От твоей руки

      Гроза короткими вспышками разрывала мрак. Павильон тонул в сером мареве дождя; потоки воды превратили пейзаж в мешанину неразличимых пятен.       Иссиня-черный цветок издали мог показаться прекрасным. Плотные темные лепестки по краю имели чистый оттенок серебра, острый, как лезвие клинка; сердцевина тлела, как раскаленный металл или прогорающая в огне древесина.       Стоило пристальнее вглядеться в этот цветок, и изнутри поднимался душный страх. Сердцевина цветка раскрывалась, как голодная пасть, а тонкие ворсинки лепестков и длинный стебель изгибались жадно, ищуще. Стоит коснуться, и они вопьются в беззащитное тело, пробивая путь прямо к сердцу, и тогда дороги назад не будет.       Стебель льнул и ластился к тонким пальцам своего создателя. Юноша, нежный и прекрасный, как стебель бамбука в предрассветной росе, держал страшный цветок на раскрытой ладони. Осторожно, будто собственного ребенка, он баюкал чудовищное соцветие, готовое выполнить свое предназначение.       Юноша опустился на колени перед погруженным в медитацию мужчиной. Жадно вглядываясь, он словно впитывал каждую черточку - длинные темные ресницы, ломкий гордый профиль, нежные губы, туго стянутые темные пряди. Стоило сдержаться, но юноша не смог. Протянув руку, он коснулся указательным пальцем высокой скулы, обведя ее по контуру.       Время пришло. Судьба, которая никогда не была благосклонна к Ши Мэю, наконец развернулась, распутала свои бесконечные петли и узлы и легла перед ним, показывая путь прямой и очевидный.       Теперь у него будет все - и любовь, и почет, и месть.       Темные лепестки коснулись белоснежного одеяния. Почуяв свою жертву, цветок раскрывался все шире и шире, едва наизнанку не выворачивая свою пылающую сердцевину.       Мужчина едва слышно вздохнул, когда лепестки проникли в его грудь, в ледяные тиски сжимая душу; черным дымом истаял стебель, петлей обернувшись вокруг испуганно дрогнувшего сердца.       День за днем, неделя за неделей: никто не заметил незаметных, крошечных изменений. Учитель, и без того окруженный ореолом холодности и отстраненности, теперь был словно отделен от мира тонкой ширмой, только ширма эта становилась все толще и толще.       Ученики не видели больше в его глазах ни легкой растерянности, ни тепла, ни задумчивости. Темный и ледяной взгляд преследовал каждого, будто занесенный над головой хлыст.       Чу Ваньнин стал крайне раздражительным, и эта его нетерпимость ни в какое сравнение не идет с тем, каком он был раньше. Речи его теперь пропитаны ядом и презрением, и слов его побаивался даже Сюэ Чжэнъюн.       Мо Жань молча наблюдал. Издали, не решаясь приблизиться, он смотрел на самого лучшего человека и не узнавал. Это какое-то злое колдовство, запретные техники, думал он. Это не его учитель.       Кто-то должен заметить, что происходит. Он, Мо Жань, слишком глуп, чтобы разгадывать такие загадки, но наверняка все это можно исправить. Ему остается только смотреть и унимать занимающееся тревогой сердце.       Однажды утром Мо Жань вбежал в павильон Алых лотосов только затем, чтобы увидеть пустые и заброшенные комнаты. Он давно не входил сюда и теперь с болью смотрел на идеальный порядок, заброшенные чертежи и образцы, которых уже давно не касалась ничья рука. Все сброшено, как змеиная кожа, сброшено вместе с его ученичеством и ненужными чувствами.       Чу Ваньнин ушел, а вместе с ним исчез и Ши Мэй.       Нежные лепестки облетели, укрывая землю тонко пахнущим покрывалом; дни облетали вслед за лепестками, складываясь в недели и годы.       Слухи множились, скрывая правду.       Злые, неправильные, невозможные слова - Чу Ваньнин пошел по кривому пути, умножая зло, с которым боролся всю свою жизнь, а рядом с ним его прекрасный ученик, ставший единственным. Был ли этот нежный юноша помощником, жертвой или добровольным пленником?       Мо Жаню хотелось зажать уши. Хотелось не знать, не видеть, не слышать, не быть в этом странном, вывернутом наизнанку мире, где Чу Ваньнин облачился в одежды цвета беззвездного ночного неба. Ши Мэй рядом с ним появлялся неизменно в белом, будто олицетворяя общее их светлое прошлое. Он вытянулся и стал еще прекраснее, и нежные персиковые глаза все чаще были опущены в смущении, будто ему было невыносимо стыдно за поведение Бессмертного Бэйдоу. Из самой яркой звезды учитель понемногу превращался в пугающий мрак.       