шаг Ямамото и обещает: — Если еще раз вытворишь подобную хрень, то поверь, тебе даже смерть не поможет. А глаза у того почти как у Реборна. Тсуна начинает понимать, что не все потерянно. Помешанный на экстриме (на маленькой беззащитной сестренке, но другим это ведь знать не обязательно?) Рёхей, девочка-бомба И-Пин, вечно плачущий Ламбо Бовино с базукой десятилетия наперевес и тонной презрения Семьи за спиной. Хибари Кея. Они все врываются в его жизнь неожиданно, без какого либо предупреждения. И Рокудо Мукуро, как вишенка на торте, испеченном, видимо, в честь мучительной кончины его подобия спокойной жизни. Потому что месть — не то, что Тсуна может осуждать, слишком лицемерно это будет. Они вообще на семью не похожи. Но это и не плохо, учитывая его о ней представление. Ему семнадцать. Нана умирает и Емицу высылает деньги на похороны, даже не приезжая. Видимо, узнал причину и теперь не хочет показываться рядом. У него же ре-пу-та-ци-я. Ему вроде как должно быть грустно, но, наблюдая, как гроб засыпают землей — Тсуна замечает, что зрелище похорон по-своему красиво — он не чувствует абсолютно ничего. Его любимая ка-сан умерла еще когда ему было семь. А это — уже не она. И добрый, наивный Тсу-кун умер тогда вместе с ней. Тсунаеши больше не плачет. Только, придя домой, выгребает из тумбочки запас виски и, впервые в жизни, напивается. Курит, пьет и истерически смеется. А на утро как ни в чем ни бывало собирает вещи, потому что его официальный опекун теперь — Емицу. Тот, глядя на него, кривится в презрении. Ему восемнадцать, и он направляет пистолет на отца. В голову, чтобы без шансов. Емицу открывает рот, чтобы что-то сказать, но Тсуна не в фильме, чтобы давать время на оправдание. Ты один. Никто не поможет. Две секунды на согласие, две секунды на выстрел. Рука не дрогнула. У него теперь тоже ре-пу-та-ци-я. Фальшивая, нелепая, почти как улыбки Ноно Вонголы: Нео-Вонгола Примо, благородный, милосердный. И он знает, что на деле никто в это не верит — в мафии так не бывает, нет чистых, наивных ангелочков, их либо убивают, либо они пачкают руки кровью, как и остальные. Но эта игра в «Я делаю вид, что верю, в то, что вы верите» по какой-то причине продолжается. Говорят, что из мафии можно уйти разве что вперед ногами. Предателей нигде не любят. Предавший один раз — предаст вновь. Он сам не дает никому второго шанса. Выстрел в голову, и дело с концом. Не при людно, не показательно, просто в один момент все замечают, что тот подозрительный тип больше не ходит по коридорам и не появляется на заданиях. Такие вещи не нуждаются в пояснении. И сам он бросать на произвол Семью, пусть и навязанную ему силой, не собирается. Тсуна сопровождает из нее своих-не своих врагов, скорбно смотря потом на гробик, дабы не в чем было упрекнуть. Реборн лишь шутит о том, что воспитал монстра. Он смеется и кидает в него хризантемой, выдернутой из похоронного венка. Естественно, тот ее ловит и салютует белым цветком, принесенным сюда так-то для покойника. Действительно монстры, что с них взять. Их поколение, будь хоть какой-то выбор, никто не допустил бы до власти. Практически копии первых на вид, против крови-то не попрешь, но дальше внешности лучше не заглядывать, если хочешь спать ночью без кошмаров. Ведь их поколение не будет вовсе милосердным и всепрощающим. Раньше взрослых они не волновали, их волновали деньги и знакомства. Раньше бастарды, слабаки, выжившие после экспериментов каким-то чудом, лишь портили их репутацию в глазах других. Но время идет, а ситуации свойственно меняться. И теперь Тсунаеши Савада возглавляет самую влиятельную семью Альянса, его почти что хранители рядом… …А пепел от трупов искать бесполезно.