Простое желание

— Мне нравятся женщины, — доверительно сказал Шень Шень, наклонившись поближе и опершись о стену над головой Се Вана, чтобы не упасть. — Но в юности… да, Второй брат всегда умел, знаешь, быть таким… опомниться не успеешь, а он уже... ну, нет, не будем об этом. Я ему отдавал сладкие пирожки, всë самое вкусное что мне присылали из дома отдавал. Я думал что должен был, понимаешь? Раз мы с ним так. И на тушь, на бумагу он не тратился, а однажды и пояс шëлковый… вечно ему кто-нибудь что-нибудь…— Он нахмурился и покачал головой. — Я думал, я один такой, пока мне не сказали. Потом, конечно, мы перестали, но тогда… ну что с нас было взять, — мальчишки! Я думал, я один такой… Се Ван отвернулся, терпеливо дожидаясь окончания этой занимательной истории. Шень Шень, не выдержав груза их общего дела, напился быстро и чудовищно, — Се Ван решил, что так проявлялось его чувство вины. И, с отвращением слушая сентиментальные откровения о юности ифу, понял, что угадал правильно. Шень Шень поймал его в тëмном коридоре и, не спрашивая позволения, принялся изливать душу, то ли как новому племяннику, то ли как заговорщику, с которым только что пил за месть. Все его пьяные бредни сводились к страданиям о смерти Гао Чуна, к печали том, что Второй брат оказался предателем и приходится теперь так поступать с ним… Се Вану эти разговоры были невыносимы. Он решил было отправить несчастного к Бодхисаттве, пусть займëт его… но Шень Шень пошатнулся, и пришлось его придержать за плечи. — Молодëжь сейчас такая… — Шень Шень взял его косичку, сдвинул брови, рассматривая серебряные бусины. — Сперва я подумал, что ты хорошенькая девица, такая… такая нежненькая и ладная, но с перчинкой… такая, в самый раз. И... я подумал, я ведь тоже ещë ничего… Он сделал движение, будто хотел обхватить талию Се Вана обеими ладонями, но вовремя удержался, и взял его за подбородок. — Но ты же не девица. Перестань ты это, в твоëм возрасте уже надо как-то… уже надо… не это всë, а жениться… не надо ходить и соблазнять! Пожалуйста. Твой отец, мой брат… перед ним неудобно! Се Ван сладко улыбнулся, прильнул к нему, горя от ненависти. — Разве может такое низкое создание как этот Скорпион, соблазнить такого героя как дядя Шэнь? — промурлыкал он. — Позвольте проводить вас до покоев и прислуживать. Я раздену вас, уложу в постель… Шэнь Шэнь решительно взял его за запястья, но дальше дело не пошло, — он так и остался стоять со страдальческим лицом. Се Вану это надоело. Он обнял несчастного за шею и поцеловал так, как целовал своих жертв: бездумно, отрешившись от всех ощущений, ничего не запоминая, словно отпустив душу из тела. Поцелуй должен был оттолкнуть Шэнь Шэня, и внушить ему уже наконец отвращение, но только привëл в ещë большее замешательство. — Зачем… ты лиса? Ты лиса... я с тобой не пойду. Если кто узнает, все же не так подумают. Ты же не девица. Я тебя не могу просто на плечо закинуть… нет, закинуть смогу легко, ты и весишь как девица... но это не то. Я могу сходить с тобой… но без этого. Я просто провожу. Се Ван фыркнул и отвернулся. Меньше всего он желал куда-то идти с этим пьяным идиотом! И меньше всего ожидал, что пьяный идиот вдруг заключит его в объятия и расплачется! — Я понял! Се-эр… понял твоё желание. Ты ласки ищешь… ведь останешься скоро без отца, Се-эр… а я — без брата… но я смогу… а вы, дети, не должны страдать… Это была последняя капля. — Пьяное ничтожество! Я не ребëнок, и не смей меня жалеть! Пусти! Оттолкнуть Шень Шеня, решившего проявить сочувствие, оказалось не так просто, но к счастью, — или к ещë большему стыду, — подоспела помощь. Чжэн Чэнлин с неожиданной силой растащил их. — Дядя Шэнь не ничтожество, — сказал он, глядя исподлобья. — Он очень искренний человек, особенно когда выпьет. Не смейте его обижать! Се Ван одëрнул рукава и смерил мальчишку холодным взглядом. И этому кролику Вэнь Кэсин решил довериться! Единственными достойными участниками плана Се Ван считал себя и, пожалуй, Бессмертного Е Байи. Эти же двое… чудо, что они всë не уничтожили! — Проследи за своим дядей, — бросил он как приказ. — Он слишком распускает руки. — Се-эр… Чэнлин… я буду вам хорошим опекуном, обещаю! — Шэнь Шэнь протянул к нему руку. — Мы должны выпить за это… — Спасибо, дядя. — Чэнлин успокаивающе потрепал его по плечу. — Но брату Чжао Се пора спать, и нам всем тоже. Он внимательно посмотрел Се Вану в лицо, и тот едва поборол желание отступить. У кого мальчишка перенял этот напряжëнный взгляд. Вэнь Кэсин? Чжоу Цзышу? — Не трогайте дядю Шеня, — повторил он. — Пожалуйста. Ему и так плохо, но он хороший человек. Он не желал вас обидеть. Се Ван хотел огрызнуться, ответить, что, проспавшись, этот "хороший человек" пойдëт и предаст своего брата, с презрением отвернëтся от "племянника"-Скорпиона и сделает вид, что ночью ничего не случилось; что этот "дядя Шэнь" такой же лицемер, как и все в Цзянху. Но промолчал. Сделка с Вэнь Кэсином далека была от завершения, не стоило злить его ученика. — Скучно, — бросил он, отворачиваясь.