Блэкхарт

1. Высший Демон Блэкхарт, среди людей известный как Атсуши Сакурай, певец и лицедей, что, в общем-то, есть грех и обман,- Высший Демон Блэкхарт отчаянно скучал в смугло-золотой клетке своего великолепного тела. Его тоска и скука клубились в глазах, придавая лицу чрезвычайно привлекательное выражение холодной отрешенности, что приводило фотографа в эстетический экстаз, и он щелкал аппаратом как заведенный, ловя один грациозно-ленивый ракурс за другим. А вокруг кипенно цвела весна,- исступленно и отчаянно, словно в последний раз, и неистовое ее цветение так жестоко контрастировало с мертвым холодом внутри, что Блэкхарт чувствовал нечто похожее на боль где-то в середине грудной клетки. На самом деле то была лишь пустота, которая периодически жаждала наполнения, и Блэкхарт знал это,- знал и даже немного досадовал на себя за неспособность чувствовать по-настоящему. - Отличные кадры! Атсуши-сан, вы великолепны! - зашелся в восторгах фотограф, стафф аплодировал, радуясь окончанию работы,- и вот она, свобода, конец одной игры и начало другой, не менее увлекательной, - игры в исследователя рода человеческого. Сегодня будут удивленные и обиженные лица согруппников, которых он лишит своей компании в пьяном застолье (никогда не мог понять их, приходящих в состояние абсолютного счастья от нескольких бокалов отвратительной на вкус жгучей жидкости), будет бесконечная череда улиц и улочек, и в этой череде – лица, лица и лица, тонкие и грубые, молодые и старые, счастливые и угрюмые, и в каждом - непостижимая загадка, вечная тайна для того, кто живет бесконечно, кто все знает - но не чувствует ничего. Высший Демон Блэкхарт за сорок лет, проведенных в мире людей, никогда не переставал удивляться. Это удивление было для него подобно адреналину для любителя экстремальных видов спорта,- оно подстегивало, будоражило и придавало игре в человека великолепный привкус настоящей жизни. Его изумляли превращения собственного тела из прелестного мальчугана с оленьими глазами в юношу, тонкого и упругого, как дамасская сталь, а потом и в зрелого мужчину с медовой кожей и жестокой улыбкой. Он не уставал поражаться готовности, с которой толпы, приходящие на его концерты, позволяли себя увлекать и обманывать любому образу, который ему угодно было для них создать. Он не мог постичь лихорадочного жара в глазах смотрящих на него женщин, хотя охотно откликался на такой же сумасшедший жар их гибких рук и шелковистых бедер, оплетающих его ночами на благоухающих страстью постелях. И, стоя порой обнаженным перед зеркалом, он начинал понимать то восхищенное сожаление, которое испытывает человек перед яркой бабочкой-однодневкой, случайно опустившейся на ладонь. Такая красота - и так быстротечна! Действительно, он был странно, завораживающе, терпко красив, весь, от горячих миндалевидных глаз и копны иссиня-черных волос до точеных лодыжек и узких ступней, филигранная работа Природы, зачем-то столько усилий потратившей на создание, чья жизнь - лишь пылинка в огненном столбе Вечности. А сегодня он чувствовал, что поток удивления, несущий лодку его человеческих дней и ночей, ослабел и грозит прерваться совсем. И поэтому, с отработанной приветливой улыбкой кивнув окружающим, Высший Демон Блэкхарт, среди людей известный как лицедей Атсуши Сакурай, с наслаждением нырнул в безликую пестроту городской толпы. 