Люди иногда меняются, сказал Сюэ Чжэнъюн. Иногда мы не можем смириться с тем, в кого они превращаются.       Своим словам он и сам не верил.       Сначала заволновались маленькие секты - все чаще наставники пропадали, не вернувшись из странствий. К тому времени, когда совершенствующиеся заметили эти пугающие признаки, беда добралась и до больших духовных школ.       Люди пропадали, и никто не мог найти ни малейших следов.       Мир заклинателей понемногу затягивало едва заметной дымкой недоумения, возмущения и страха.       В последний год и дня не проходило, чтобы Ши Мэй не вспоминал ту самую раздираемую грозой ночь. Тяжелые, осязаемые всем телом раскаты грома, трепещущий огонек свечи и призрачная гладкость прохладных лепестков. Мог ли он предположить тогда, чем все обернется?       Цветок выуживал из души человека ненависть и питался ею, и разрастался, ведь ненависть не может закончиться. Пораженный ненавистью разум будет снова и снова цепляться за свою призрачную основу, наращивая все новые слои, находя несправедливость и обиду даже там, где ее не было. Цветок никогда не останется голодным.       Ши Мэй не знал, какие демоны царят в душе Ваньнина, но учитель был просто одним из совершенствующихся. Не небожителем, не статуей, а живым человеком из плоти и крови.       Только вот ненависти учителя был достоин только один человек, и этот человек смотрел на него из отражения, насмехаясь. Чу Ваньнин никогда не любил зеркал.       Попавший в странное, неправильное тело Чу Ваньнина, цветок судорожно цеплялся за эмоции, поглощая все, чем мог насытиться. Даже любовь, которую вырастило проклятие, оказалась ему под стать - холодной, равнодушной, неправильной. Ни дня, ни мгновения она не была настоящей.       Ши Мэй следовал своему плану, и все шло ровно так, как и должно было идти, но откуда тогда это сокрушительное чувство поражения? Кукловод шел за своей марионеткой, смиренно опустив глаза, и с холодной паникой чувствовал натяжение связывавших их нитей.       Ваньнин принадлежал ему. Ваньнин не принадлежал никому.       Черты лица Бессмертного Бэйдоу заострились, глаза стали еще больше и ярче, отражая бесконечную внутреннюю пустоту и глубокую темную ярость, губы слегка побледнели, придавая облику болезненность. Темные одежды развевались, обнимая тонкое тело, шелковые пряди волос льнули к прямой спине и гордо разведенным плечам, и смотреть на Чу Ваньнина было невыносимо. Хотелось стыдливо прикрывать лицо руками, опасаясь наказания за святотатство и неправильные, жадные мысли.       Всей своей израненной душой Ши Мэй жаждал не только мести, но и тепла. Он мечтал о том времени, когда учитель сможет принять его изуродованное нутро, разделит пополам и горе, и радости, станет опорой, поможет вывернуть мир наизнанку и останется рядом до конца.       Однако искусственных чувств Ши Мэю оказалось мало. В бесплотной попытке добиться желаемого он отдал Чу Ваньнину то последнее, что еще оставалось нетронутым - собственное тело.       Возьми и плоть, и кровь, и разум, забери все. Полюби меня. Хотя бы немного.       Ши Мэю так хотелось хотя бы на мгновение создать иллюзию и самому поверить в нее.       Если бы он знал наперед, какое чудовище выпускает, отдавая всю свою силу и забирая у Ваньнина чувства, разве поступил бы он так?       Но эта дорога не имела развилок, и судьба не дала возможности Ши Мэю сойти с нее.       Ши Мэй не хотел быть рабом, но стал им добровольно. Горечь смешалась с любовью, отравляя все его существо.       Изящное тело напряженно выгнулось посреди скомканной постели, вздрагивая под холодными прикосновениями и слишком грубым вторжением, в котором не было и крупицы нежности.       По нежной, золотистой коже расползались воспаленные полосы. Они пересекали гибкую спину, расползались по плечам, опускались на стройные бедра и ягодицы.       Чу Ваньнин лениво наматывал густые пряди юноши на руку, пропуская сквозь тонкие пальцы. Резким рывком он заставил Ши Мэя запрокинуть голову, с любопытством глядя на искаженное лицо.       