— Желания всех мужчин одинаково скучны. Пожалуй, я и правда пойду спать. Спокойной ночи. Он быстро удалился, не дожидаясь ответа. Его ждали другие дела, те, ради которых он сменил чëрное и красное на небесное и золотое. Ифу хотел его видеть. Шень Шень поймал его в тот момент, когда он усилием воли запретил себе думать, чувствовать, дрожать от волнения. И уничтожил своими пьяными бреднями и объятиями всë его хладнокровие. Чтобы отвлечься, Се Ван потребовал у служанки поднос с крепчайшим чаем, стиснул его до белых костяшек, чтобы руки не дрожали. Если фарфор зазвенит, значит он проиграл, проиграл, проиграл… Фарфор не зазвенел. Се Ван вошëл в полутëмные покои, поставил поднос на столик, и не успел обернуться, как попал в горячие шëлковые объятия. — Се-эр… Се Ван и сам был нетрезв, но от запаха вина, мешавшегося с любимыми благовониями ифу, его затошнило. Он сосчитал до трëх и обернулся, притворно надув губы. — Нехорошо! Зачем вы меня пугаете? Ифу рассмеялся. — Мой Се-эр, такой благосклонный, подыгрывает мне! Самый благосклонный… Обе его ладони скользнули вниз, пальцы зашарили по шëлку, стискивая, сминая… Се Ван не вздрогнул и не поморщился, хотя знал, что на ягодицах останутся синяки. Это не важно. Ничто уже не важно. Он обнял ифу, прижался, закрыл глаза, и ему всë равно было, что тот подумает. Если б можно было просто лечь рядом и долго быть в его объятия, без слов… чтобы никто не развязывал его пояс, не ругался вполголоса на скрытые петли и потайной нож… — Ну, Се-эр? — ифу наконец справился с кушаком и отстранился, победно улыбающийся, раскрасневшийся от вина и предвкушения. — Сегодня я исполнил твою мечту. Ты счастлив, сынок? Отец порадовал тебя? Се Ван опустил глаза, изображая смущение, боясь взглядом выдать всю боль, весь страх. — Да, ифу, — прошептал он одними губами, чувствуя, что слеза всë же катится по щеке. — Ваш Се-эр так счастлив… столько лет… Столько лет лжи. Столько лет молчания. — Ну, ну! — Ифу ласково утëр его слëзы, взял лицо в ладони. — Не плачь, ты заслужил признание. Ты ведь не будешь больше плакать? Мой единственный... Се Ван молча кивнул и улыбнулся, зная, что последует дальше. — Раз я порадовал тебя… порадуй и ты меня. — Ифу подтолкнул его в сторону кровати. — Давай же отметим! За всеми этими делами я и забыл, когда мы в последний раз были вдвоëм! — До Юэяня вам интереснее было наблюдать, как я и Сун Хуэйжань исполняем ваши приказы. — Это воспоминание было самым болезненным. Сколько раз Се Ван плакал после тех ночей, униженный, уверенный, что его больше не любят! Но Сун Хуэйжань мëртв, это уже не важно. К тому же, в конце “представления” ифу просил только его, своего Се-эра встать на колени и довести дело до конца. — В Юэяне: первый раз после смерти Гао Чуна, ночью, в его кресле главы Цзянху. Вы были так добры, что пустили меня к себе на колени. Три раза в вашей спальне, один раз в кабинете, пока за дверью ждал Ю Цуйфэн. После того как я принëс вам платок Ло Фуман, вы снизошли до того чтоб использовать мой рот в знак примирения, потом… Ифу сперва оторопел, но потом рассмеялся. — Ну хватит, хватит! Какая прекрасная у тебя память… — Да. Я помню всë, ифу. Хорошее и дурное, жестокое и ласковое. Пятнадцать лет вместе, — за такое время супруги успевают родить и вырастить детей. Но союз между мужчинами бесплоден как высохшая земля. Как выжженная пустыня, где уже никогда и ничего не сможет вырасти. В эту ночь он решил быть особенно старательным и нежным. Идеальным. Отбросить все мысли, и до самого утра жить, дышать только для одного человека. Никто не знает, что случится после. Если небеса будут благосклонны, следующей ночью он так же будет снимать с ифу расшитое ханьфу, аккуратно вешать, складывать, расправлять шëлк. Он уложит ифу в постель, подоткнëт одеяло, и уйдëт, пожелав спокойной ночи. Если только небеса будут благосклонны… — О чëм ты задумался, Се-эр? Снова отвлëкаешься… — Ифу потянул его к себе за полог, и Се Ван сделал вид, что только этого и ждал, чтобы прижаться, развязать тесëмки на нижних одеждах. Он десятки раз изображал удовольствие от того, что очередной распутный пьяница таскает и мнëт его как игрушку. Это было несложно сделать, зная, что грубая свинья не доживëт до рассвета. Но никогда, ещë ни разу ему не приходилось притворяться с ифу. Целуя его, Се Ван напоминал себе, что любит этого мужчину, любит его тело. Ифу оставался воином, но любовь к вину и жареной утке дала о себе знать. Се Вана распаляло, что его сильное тело за годы округлилось, ведь гораздо приятнее нежно покусывать мягкий живот и грудь, тереться щекой о холëную шею и целовать нежнейшие места на бёдрах... Обычно вид обнажëнного ифу тут же рождал в нëм целый поток желаний, неясных фантазий о том, что если бы хоть однажды этот мужчина позволил обладать им как женщиной, верный сын постарался бы… Но сейчас он думал лишь об одном: "Я не позволю ему похудеть или располнеть. Нет, его тело идеально, я оставлю его именно таким. Может быть сделать что-то с волосами? С лицом?" Он вновь поцеловал ифу, зная, что верхняя губа как всегда будет гореть. Неприятное чувство, но такое родное, знакомое… "Нет, пока я не буду ничего менять". Ифу взял его руку, сомкнул пальцы на ещë мягком мужском естестве. — Позаботься обо мне, Се-эр… — ласково попросил он, глядя ему в глаза. — Никто лучше тебя не знает, чего я желаю. — Да, ифу. Я позабочусь. Раньше он не ограничился бы рукой, — склонился бы сразу, вбирая в рот, лаская языком. Повязал бы у основания алую шëлковую ленту чтобы продлевать и продлевать удовольствие, не выпуская ци… Но сейчас, сколько бы ни пытался он отогнать видение, перед глазами всë равно вставала безобразная сцена в молельне, и лужа остро пахнущей мочи на поминальной табличке Жун Сюаня. Меч Гао Чуна на подставке. Кольцо учителя. Браслет приёмной матери Он боялся, что вот сейчас тяжёлая рука ляжет ему на затылок, призывая склониться, открыть рот… но всë его тело застынет, он не сможет даже разжать челюсти, и тогда страшная правда выйдет наружу… Но ифу не протянул руку. Он лежал закрыв глаза, и дыхание его стало глубоким, спокойным, на губах играла довольная улыбка. Се Ван укрыл его одеялом, дрожащими губами поцеловал в лоб, и вышел. *** Он никак не мог унять озноб, всё тело, — как потревоженная струна. В одной из дальних комнат он застал служанок, играющих в карты, и потребовал горячего вина. Наверное его взгляд был безумен, — девушки немедленно исчезли, даже не забрав выигрыш. Он даже не был уверен, что они расслышали приказ, пока кто-то не поставил рядом с ним кувшин, и не поднëс чарку. — Господин. Даже не глядя в лицо, он узнал её. — Разве ты не ушла со своим мужчиной? — спросил он, принимая вино. Цяньцяо отвела глаза. — У меня нет больше мужчины. — Тогда я выпью за это. Се Ван одним глотком осушил чарку и налил ещë. Дрожь понемногу отступала; от слов Цяньцяо ему стало и печально и радостно. Она смогла вырваться из ада, но зачем-то вернулась за ним, несчастной душой, обречëнной мучиться вечно. — Живым нельзя любить мëртвых. Я удалюсь за своей госпожой в Долину призраков.