2. …Группа была не то чтобы очень крутая, но, во всяком случае, интересная. Парни играли, что называется, от души, откровенно ловя кайф от собственных заводных ритмов, от шумной реакции переполненного зала душного маленького клуба. Жесткие хардкоровые риффы, переплетаясь с рокочущим басовым разбегом и прямыми, простыми до наивности гитарными соло схлестывались, словно в борьбе, с голосом вокалиста. Голос этот, сильный, с непрофессиональным «приседанием» на глотку, то терзал уши надрывным гроулом, то мягко омывал пропитанные тьмой и запахом пота шершавые стены, то вдруг уходил на угасающий, беззащитный фальцет. Высший Демон Блэкхарт, в миру - Атсуши Сакурай, в своих скитаниях по вечернему городу случайно заглянувший в этот не первого разбора клуб, буквально наслаждался происходящим. Он сидел за столиком в стороне от орущей потной толпы, а его длинные смуглые пальцы небрежным движением скользили по запотевшему стеклу ледяного пивного бокала. Бокал, впрочем, быстро нагревался в жаркой атмосфере клуба, до предела наэлектризованной музыкой, волнением, воплями разгоряченной публики и… желанием. Атсуши с удивлением поймал себя на том, что именно желание пробуждает в нем тяжелая и грубая музыка и порывистые, полные ломкой мальчишеской грации движения вокалиста. «Занятный же ты парень»,- подумал Атсуши, не отводя глаз от высокой тонкой фигуры, мечущейся по крохотной сцене в рваном облаке каких-то немыслимых одеяний, от разметавшихся вороных волос, закрывающих половину лица так, что видны были только испачканные черной краской, искаженные пением губы. Демон Блэкхарт заинтересованно и любопытно смотрел сквозь его зрачки, заставляя их светиться тускло и жутковато. А действо на сцене тем временем незаметно подходило к финалу. Вокалист допевал заключительную композицию, самозабвенно дирижируя подхватившими припев слушателями. Уже не справлялся скверно поставленный голос, то и дело срываясь на верхних нотах, и остальные музыканты помогали ему, отчаянно выкрикивая последние слова, а парень беспечно улыбался, наклонялся, касаясь тянущихся к нему из зала ладоней, и Сакурай против воли глаз не мог отвести от его худых обнаженных рук. С его плеча то и дело сползал ворот слишком просторной футболки, открывая выступающие ключицы и небольшую родинку высоко на предплечье, и на эту родинку неотрывно смотрел глазами лицедея А-чана Высший Демон Блэкхарт. Любопытство и желание нарастали в нем, ибо мальчик был тайной, вожделенным осколком Непознанного… и вдруг неожиданно остро захотелось вдохнуть запах его горячей кожи и попробовать на вкус его губы, которые улыбались сейчас аплодирующему залу. «Вкус улыбки… как странно»,- подумал Атсуши Сакурай, обходя здание клуба и прислоняясь спиной, облитой дорогой кожей длинного черного плаща, к стене напротив черного хода. Он ждал,- и огонек сигареты таинственно мерцал в сгустившейся темноте. Они вывалили на свежий воздух гомонящей гурьбой, оживленно обсуждая детали прошедшего выступления, подкалывая друг друга и смеясь, еще полные отзвучавшей музыкой и аплодисментами. Специального автобуса начинающей группе по рангу не полагалось, поэтому вызвали такси, в котором укатили, после громкого «Татсу, Юкке, джа нэ!» гитарист и драммер. В переулке было удивительно тихо, когда невысокий светловолосый басист закинул руки вокалисту на плечи и, прикрыв глаза, потянулся за поцелуем, и стало еще тише, когда он получил желаемое, с гортанным воркующим смехом запустив ладонь под футболку на спине любовника и тут же скользнув ею ниже… -Тише, Юк, ну не здесь же! - отстранился, тяжело дыша, Татсуро, и Юкке послушно убрал руку и улыбнулся хитро и понимающе. - Дома? -Дома,- ответил улыбкой Татсуро и обнял Юкке за плечи. Их удаляющиеся шаги гулко звучали в пустом переулке, а вслед за ними бесшумно шел Высший Демон Блэкхарт. Заинтересованный и крайне любопытствующий Блэкхарт. 