Никакого желания не было в этих грубых движениях, только унижение и боль. Только стянутые лентой запястья Ши Мэя, болезненно вцепившиеся в простыни пальцы, побелевшие от напряжения; непроизвольные движения гибкого тела, глухие всхлипы и кровавые разводы на белой коже.       В голове Ваньнина царила пустота. Разве мог Бессмертный Бэйдоу так поступать с собственным учеником?..       Зародившаяся в глубине насильственная любовь пыталась ужиться с другой, светлой и стыдливой. С каждым днем Ваньнин все болезненнее ощущал путы, стягивающие и разум, и тело, путы, которым он не мог сопротивляться. Агонизирующий цветок поглотил и остатки нравственности, и стыдливость. Ваньнин принял себя таким, каким он и был - уродливым чудовищем, наполненным странными мыслями и глумливым шепотом. Но, как и любое чудовище, он не мог не пытаться разорвать свои цепи.       Ему оставалось только вколачиваться в покорное тело, задыхаясь от чувства собственной низости, и наказывать Ши Мэя болью, только вот за что?.. За чрезмерную покорность? За молчаливое несопротивление? Или за лицо, на которое одновременно хотелось смотреть и изуродовать, избавляясь от нелепой зависимости?       Чу Ваньнин всегда готов был подчиниться, но только не Ши Мэю. Сила и решимость юноши уходили, как дождевая вода в иссушенный песок, и марионетка все чаще тянула кукловода за собой.       Бессмертный Бэйдоу и не знал, столько боли могло вместить его почерневшее сердце.       Несколько дней спустя Ши Мэй впервые заговорил о том, что пора ослабить пик Сышэн. Чу Ваньнин медленно поднял голову, и под острым, тяжелым взглядом Ши Мэй впервые ощутил, как тело его слабеет и покрывается ледяным потом.       - Нет, - короткое слово рухнуло на пол, разлетаясь осколками, но в этой битве Ши Мэй не хотел уступать. Контроль утекал из его рук, вызывая чувство паники. Юноша запрокинул голову и улыбнулся немного нахально, осознанно повторяя поведение своего соученика и щуря ясные глаза.       - Разве такая мелочь стоит ссоры? - вкрадчиво прошептал Ши Мэй, в два шага приблизившись к учителю. - Рано или поздно нам придется воздать по заслугам каждой духовной школе. Разве кто-то из них заслужил прощения?       Это наша общая тьма, думал Ши Мэй, с болью вглядываясь в прекрасные черты. Она праведна, но так огромна, что заслоняет мир. И ты мог бы сделать ее чуточку светлее и легче, но ты не делаешь и шага навстречу?..       Погруженный в свои мысли юноша не видел, как тонкая бледная рука сжалась, сжимая рукоять оружия, а золотистая ивовая лоза протянулась по полу, хищно приподнимаясь. Даже в ту секунду, когда Тяньвэнь ярким всполохом сдавил его шею, приподнимая бьющееся тело, Ши Мэй все никак не мог отвести глаз от равнодушного лица Чу Ваньнина.       Разве капля любви была слишком дорогим даром? Но Ваньнин не пожелал дать ему даже крохи тепла, отказавшись от любой платы.       Нежные черты лица исказились, когда одним точным ударом учитель на части разрушил духовное ядро своего ученика.       Душа Ваньнина, неразрывно связанная с цветком, билась внутри и кричала безмолвно; боль просачивалась из самой глубины, отражаясь в глубине темных глаз.       Он поднимется на пик Сэшен. Взойдет по ступеням шаг за шагом, держа на своих плечах усталость, боль и нежелание жить.       Он примет свое наказание.       Ивовые ветви пробивались сквозь каменистую почву, утягивая заклинателей. Плоть для этих ярких, золотом пылающих лоз была не плотнее воздуха; багровые капли веером разлетались в воздухе.       Самый страшный сон Мо Жаня внезапно обрел реальность, пока он бежал навстречу пылающей, переполненной духовной силой фигуре. Навыки учителя стали не просто превосходны, а непостижимы, и тонкая фигура, поднявшаяся с рассветом на пик, играючи отражала любые атаки.       На черных одеждах Чу Ваньнина не было даже проблеска других цветов, а в глазах нет и намека на чувства. Тяньвэнь со свистом рассекал воздух.       Сюэ Мэн поплатился за секундную заминку и теперь зажимал глубокую рану на правом плече. Одежда и кожа на его груди были разорваны страшным ударом, едва не разделившим любимца небес на две неравные части.       