— Цяньцяо коснулась его руки. — Господин, последуйте за мной. Вы один из нас, обманутых влюблённых. При дворе Призрака печальных проводов вам будет хорошо и спокойно. Се Вану вино ударило в голову, щекам стало жарко. — Ты хочешь чтобы я отбросил мужскую гордость и стал женщиной, оплакивающей свою судьбу? Этого никогда не будет! Цяньцяо немедленно отпрянула. — Я никогда не думала о вас как о женщине. Среди свиты госпожи есть и мужчины… Се Ван фыркнул. — Если б ты думала обо мне как о мужчине, то пришла бы за другим. Это было грубо, но он слишком разозлился, чтобы оставаться вежливым. Этой ночью его чествовали как Короля Скорпионов, победителя Вэнь Кэсина, так почему все обращаются с ним как с певичкой, годной только для одного?! Он вспомнил, что на нëм прелестное ханьфу цвета лунного луча, и устыдился: раньше Цяньцяо видела его в строгих одеждах Короля скорпионов, что она подумала теперь, увидев вместо короля… наложницу? — Вы, господин, не можете знать, зачем я пришла и чего хочу. — Цяньцяо опустила глаза. — Ведь я и сама этого не знаю. Се Ван промолчал. В голову приходили лишь глупости, будто он должен сейчас, чтобы доказать свою мужественность, заключить еë в объятия, и несмотря на сопротивление, овладеть ею прямо на полу… Так поступил бы мужчина. Один из тех, что с ним самим обходились как с куклой. — Если ты хочешь утешиться, я могу даровать тебе такую милость, — сказал он нарочито безразлично, хотя сердце заколотилось в груди. Ни разу в жизни он не был с женщиной. Неужели этот день настал? Сыновья вырастают и женятся. Если он хочет стать императором, ему нужно будет отвыкнуть от служения ифу, от игр с мужчинами, приучить себя к правильным удовольствиям… Цяньцяо придвинулась к нему, положила ладонь ему на сердце, словно догадалась. — Как быстро бьëтся… — прошептала она. — Неужели это я так волную вас, господин? Другая женщина произнесла бы это игриво. Она же — словно врач, обнаруживший смертельную болезнь. — Ты не можешь знать… — он понял, что уже несколько секунд смотрит на неё не моргая. — Поток не разрубить мечом, и печаль не утопить в вине. И… чужие ласки не помогут, когда потерян возлюбленный. Кого она уговаривала? Се Ван хотел встать и уйти, решив, что разговор окончен, но Цяньцяо с неожиданной силой удержала его, прижалась губами к его губам. Он думал, что между поцелуем с мужчиной и женщиной есть разница, но обнаружил эту разницу лишь когда женщина оказалась у него на коленях, и положила его ладонь себе на грудь. Мужчина и женщина созданы друг для друга, должны сочетаться идеально, как детали головоломки, не нужно даже стараться, — так он думал раньше. Но теперь чувствовал лишь неудобство. Почему она решилась на это? Если она хочет, чтоб он дотронулся до еë груди, значит ли это, что он должен всё-таки сорвать с неё одежды? И можно ли понять, не прикасаясь, увлажнилась ли еë… киноварная пещера? Он представил, как безнадëжно путается в слоях юбок, пытаясь добраться туда, разозлился, и окончательно потерял интерес. Как сделать, чтобы она этого не заметила? Мужчины никогда не придавали значения его желаниям, но для женщины это важно, иначе не будет соития. Чтобы лицо не выдало его страданий, он всë-таки высвободил грудь Цяньцяо, и коснулся губами соска. Наградой ему был судорожный вздох, она даже осмелилась запустить пальцы в его волосы… Но это была вовсе не победа. Он чувствовал себя не мужчиной, а ребëнком: эти объятия, большая белая грудь, смутно напоминали ему о матери, которой он даже не помнил. Приëмная мать тоже обнимала его вот так, когда он был совсем мал, и у неë на коленях было так спокойно и уютно… Нет, эти воспоминания никуда не вели. Единственное, что спасло бы его от позора — изощрëнные техники. Опрокинуть Цяньцяо на пол, задрать юбки, и языком добраться до заветной жемчужины, чтобы она забыла обо всëм. Бодхисаттва говорила ему, что ни одна женщина не может устоять перед этим. Задача не так трудна, он читал достаточно медицинских книг и знал, что справится лучше, чем многие… — Нет, я не могу. — она высвободилась из его объятий, поправила одежду, дрожащими руками коснулась шпилек. — Я не могу быть с другим, пока люблю его. Лучше я стану камнем в Долине призраков. Се Ван не смог побороть вздох облегчения, но Цяньцяо истолковала это вздох по-своему. — Мой господин… — она нежно взяла его руки в свои. — Я всего лишь призрак женщины, я не могу разжечь в вас огонь желания, как живая. Вы ещë так молоды и можете найти настоящее счастье. Се Ван склонил голову к плечу. — Ты когда-нибудь видела его? Настоящее счастье. Откуда ты можешь знать, что оно существует? Вопреки всему, Цяньцяо вдруг улыбнулась. — Да, я видела его. Пусть оно и не было моим. Оно принадлежит двум детям, которые созданы друг для друга, и с каждым днëм их счастье только растëт. Почему-то этот ответ ранил Се Вана вместо того чтобы успокоить. Он подумал об ифу, видящем приятные сны в роскошной постели, которую больше не покинет. Счастливы те, кто ничего не знает и не понимает, те, кто не думает. Се-эр никогда не будет счастлив. "Сбежать!", — вдруг подумал он. Не в тусклые туманы Долины призраков, нет! В иную жизнь, взяв иное имя. Изменить всë… Ведь это так просто. Он сумеет скрыться так, что его не найдут. Раз и навсегда вырвется из объятий ифу. Невозможно, дико, но сама мысль об этом приносила приятное головокружение. Он вновь поцеловал Цяньцяо, на это раз целомудренно, как сестру, и покинул прежде, чем она успела что-то сказать. *** Ему хотелось теперь