3. - Юк, ты не представляешь, - это же Атсуши Сакурай! И он хочет с нами встретиться!.. Глаза Татсуро сияли, подрагивали крылья носа, губы расплывались в счастливой улыбке, и Юкке ревновал и злился, и ничего поделать с собой не мог. Ну, в самом деле, что можно противопоставить совершенно иррациональному ощущению на уровне подсознания, раздражающему, словно крохотная соринка в глазу? Только реальность, только то, что на самом деле составляет жизнь,- кофе, пролитый на одеяло, носки, забытые на краю ванной, герберы в цветочном горшке, секс, репетиции, ссоры по пустякам, секс… И такой вот утренний Татсуро,- собранные в небрежный хвост волосы, припухшие со сна губы и веки,- вполне соответствовал бы этой реальности, если бы не восторженная улыбка при мысли о встрече с кем-то другим… и не все ли равно, кто этот другой,- да хоть сам император Японии!.. - Не хочу. Я не хочу с ним встречаться, Татсу. И тебе не советую. Юкке упрямо сжал челюсти, и его обычно мягкое и открытое лицо приняло неприятное выражение злой подозрительности. Татсуро поморщился,- он не привык встречать недовольство в ответ на собственную радость. Он присел на край стола, за которым Юкке хмурился на чашку остывающего кофе, небрежно взлохматил его жесткие высветленные волосы, клюнул быстрым поцелуем в макушку. -Почему же? Он слушал нас в клубе, и мы ему понравились. Может быть, это наш шанс хоть чего-то добиться, и сейчас не время капризничать. Юкке знал эти терпеливые нотки в его голосе, чуть прикрывающие растущее раздражение, как тонкий слой снега прикрывает лед. И знал так же, что когда он такой, бесполезно что-то объяснять и доказывать, - все уже решено. Юкке положил ладонь на теплое под шелковым халатом бедро Татсу и, на мгновение чуть сжав пальцы, поднялся и вышел из комнаты. Татсуро нервно дернул плечом, машинально допил кофе из чашки и с громким стуком поставил ее обратно на стол, а тонкий фарфор вдруг треснул и белоснежными хлопьями осыпался на столешницу. Татсуро растерянно смотрел на бесполезные осколки, а из ванной доносился плеск воды,- Юкке принимал душ. Слава, наряду с жаждой наживы и власти – одна из самых желанных игрушек смертных, это Высший Демон Блэкхарт понял уже давно. И сейчас четверо сидящих перед ним молодых людей являли собой яркую тому иллюстрацию. Конечно, было легко устроить встречу с малоизвестной, играющей по третьесортным клубам группой, его агенту это стоило одного единственного телефонного звонка. Атсуши Сакурай смотрелся очень эффектно весь в винно-красном и черном, с волосами, забранными сзади в конский хвост, с улыбкой, полной снисходительного сдержанного интереса. Блэкхарт, невольно скатываясь в человеческое, сравнивал себя с котом перед миской сметаны,- так «вкусны» были эмоции, исходящие от каждого из четверых, такой восхитительный коктейль они составляли, что Темный едва не мурлыкал, впитывая его. Почтительность, удивление, радость и любопытство,- однако все перекрывал сладкий вкус искреннего, неприкрытого восхищения, граничащего с обожанием, исходящего от длинноволосого вокалиста. Сияние его глаз действовало как легкий наркотик, но демонам, к счастью или к сожалению, этого не понять. И сейчас, наблюдая происходящее прекрасными глазами Атсуши Сакурая, Блэкхарт почти что чувствовал, почти что жил. И лишь один из четверых доставлял дискомфорт, выражаясь по-человечески, будто мозоль на пятке, - светловолосый басист, смотрящий напряженно и внимательно умным, цепким взглядом. В этом взгляде было недоверие, враждебность и готовность к отпору. А еще раздражала, будила безотчетную зависть беззаветная, зачарованная преданность, с которой Юкке ловил каждое слово, слетающее с губ Татсуро,- припухших и чуть потрескавшихся губ двадцатилетнего мальчишки, которые так хотелось целовать грубо и жестко, без капли нежности и, может быть, даже против воли,- сминать, насиловать, подчинять… «Ну что ж, маленький собственник, серая людская моль, тем интереснее будет игра… ведь будет, правда?» Сакурай обаятельно улыбнулся и продолжил начатый разговор. 