Даже небо, окрашенное рассветом в бледное золото и лазурь, потемнело. Тучи сгущались над головой Чу Ваньнина, сворачивались воронкой, будто даже небо не могло справиться с его силой.       Учитель не глядя отмахнулся от мастеров пика, и от легкого движения совершенствующих отбросило в разные стороны. Сосредоточенный только на одной цели, он шагнул к раненому Сюэ Мэну.       - Ваньнин!.. - отчаянный крик заставил битву замереть на мгновение.       Подними голову. Посмотри на меня, учитель. Я так хотел стать похожим на тебя. Почему же сейчас ты превратился в свое темное отражение? Только не ты, только не светлый, чистый, непорочный Чу Ваньнин.       Подними глаза и посмотри на меня, учитель. Я хочу увидеть ответ.       Плеть взлетела в воздух над Сюэ Мэном, готовая закончить начатое.       Лезвие со свистом отбило сияющую лозу, в последний момент изменяя траекторию удара.       Мо Жань, заслонив собой раненого брата, наконец заглянул в бледное, лишенное эмоций лицо Чу Ваньнина, но в темных глазах феникса не было ни ответов, ни вопросов.       Я не смогу, с отчаянием понял Мо Жань. Я не смогу ударить, не смогу отбиться. Я не хочу причинять ему боль.       Губы Чу Ваньнина едва заметно дрогнули, а в следующую секунду он исчез. Мо Жань, каждой клеткой тела ощущая разлитое в воздухе напряжение, развернулся к брату. Вместо Тяньвэнь в руке учителя сиял духовный меч, лезвие которого опускалось вниз, сияя ярче молний.       Едва успевая отвести удар, Мо Жань подставил меч, и от слитного звона лезвий едва кровь из ушей не хлынула; правая рука онемела мгновенно.       Ваньнин отступил на шаг, глядя куда-то в сторону.       Сюэ Мэн так и не смог убраться подальше, и следующий удар наверняка убьет его.       Ты можешь раздавить нас, как червей, но предпочитаешь немного поиграть.       Боль и обида заполнили Мо Жаня до краев. Он должен решиться и биться в полную силу, иначе пострадают другие. Хватит цепляться за иллюзии - учителя больше нет, да и был ли он когда-то таким, каким считал его восхищенный Мо Жань?       Люди меняются.       Следующий удар Мо Жань отвел, едва заметно оступившись. Крошечная заминка, но скорость уже потеряна, и удар, который он направил в грудь Ваньнину, тяжел и неуклюж; учителю ничего не стоит отразить его.       Мо Жань слишком плох, плох ровно настолько, насколько великолепен его учитель.       Однако Ваньнин и не думал защищаться. Краем глаза Мо Жань видел, как люди пытаются пробиться внутрь купола, в котором заключены трое; как Сюэ Мэн неуклюже поднялся на ноги. Его рана кровавая и выглядит пугающе, но смерть ему не грозит.       Мо Жань видел все это одновременно, и калейдоскоп перемешался, показав совсем другую картинку. Расширившимися от ужаса глазами он смотрел, как Ваньнин, раскинув руки в стороны, сделал одно крошечное движение навстречу, не давая Мо Жаню возможности остановить свой удар.       Под острым лезвием сначала разошлась темная ткань, следом за ней белоснежная кожа и алое нутро. И в эту бесконечную долгую секунду глаза Чу Ваньнина наконец наполнились чувствами.       В них бесконечная боль и немой крик о помощи, в них стыд и отчаяние; но отчетливей всего - благодарность. Он едва заметно улыбнулся, пока клинок проходил сквозь его сердце вместе с проклятым цветком.       Источенное духовное ядро разлетелось на части, уничтожая и цветок: слишком хрупкие связи между телом Чу Ваньнина и его душой рвались, словно гнилые нитки. На бледном лице застыла призрачная улыбка. Веки опустились, скрывая яростную глубину глаз. Под собственным весом тело все глубже насаживалось на клинок, пока не уперлось грудью в рукоять.       Лицо учителя так близко, что Мо Жань может пересчитать каждую ресничку, но жизни в этом теле больше нет.       Подавшись вперед, Мо Жань обхватил тонкое тело, не дав ему упасть. Он перерос учителя на целую голову. Слишком давно они не виделись…       Растерянный юноша коснулся еще теплой щеки.       Ты не собирался побеждать в этой битве, ты пришел умереть. Почему ты хотел умереть от моей руки?       Смерть всегда пугала Мо Жаня своей неизбежностью и невозможностью что-то исправить. В ту минуту, держа на руках медленно остывающее тело, он вдруг понял.       Страшно не погибнуть - страшно остаться жить. Остаться, глядя вслед тому, кого не попытался спасти.