лишь одного — оседлать коня, и всю ночь скакать куда глаза глядят, не вспоминая и не думая ни о чëм, раз уж вино не помогало... но в лесу его застал ливень: потоки ледяной воды ломали тонкие ветви, он едва мог различить, куда править, и к тому моменту, когда он добрался до постоялого двора, ему едва удалось передать слуге поводья — заледенелые пальцы не хотели разжиматься. Даже в тепле общей залы он не мог согреться: холодный шëлк облеплял его, не выпускал из ледяных объятий, с волос текло за шиворот. Он смог потребовать горячего вина так, чтобы голос не дрожал, но к его удивлению подавальщик смутился и принялся кланяться, извиняясь, рассказывая, что вина нет: то, что днëм не выпили празднующие победу над хозяином Долины, к вечеру заказал особый гость, — сам Бессмертный Е Байи. Зато есть чай и суп, и если господин подождëт… Се Ван не хотел ждать. За время пути он немного протрезвел, и хотел теперь одного: опьянеть снова, чтобы все чувства притупились. — Скажи, что его хочет видеть господин Чжао Се. Он знает меня, — Се Ван небрежно взмахнул рукой, и слуга тут же убрался. Пьяная компания, допивавшая, видно, остатки вина, оживилась. Какой-то мечник приобнял Се Вана за талию и потянул к столу, приняв за музыканта, другой начал путано обещать, что достанет ещё вина, пошлëт за ним в город… Глядя в их загорелые, раскрасневшиеся лица, Се Ван отрешëнно подумал, что возможно давно умер, утонул в каком-нибудь горном ручье, и смотрит на всë это из подо льда. Он может перерезать их всех за то что посмели коснуться его. Или сесть с ними за стол и сыграть песню, одолжив лютню у заскучавшей певички. Он может делать что угодно, и всë это будет не важно, если он явится завтра на Собрание героев. Его жизнь изменится навсегда… — Господин, Бессмертный велел позвать вас, идëмте, я провожу! И это тоже было не важно. Просто он не хотел отказываться от вина. Он даже не стыдился опьянеть при Е Байи. Бессмертный, освоивший Шесть путей самосовершенствования настолько выше всех остальных, что при нëм позорно даже дышать слишком громко, так что хуже уже не будет. Он так и не смог объяснить себе, почему такой человек вдруг заметил его на том пиру и похвалил. Почему улыбнулся ему тепло. Единственное, что приходило на ум: Бессмертный откуда-то узнал о постыдной тайне ифу, и решил поддеть его. Как же иначе? Что он скажет теперь, когда увидит "умного молодого человека" в таком неприглядном виде? Но поздно было поворачивать назад. *** Ливень кончился, луна вынырнула из-за туч, и выхватила из тьмы Бессмертного, сидящего за столом. Он словно спустился по лунному лучу: яшмовая кожа, белые одежды, волосы чëрные как ночное небо, седая прядь подобна млечному пути. — Что же вы сидите без света, господин? — слуга немедленно разрушил всё волшебство, бросившись зажигать лампу. Бессмертный его не остановил, дождался, пока уйдëт. Окинул Се Вана оценивающим взглядом с ног до головы. — Все земные твари в такой дождь ищут убежища, и ко мне под крышу приполз… даже не знаю, кто ты. На скорпиона не похож. Мышь? Се Ван не ожидал издевки. Он плохо представлял себе, как должны разговаривать бессмертные, но неужто они опускаются до глупых шуток? До такой безвкусицы... — Простите за вторжение, мастер Е. — Он и сам забыл, какой предлог придумал для этого самого вторжения. Но вспоминать не пришлось. Бессмертный встал, и прежде, чем выйти, сказал единственное слово, от которого замëрзшего Се Вана бросило в жар. — Раздевайся. Этого он тоже не ожидал. Как во сне сбросил пояс и ханьфу, и запоздало вспомнил, что ничего не надел под нижний халат из полупрозрачного шëлка. Словно шëл сюда ради соблазнения. Словно он именно тот, за кого Е Байи его принял. Сбежать бы от этого позора, но зачем? Раз все мужчины, даже отшельники, хотят одного и того же, почему не подыграть, как он делал всю жизнь? Всего лишь освободить разум, отбросить все чувства, выгнать душу из тела, чтобы смотрела со стороны, безучастная. Ведь это так просто. И не имеет никакого значения. Луна скрылась, ливень снова обрушился на крышу. Се Ван глубоко вздохнул, улыбнулся в пустоту и опустился на пол, готовый прислуживать, хоть и дрожал от холода. Прежде всего он вытер стол, но над мокрым мечом, почему-то лежавшим среди пустых кувшинов, его рука замерла. Нет, Е Байи не пролил вино. Это был странный ритуал, о смысле которого можно было лишь догадываться. Но как можно бросить ритуал ради глупых любовных игр? Се Ван легонько, едва касаясь, промокнул клинок тряпицей, и мысленно попросил у него прощения за непочтительность. Бессмертный, владеющий священным оружием, позволяет себе такую низость, — значит в мире нет ничего постыдного. Эта мысль приносила мрачное облегчение: все в Цзянху лгут, значит и Скорпиону найдëтся место среди тварей, жалящих друг друга. Завтра. Он обернулся на звук, приготовив самую соблазнительную свою улыбку… … едва успел поймать тюк, летящий прямо в лицо. Стëганое одеяло. — Всë снимай, — потребовал Е Байи, ставя на стол поднос. Одним плавным движением он отëр меч о рукав, сунул в ножны, погладив рукоять. — И садись есть. Здесь готовят самый острый суп в округе, после него никакая простуда тебя не свалит. Горячее вино тоже для тебя. Се Ван сбросил остатки одежды как змея сбрасывает кожу, и завернулся в одеяло. — Разве же я просил у вас еду? — сказал он, неловко сев напротив Е Байи и с сомнением разглядывая красный суп. — Вы даже не спросили, зачем я пришëл. — Как-будто по тебе не понятно! — Е Байи взглянул на свою порцию любовно, как на сокровище, и запустил в неë палочки. — В такой ливень человек может хотеть только одного: большую тарелку горячего супа, тëплое одеяло и побольше вина. Се Ван не нашëлся что ответить. Суп действительно был хорош, — обжигал нëбо, но после первого же глотка по телу начало разливаться приятное тепло. Король скорпионов начал день в своей постели