4. Юкке было плохо, и становилось все хуже и хуже с тех пор, как дела группы неуклонно пошли в гору. Полные залы, концертные туры в огромных комфортабельных автобусах, растущие банковские счета, хорошие квартиры и даже предстоящая запись первого альбома на одной из лучших студий страны не радовали его. Сердце сжималось от боли, и всё нутро переворачивалось от четкого ощущения неправильности происходящего. Вроде бы, все шло как надо, самые радужные их мечты счастливо воплощались в жизнь и все были на своих местах,- Мийя на правах признанного лидера вел дела группы, не забывая азартно пилить на гитаре в свободное от лидерских обязанностей время, Саточи оттачивал драммерское мастерство и попутно очаровывал все живое женского пола в радиусе пяти метров, Татсуро пел… пел так, как никогда раньше. Его голос всегда безумно нравился Юкке, но никогда не было в нем таких обволакивающих бархатных ноток, такой мощной внутренней силы, проникающей, казалось, в самую душу. Казалось, на сцену выходит совсем другой человек, не тот веселый, порывистый, простоватый долговязый парень, который столько лет владел сердцем басиста, но тонкий, расчетливый лицедей, умеющий одним мановением руки свести с ума целый зал. Тот, прежний Татсуро пел как птица, просто и безыскусно, на радость всем, кто хотел слушать. Нынешний же манипулировал слушателями, как опытный кукловод, и получал удовольствие от открывшейся ему власти. А что же касается них двоих,- что ж, следовало признать, что «их» прежних больше не было. Казалось, все оставалось по-старому,- общая кухня, душ и постель, иногда жаркие ночи до первых проблесков рассвета за окнами, однако из жизни постепенно и незаметно уходило тепло, смех, болтовня ни о чем, утренняя возня на кровати, плавно перетекавшая то в бурный секс, то в детскую драку подушками, они больше не смотрели вместе кино, не обсуждали видеоигры и прочитанные книги… вместо этого в их доме поселилось молчание. Каждый молчал о своем,- и трещина, пробежавшая между ними, незаметно расширялась, грозя перерасти в настоящую пропасть. Юкке знал,- не умом, но сердцем знал, что тому причиной. Атсуши Сакурай стал его врагом с момента первой встречи. Передергивало от его грациозных движений, мутило от запаха его дорогого парфюма, тошнило от одного вида его красивого и самоуверенного лица. Безотчетная неприязнь превратилась в ненависть, пряно приправленную ревностью, когда Юкке заметил, кто был центром внимания Атсуши все это время. И расхожая фраза «за все нужно платить» обретала для него зловещий смысл, когда он, глядя ночью на спящего рядом Татсу, понимал, что станет разменной монетой в этой игре торжествующего честолюбия. 5. …Вздох. Стон. Неоновый свет на голом плече, а на изгибе длинной шеи – пересохшие, точно от жажды, губы. Стон… такой глубокий, сладкий, сводящий с ума, что хочется застонать в ответ, хотя в этой ситуации Атсуши лишь сторонний наблюдатель. Он может только смотреть, как порывисто и жадно Юкке вновь и вновь припадает к открытой шее любовника, прямо к бьющейся в бешеном ритме артерии, задерживается, будто для того, чтобы ощутить ток крови, провести языком по горячей коже,- и двигается дальше, ниже, к обнаженной груди, прижимаясь, скользя по телу Татсуро, словно стремясь слиться с ним воедино и никогда не разделяться вновь. И нет никакого