под расшитым пологом, умывшись ароматной водой, а закончил на захолустном постоялом дворе, куда вместе с ним набился какой-то сброд, бессмертный отшельник, две бабочки, танцующие над лампой, и бесконечно поющий им сверчок. Но даже такие случайности не могут разбить оковы судьбы. Всё уже решено. — Я пришëл спросить, почему вы похвалили меня. Назвали… "умным молодым человеком". Хорошим сыном. Он даже не стал загадывать, ответит ли Бессмертный, смирившись с тем, что этот человек совершенно непредсказуем. — Ты только за этим прискакал сюда в грозу? Значит с умным я погорячился! — Е Байи рассмеялся. — Похвалил, потому что было за что. Ты и правда себя показал как способный и сообразительный. Но будешь делать глупости — буду ругать. — Я Король скорпионов. Наëмный убийца вне закона. — Трудно было выглядеть холодным и жестоким кутаясь в одеяло. — Почему вы решили, что мне нужна похвала кого-то из Цзянху? Е Байи снова усмехнулся. Как тогда. — Испытываешь меня, скорпионыш? Ты способен на благие поступки. Если будешь и дальше хорошо себя вести, то мы никогда больше не встретимся, и мне не придется тебя убивать. Если продолжишь бесчинствовать, пеняй на себя. — Он подлил Се Вану вина. — Отец тебя заставил всё это начать? Се Ван покраснел. — Меня никто не заставляет. Я делаю всë, что должен, по своей воле, из любви к ифу. Так значит в Цзянху предать любимого отца это благой поступок?! Какое лицемерие. Бессмертный взглянул ему в глаза, внимательно, будто хотел вычитать что-то во взгляде. — Отца… думаешь, ты Нэчжа и лотосом возродишься, если погубишь себя ради него? Вы не семья, вы скорпионье гнездо. Вы такие же отец и сын, как змея и заяц — братья. Вэнь Янь заслужил справедливость, а ты помогаешь еë восстановить. Вот это — благой поступок. Се Ван отодвинул тарелку. — Я и мой отец вам отвратительны. Значит поэтому вы ушли после первого же тоста, да и тот передали мне. Вам было противно участвовать в этом. — Он улыбнулся самой нежной своей улыбкой. — Не важно, что я сделаю для Вэнь Кэсина. Я всë ещë мерзкий скорпион, недостойный сидеть за одним столом с отшельником. Догадка полностью его удовлетворила. Бессмертный не мог похвалить его просто так. Вот и объяснение. Е Байи должен был ответить равнодушием, но почему-то помрачнел. — Ты сейчас со мной за одним столом, умник. И что ты ухмыляешься так счастливо, если зол? Что, я промахнулся, и ты всë же дурачок? Се Ван сжал палочки так, что дерево затрещало. — Вы… — Я тебя насквозь вижу. — Е Байи наклонился вперëд, раздражëнный, его чëрные, немилосердные глаза холодны как агат. — Я знаю все твои желания, даже те, в которых ты себе боишься признаться. Так что не кокетничай передо мной. На пиру я сказал то, что хотел сказать. Хоть мне ваше сборище и было в тягость, я передал тебе тост по праву. Ты и Чэнлин оказались хорошими помощниками и всë сделали правильно. Ты заслужил похвалу, так прими еë как мужчина. Или ты всë ещë папочкин маленький скорпион? Се Ван уткнулся в пиалу с вином. "Маленький скорпион"… Он не понимал, что с ним происходит при этом человеке. Словно Е Байи — единственный, кто смотрит на него и видит. Как вести себя с ним? Разозлиться? Или наоборот, поддаться и рассказать обо всём что терзает? — У тебя уши покраснели. От лапши или от того что я тебя назвал малышом? Как не злиться на того, кто начисто лишён деликатности?! — Я не понимаю, о чëм вы. — Ладно, — Е Байи хлопнул себя по колену и встал. — Мне нравится твоя решительность, мне нравится твоя мордашка, поэтому облегчу тебе жизнь. Если сможешь завтра довести дело Вэнь Кэсина до конца, — исполню любое твоë желание. Одно правило: желание должно касаться только тебя. Се Ван взглянул на него в недоумении. — Я не понимаю. Е Байи подошëл к нему, и он едва не отпрянул от внезапной смеси страха и возбуждения. Что-то было в этом взгляде… — Нельзя просить о других. Только за себя и для себя. — Я… подумаю об этом. — Вот и молодец. Хотеть чего-то — уже дар. Вам, молодым, не понять... Он испугался, что Е Байи сейчас потреплет его по щеке, но тот взял кувшин, потряс, нахмурившись, будто решал какую-то сложную задачу. Только в этот момент Се Ван понял, что Бессмертный пьян. Вспомнит ли он наутро о своëм обещании? — Нужно ещë вина, — объявил Е Байи, и вышел. На этот раз Се Ван знал, что делать. Осознание пришло к нему немедленно. Все люди одинаковы, все они в холодную ночь хотят одного. Пусть Бессмертный не высказал своих намерений прямо, любой, кто пьëт в одиночестве с мечом, на самом деле хочет живого тепла. "Маленький скорпион" Се Ван готов был отдать всë тепло, что у него было. Тепло, не нужное больше никому. Он сам испугался этого. Бессмертный был даже не красив, вовсе не в его вкусе: лицо неприятное и слишком узкое, высокомерное; тело жилистое и сухое, это угадывалось даже под одеждой. Рост же… из-за горделивой осанки Е Байи казался высоким, но на самом деле ничуть не превосходил самого Се Вана. Он просто не должен был вызывать желание… но одного пронзительного взгляда и нескольких слов хватило. Словно это не человек, а камень, которого нужно коснуться на удачу. Такой чистый, что рядом с ним можно стать немного чище. Или хотя бы забыться. Се Ван кое-как расчесал мокрые волосы, расстелил постель и забрался под одеяло, притушив сперва лампы. Изменять при свете, — этого он не вынес бы. А это была измена. Он соблазнял мужчин по приказу ифу, но никогда не хотел их. Ненавидел их. Не запоминал. У него был лишь один любовник… до этого дня. Сегодня всë изменится навсегда… Он закрыл глаза и опустился на подушку. Усталость не помеха, он всего лишь немного полежит так, собирая силы, и будет готов… …кто-то высвободил из его волос заколку, убрал с лица выбившиеся пряди. Наверное Бодхисаттва или Цяньцяо, кто ещë был бы с ним так бережен? Он хотел приказать, чтобы собрали и развесили его одежды тоже, но решил, что они и сами поймут, и просто натянул одеяло повыше. Ему всё казалось, что он забыл о чём-то...но во сне он вспомнить этого не мог, и решил, что не важно *** Он проснулся от того, что под окном кто-то громко требовал подать коня. Ливень давно закончился, комнату заливало солнце. Сброшенная вчера одежда висела небрежно на стуле, заколка лежала у изголовья. На столе чайник ещë выпускал тонкую струйку пара над блюдом с баоцзы. "Кто есть баоцзы на завтрак… " подумал Се Ван прежде чем понял, что это значит. Он нарушил собственное правило не засыпать в незнакомых местах без охраны. Готов был изменить ифу. А Бессмертный… Бессмертный ушëл. И ничего не взял взамен. Се Ван стиснул одеяло и покраснел от стыда, представив, как Е Байи обнаружил его спящим. Он наверняка разозлился. Попенял на неблагодарность… Но его прикосновения были нежными. Как такое могло быть? Он оделся, безуспешно пытаясь разгладить неожиданно сухую, но всë ещë безнадежно измятую ткань, кое-как привёл волосы в порядок и скрыл пудрой следы похмелья, страдая без зеркала. К счастью, плащ с капюшоном немного спасал положение, скрывая позор. Се Ван был в таком замешательстве, что даже не попытался выскользнуть незаметно, и стоило ему спуститься с лестницы, как дорогу тут же загородил вчерашний слуга. — Всë ли понравилось господину? — спросил он, подобострастно кланяясь, но при этом пытаясь заглянуть в лицо. Се Ван лишь неопределëнно пожал плечами. Он редко останавливался в таких местах, но слышал, что отсутствие клопов на постоялых дворах уже большая удача. Впрочем он спал так крепко, что не заметил бы даже пожара, не то что клопов. Так крепко, что не услышал ни слугу, принесшего завтрак, ни ухода Е Байи… он даже не помнил, когда в последний раз сон был таким глубоким и спокойным — разве что в далëком детстве. — Господин Бессмертный рано отправился в путь. — Слуга всë ещë загораживал ему дверь. Это раздражало. Се Ван готов был всадить нож ему в живот. — Да, я это заметил. И что? — Он сказал… что вы оплатите его счëт, господин. Се Ван едва удержался чтобы не закрыть вспыхнувшее лицо рукой. Как Бессмертный, просветлëнеый отшельник может быть таким мелочным? Отвратительно! Но всë же, иметь такого человека должником… это стоило целой повозки серебра. Он бросил слуге связку монет даже не считая. Почувствовать бы облегчение от того, что ничего не случилось… Но это была бы ложь. Он изменил. Предал. И готовился предать снова. *** Пока ты можешь говорит со мной, ты сможешь меня убедить. Поэтому с этих пор не пытайся говорить. Он велел позаботиться об ифу как следует: перевязать раны, расчесать волосы, сменить одежду и уложить в постель. Сел на край кровати, поправил одеяло. — Пожалуйста, отдохни. Пусть твои раны сперва заживут. Ответом ему был взгляд, полный ненависти… и страха. Се-эр думал, что заметив страх, будет ликовать. Но отчего-то почувствовал себя ещë хуже. Он не хотел пугать ифу. Разве что совсем немножко. Он любил ифу, и предал его просто потому что иначе было невозможно. Страх означал, что отец совсем его не понимает. — Столько лет… а ты так и не понял. — Се Ван погладил его по щеке. — Я помню, как мы гуляли в саду однажды. Я был совсем мальчишкой. Ты говорил о цветах персика, об их нежности и краткости их жизни. Ты казался мне таким умным, таким прекрасным, ифу... я не мог сдержаться, и позволил себе ужасную дерзость. Поцеловал тебя. Но ты словно ждал этого, и подставил веер. Я уткнулся губами в жëсткую бумагу, как же это было унизительно! Взгляд ифу сделался непонимающим. — Потом ты отчитал меня, очень нежно. Ты говорил, что я ещë слишком молод, что всему своë время, что мужчина не должен целовать другого мужчину, тем более сын — отца. — Се-эр улыбнулся. — Я хотел повеситься от стыда, мне казалось, что ты больше никогда на меня не взглянешь без отвращения. Но когда я пришëл в твою спальню, принëс настой, который ты всегда пил перед сном… помнишь, что ты сделал? О, он вспомнил! Нервно сглотнул, ожидая… чего? Расправы? Как глупо! — Ты был таким несчастным после! Ты так раскаивался, говорил, что не смог сдержаться, что так виноват передо мной, что это твой, только твой грех, ведь после того поцелуя ты не мог перестать думать обо мне… — Се Ван положил руку ему на горло, погладил. Он начинал наслаждаться страхом, который мог вызывать одним прикосновением. И в то же время разочарован. — Странно… чем больше ты это повторял, тем более виноватым я себя чувствовал. Ты был таким добродетельным, а я соблазнил тебя, и теперь ты так расстроен! Се Ван рассмеялся. — Разве это не смешно? Так смешно! Мне было пятнадцать! А ты заставил меня думать, что я виноват! Как я мог не заметить подвоха?! Знаю, ты бросил мне подачку чтобы крепче привязать. Но ифу… ты так и не понял. Мне не нужны были подачки. Я так любил тебя… и я никогда не причиню тебе вреда. Только поцеловав ифу и пожелав ему спокойной ночи, он понял, что сказал. "Я любил тебя". Любил. В прошедшем времени. И во взгляде ифу не было ничего кроме злости и страха. Ни понимания ни раскаяния. Ни прощения. Ни любви. Се Ван ещë никогда не был так одинок. Даже в самый тёмный час для него оставалась надежда: он сделает всё правильно и сможет почувствовать себя любимым, хоть раз. Почувствовать себя любимым… То время прошло навсегда. *** Он ни на что не надеялся, когда приехал ночью на знакомый постоялый двор. Конечно это было нелепо, кто станет ждать… Но Бессмертный ждал. Вернее, сидел над горой тарелок, и с удовольствием уничтожал вонтоны. Се Ван никогда ещë не видел, чтобы кто-то ел словно медитируя, отрешëнный от всего мира. Абсолютно счастливый. Е Байи выглядел сейчас не древней яшмовой статуей, как в ту ночь, а живым человеком. Се Ван присел напротив него, готовый в любую минуту уйти. — Я сделал то, что должен был. Е Байи выловил последний вонтон и отложил палочки. — Вылечить твоего отца не проси. Помнишь