осознанного выражения в широко раскрытых глазах Ивагами,- одно лишь наслаждение лаской и предвкушение большего. Губы разомкнуты подковкой, жемчужной полосой блестят в полумраке ровные зубы, сведены, как в гримасе страдания, длинные тонкие брови. Стон… Атсуши Сакурай, с трудом оторвавшись от захватывающего зрелища, тихо прикрыл дверь комнаты отдыха, оставив два тела сплетаться на покрытом жестким ковролином полу. Демон Блэкхарт в дальнем уголке его души вздрогнул от любопытства и нетерпения,- он знал, чем займется в ближайшие несколько часов. - Еще по пиву, ребят? – Мийя призывно мотнул челкой в сторону кухни, куда Юкке только что приволок внушительных размеров упаковку. Начало записи альбома отмечалось с размахом в их с Татсу новой квартире, и гости веселились вовсю. В настоящий момент внимание всей компании было приковано к солисту Girugamesh, который, сверкая намалеванной прямо на голом животе смешной рожицей, выделывал нелепейшие коленца, размахивая двумя яркими бумажными веерами. Его танцевальные па на нетвердых ногах вызывали всеобщее веселье и срывали множество аплодисментов от изрядно захмелевших зрителей. Татсуро оживленно беседовал с Гарой, все знали, что совместное выступление МUCC и Мerry было их давним общим желанием. Рядом басист Меrry, высокий мрачноватый парень, трогательно подливал своей маленькой стройной спутнице в бокал белого вина и даже пытался улыбнуться, отчего его индейская физиономия принимала непривычно мягкое выражение. Мийя притащил-таки всем пива и теперь удовлетворенно взирал на друзей, щелкающих холодными жестяными колечками… Кампай! Сегодня Юкке был почти счастлив. Ладони помнили жар тела Татсу, а в ушах все еще звучал его последний глубокий стон, когда несколько часов назад он упруго выгибался навстречу в душном и тесном пространстве студийной комнаты отдыха. Юкке смотрел, как Татсуро что-то втолковывает Гаре, как подносит ко рту банку холодного пива, - и на душе у него было легко. Вот Татсу перехватил его взгляд, и губы его тронула едва заметная, та, что не для всех, улыбка. Юкке был почти счастлив. Счастлив потому, что рядом впервые за много дней не отирался Сакурай, а почти – потому, что завтра наступит новый день, и все возвратится на круги своя. Ненавистный человек, неотвратимый, как рок, снова будет виться вокруг Татсуро, под разными нелепейшими предлогами, будто невзначай, дотрагиваться до него, приобнимать за плечи, до одури интимно петь с ним в один микрофон и смотреть на него, Юкке, понимающе и высокомерно. И снова Юкке будет чувствовать себя заведомо побежденным в этой непонятной ему, и оттого такой пугающей игре. На крыше высотки, стрелой пропоровшей ночное небо, истерит, бесится ветер, рвет полы длинного кожаного плаща, вихрем взметает волосы. Здесь не слепит свет реклам, здесь видны звезды,- немеряная роскошь для глаз городского жителя, однако эти рысьего разреза глаза помнят звезды иных миров и времен, и не удивить их жалким клочком небесной ткани. Он сбрасывает плащ и рубашку,- ненужный хлам, туда же – дорогие остроносые щегольские туфли, и стоит стройный, полунагой, будто любовной ласке, отдаваясь порывам ветра. …Запах ветра – запах свободы и вседозволенности. Атсуши потянул носом, точно черная пантера, и весь затрепетал от предвкушения. А потом он одним длинным грациозным движением вскочил на парапет, по-кошачьи легко и бесстрашно пробежал несколько головокружительных шагов, оторвался от поверхности,- и уже в полете распахнул антрацитово-черные крылья. Предстояло воскресенье, и гости разошлись глубоко за полночь. Усталые и пьяные, Татсуро и Юкке сгрузили на кухонный стол грязную посуду и, не размениваясь