уговор? — Я… мне ничего не нужно. Почему он солгал? По дороге сюда он думал, как и о чëм попросит. Но при виде настоящего Бессмертного, под его пытливым взглядом, все мысли исчезли. — Попробуй ещë раз. — Даже если я хочу того, чего ты мне дать не сможешь? Е Байи самодовольно усмехнулся. — Ты просто мальчишка и все твои желания как на ладони. Я всë смогу. — Неужели ты остался лишь для того чтобы отдать мне долг? — Се Ван почувствовал, что снова говорит не то. К чему эти ядовитые слова? Так не говорят с бессмертными, так не говорят с теми, у которых просят об одолжении. Е Байи окинул его вызывающим, оценивающим взглядом. — Не обольщайся, маленький скорпион, у меня тут дела, а тебе просто повезло. — Он встал. — Идëм уже, а то ты сам себя напугаешь так, что сбежишь. Просто повезло… Се Ван не назвал бы это везением. Всë та же комната и тусклый свет лампы. Открытые ставни и холодный лунный луч, падающий на клинок в белых ножнах. Он обернулся чтобы сказать, что в этот раз не собирается платить ни за еду ни за комнату, но не успел. Его словно обдало порывом холодного ветра, но поцелуй был тëплым, с привкусом гвоздики, а ладонь, гладящая его по щеке, сухой, немного шершавой. Человеческой. — Я всë про тебя знаю, — повторил Е Байи, отстранившись и внимательно глядя на него, словно запоминая. — Ты убийца. Но ты убиваешь как ребëнок, отрывающий жуку лапки. Для тебя чужая боль не существует… нет, раньше не существовала. Потом что-то изменилось и ты понял. Но было уже поздно. Цяньцяо. Он узнал о ней, но как… ? — Я не смогу повернуть время вспять и дать тебе другую судьбу, этого никто не может. — Но я не прошу… — Закрой глаза. Се Ван послушался. Он никогда не сделал бы этого раньше; даже при он поцелуях не расслаблялся до конца. Но это было в прошлом, в другом мире. — Как тебя зовут на самом деле, Король Скорпионов? — Чжао Се. — Не правда. Се Ван болезненно нахмурился. "Цзе Любо", — имя слуги из усадьбы Трëх снегов, низкое и жалкое. Имя раба. Он хотел бы забыть его навсегда, но всë время что-то напоминало. — Се… Цзе Любо… — “Лю” как “поток”, наверное... “бо” как “кипарис” или как “волна”? Не важно, всё равно красиво. Ну скажи мне, Любо. Ты кого-нибудь убивал? Странный вопрос. Се Ван открыл глаза, намереваясь ответить, что глупо спрашивать… И понял. Се Цзе Любо лишь прислуживал господину в его покоях. Король Скорпионов, вот кто убивал. — Нет… никого… — Молодец. А с мужчиной когда-нибудь был? Он замер. Цзе Любо никогда не был интересен ифу. Всего лишь мальчик, развлекающий его игрой на лютне. Никто. Это Се-эр, приёмный сын, удостоился любви за все свои старания. — Нет… <I>"Се-эр… о, небо, что я наделал… что я сделал с тобой… немедленно оденься. Никто не должен об этом знать. Я не могу допустить чтобы на тебя пал позор".</I> — Нет, этот Цзе Любо не был с мужчиной. — А хочешь? Се Ван закрыл глаза и кивнул. Никто ещë не спрашивал его. Никогда. Никто ещё не касался его так невесомо, словно драгоценности. Он даже не почувствовал, в какой миг его ханьфу оказалось на полу, все тесёмки развязались будто сами собой. Он знал десятки способов возбудить мужчину прикосновениями и тщательно подобранными благовониями, знал, как сдержать семя или заставить его излиться быстро, но всë это были знания Короля Скорпионов. Цзе Любо впервые касался чужих губ, впервые касался другого: никаких шрамов — тело словно выточенное из цельной белой яшмы, жилистое, жëсткое, совсем не в его вкусе. А мужское естество как твëрдый нефрит, но такое тëплое, шëлковое, и так хорошо ложится в ладонь… — Что ты делаешь? — Разве не понятно? — Он поймал прозрачную каплю кончиком пальца, растëр по чувствительной плоти. — Твои желания ничем не отличаются от моих. Е Байи почему-то нахмурился. — И это всë, чего Цзе Любо хочет в свой первый раз? Думать о чужом удовольствии? Се Вану не хотелось спорить, споры лишь раздражали. Как только это унизительное имя снова всплывало, всë становилось неуместным, неправильным. — Я редко получаю удовольствие, — честно признался он. — Мне достаточно забыться. — Как скажешь, — коротко ответил Е Байи, и опустился на колени у кровати. *** Е Байи обхватывал губами его мужское естество так же, как втягивал в рот креветку: бережно, но жадно, помогая себе языком. И с таким же спокойным выражением довольства на лице. Се Ван едва не зажал себе рот чтобы не кричать: просто перестал дышать. Он был стойким, выдерживал всё, ведь ифу считал крики вульгарными. Не стонать слишком громко. Не двигаться чтобы не сбить ритм. Не запускать пальцы в волосы… Он всë же не удержался и легонько двинул бëдрами вверх и в глубину, желая проскользнуть глубже, глубже… Е Байи поднял голову. — Что ты молчишь? — спросил он раздражëнно. — Если что-то не нравится, так и скажи. Се Ван попытался собраться с мыслями. — Нет… почему… — вот и всë, на что он был способен. Е Байи хмыкнул, пощекотав его дыханием. — Понятно. Тогда придëтся заставить тебя подать голос. Прежде чем Се Ван опомнился, Е Байи взял его под колени и дëрнул вверх. — Везде гладко...как у императорской наложницы, — пробормотал он, как показалось Се Вану, недовольно. И перестал болтать совсем. Сперва это было странно и щекотно, сама мысль отвратительна, но стоило языку, одновременно упругому и мягкому, проскользнуть внутрь… Се Ван выгнулся, зажал рот обеими руками, но жалкий звук всë равно вырвался наружу: полу-всхлип полу-визг. — Не надо… — всë-таки смог попросить он через мучительную минуту пыток, жалким, слабым голосом, ненавидя себя за это. Зная, что если это продолжится, он не выдержит, и начнëт кричать, может быть и не от удовольствия даже. Распадëтся на обломки. Станет кем-то другим, навсегда. Он не ждал, что Е Байи послушается. Зачем? Бессмертный не привык чтобы от него требовали… Но томительное чувство сменилось нежным поцелуем в живот, от которого мышцы напряглись, и мужское естество дрогнуло. — Королю Скорпионов нельзя показывать слабость. А Цзе Любо? Он обычный человек из плоти и крови. Се Ван закрыл глаза. — Нет. Удовольствие всегда приходило к Се-эру от мыслей о единении с ифу. О том, что в этот миг они только вдвоëм, их тела переплетены. Ещë несколько мгновений ифу будет в нëм, будет держать его за руку. Ещë несколько минут и снова расставание… Первое, что почувствовал Се-эр, отдаваясь мужчине — жжение над верхней губой и боль от того что мышцы были растянуты недостаточно хорошо. Но это была не вина ифу. Он должен был сам подумать обо всём, научиться сперва… и он научился. Каждый раз он доказывал ифу что способен на всë ради его удовольствия, и каждый раз ифу хвалил его после, дарил ему блаженство. Что нравится Цзе Любо? Чего он хочет? Никто и никогда не хотел знать. Цзе Любо… Цзе Любо не заслужил всего этого! — Посмотри на меня. — Нет. Се Ван оттолкнул его, лëг, сунув под бëдра подушку, уткнувшись лицом в скрещенные руки. Так было не стыдно. Он не знал, чего именно стыдится, но с трудом подавлял желание сбежать. — Хорошо, — Е Байи был недоволен, но отчего-то не стал его ругать. — Может и лампу потушить, раз ты так стыдишься? Но темнота не скроет криков. — Я не буду кричать, — Се Ван зажмурился, чувствуя, как лëгкая рука отводит волосы с его шеи. — Я могу терпеть… Он не смог. Он кричал. Выл и грыз подушку. Он попал в грозовое облако, которое вот-вот прольëтся тяжëлым ливнем, молнии ци пробегали по всему его телу. В какой-то момент он понял, что давно лежит на спине, и это не молнии, а длинные пряди щекочут его. Что Байи шепчет что-то ему на ухо с каждым толчком. Слова, которые распадались как мозаика, которых он не мог понять, но знал, что никто никогда не говорил их раньше. Молнии били и били в него, заставляя всë тело дрожать, выгибаться. Семя извергалось не точками, как обычно, а просто лилось, и в конце концов он наверное потерял сознание, ведь как ещë объяснить эту блаженную тьму, когда он, кажется, наконец сорвал голос… Тьму, в которой кто-то тихо плакал, судорожно дыша и шмыгая носом, не в силах сдержаться. Он сам. Байи всë ещë был в нëм. Целовал. Стирал ладонями его слëзы. — Я не могу повернуть время… но я могу взять тебя за руку и увести далеко отсюда, Цзе Любо… прямо сейчас. Только попроси. Ты должен попросить. Иначе погибнешь на этом пути... Се Ван улыбнулся дрожащими губами, не открывая глаз. — Я ведь уже потратил своё желание… я больше не могу ни о чём просить. Невозможно. Всë это невозможно. Чудес не бывает: как только этот морок рассеется, вернётся настоящая жизнь. С амбициями. С заботой об ифу. Любит он или нет, не важно, они семья, только они есть друг у друга. А эта ночь всего лишь ужасное, пугающее наваждение. Кошмар, в котором всё — чужое и незнакомое. Прекрасное. Невыносимое. — Ты ничего не потратил. Это было моё желание, а твоё всё ещё при тебе. Попроси. Се Ван открыл глаза, запоминая этот миг, зная, что он никогда больше не повторится, желая только одного: сохранить память о нём навсегда… — Нет. *** Камень. Дерево. Шёлк. Мех, слипшийся от крови. Се Ван замер, переводя дыхание. Пальцы замёрзли, не сгибались и не разгибались, но усилием воли он схватился за шёлковый лоскут как утопающий, потянул, раскапывая снег. Ифу… Камни, рухнувшие вместе со снегом, не могли быть такими уж большими. Как только он найдёт ифу, можно будет отдохнуть немного. Пусть вокруг снег и тьма, пусть больно двигаться, пусть невозможно пошевелить второй рукой, и осколок кости рвёт кожу. Спасти ифу, и можно будет наконец закрыть глаза… Он почти не чувствовал холода. Лицо горело, губы обледенели, в мире не осталось ни верха ни низа. Он отбросил очередной обломок паланкина, и рыл снова, умоляя всех богов о милости. Пока не нашёл руку. Холодную, но всё ещё мягкую. Кажется, пальцы даже шевельнулись от его прикосновения... Слёзы застывали на ресницах, мешали моргать. Маленькая передышка. Всего лишь маленькая передышка. Он прижался губами к родной ладони. Нельзя спать… хоть голова идёт кругом, хоть каждое движение даётся с трудом. Только не сейчас, когда всё зависит от него. Нельзя… нельзя… не… Наверное он всё-таки заснул, потому что мощный порыв ветра, какого не бывает наяву, смёл снег, обнажив ясное голубое небо без единого облака. Солнце жестоко ранило глаза, но Се Ван так устал, что не мог даже заслониться от него. Он всё ещё держался за ифу, боясь снова потерять его в снегу. Наверное лёд навсегда соединил, сковал их пальцы… Тень закрыла солнце, давая ему передышку. Се Ван улыбнулся, он знал этот сон: Е Байи склоняется над ним, смотрит внимательно, так, словно на самом деле видит. И говорит что-то… что-то… Попроси. Последнее желание… только для него, только о нём… самое простое желание… Се Ван с трудом повернул голову, надеясь увидеть ифу, надеясь, что мысль об ифу снова придал ему сил отказаться... но увидел только руку. Твёрдую, посиневшую. И обрывок рукава, кончавшийся ничем. Попроси. Даже если бы Се Ван имел право просить, он не смог бы: он замёрз изнутри и снаружи, вместо голоса и дыхания - слабое сипение. Он точно знал одно — если сейчас закроет глаза, сон придёт наконец. И будет длиться вечно. Одинокий сон во льдах. Он собрал все силы, и высвободил пальцы из хватки ифу, сдирая примёрзшую кожу, внутри крича от боли. Он не мог даже потянуться к Е Байи, сил не хватало. Не мог ничего сказать... Бессмертный, выше жалких страстей, опустился перед ним на колени и стёр слёзы с его щеки тем же лёгким касанием, что в ту ночь. — Хорошо, — коротко выдохнул он, и улыбнулся. — Как пожелаешь, маленький скорпион. Се Ван почувствовал, что тепло разливается по его одеревеневшему телу, поднимает его над снегами, и закрыл глаза наконец, прижавшись щекой к ленте перевязи. Е Байи говорил ещё что-то, кажется ругал его, рассказывал о Хранилище, но он не слушал. Всё уже было сказано. Без слов.