на душ, со смехом помогая друг другу, разделись и повалились горячими спинами на прохладные простыни. В окно заглядывала большая серебряная луна. Где-то в неоновом небе гудел, заходя на посадку, самолет. - Самолет,- глубокомысленно констатировал факт Юкке. - А у меня вертолет! – заржал Татсуро, скосив глаза. У него слегка кружилась голова, и в ней было пусто и весело. Юкке подкатился к нему под бок, натягивая на обоих мягкое тонкое одеяло. Татсу обнял его одной рукой и, снова скосив глаза и скривив рот, полез целоваться. - О ками-сама, отврати нашествие кроликов – оборотней! - Юкке смеялся, отталкивая ладонью жутко перекошенное лицо, а Татсуро, войдя в роль, делал вид, что хочет укусить его в шею. Когда они уснули, серебряная луна, расстелив по полу сияющую дорожку, лишь краем касалась оконного стекла. В вентиляции тоненько подвывал, просясь внутрь, бесприютный ветер… 6. Юкке приснились птицы. Большие, черные, они кружили с маниакальным упорством над чем-то, чего он не видел за их распахнутыми крыльями. У птиц были красные глаза, а изогнутые клювы и хищные когти отливали металлическим блеском в неверном лунном свете. Юкке стало страшно, и он проснулся со вскриком, но и после пробуждения страх никуда не ушел, так и упал ледяным комом куда-то в область желудка. Татсу рядом не было. Его половина постели была пустой и холодной, а из соседней комнаты, где они не закрыли окно, доносился странный, жестяной шелест. - Тат-тян?... – голос прозвучал глухо, будто сквозь слой ваты. Из соседней комнаты раздался, перекрывая шелестящий звук, тяжелый, протяжный стон. Юкке застыл на пороге, и горло сжалось неконтролируемой судорогой, когда он УВИДЕЛ. Татсуро лежал, распластавшись, на полу, в полосе лунного света, и его лицо было видно с четкостью черно-белого фото. Глаза закатились, виднелись только мутные белки под трепещущими полосками ресниц, зубы сведены как будто от боли. Между его ног, поддерживая широко разведенные бедра, двигался, рывками вбиваясь в его тело, Атсуши Сакурай, а из-под гладкой, смуглой кожи между лопатками у него рвались и распахивались с жестяным шелестом в такт движениям, черные крылья. Татсуро застонал снова,- и тогда Сакурай обернулся. Глаза его, рубиново-красные, не человеческие, страшные, скользнули по скованному ужасом Юкке, раздвинулись в торжествующей жестокой улыбке красивые губы, открывая ряд сверкающих, заостренных на конус зубов… Комната перевернулась и все исчезло в навалившейся на сознание спасительной темноте. … - Юк.. Эй, проснись! Юк! Кто-то тряс его за плечо, и Юкке нехотя разлепил веки. Перед ним на корточках сидел Татсу и тормошил его одной рукой, а в другой держал чашку, исходящую несравненным ароматом утреннего кофе. - Ну наконец-то! Я уж думал, твою душу зеленые черти утащили,- смех и дразняще глубокий глоток. - Ка-какие черти?- дрожащей рукой Юкке потянулся за чашкой, однако Татсуро тут же поднялся, встал над ним во весь рост. - Те самые, Юк, до которых ты вчера допился, вот какие! Ты какого хрена вообще сюда ночью приперся, да еще голышом? Туалет потерял? - Пиздеец… - простонал Юкке. Перед глазами встала картина его ночного кошмара,- крылатый ужас с лицом Сакурая трахает его парня и щерится при этом в стопицот зубов. - Пить надо меньше, друг мой,- Татсуро дернул его за руку, помогая подняться. - И зубы почисти, а то кофе не получишь! - Зубы… зубы, мать твою…- бормотал Юкке, бредя в сторону ванной. Татсуро уже был там, с гримасой недовольства рассматривая в зеркале последствия бурной вечеринки на своем лице. - Тат-тян… а ты никуда ночью не выходил? Недоуменный взгляд и язвительная улыбка . - Я, в отличие от некоторых бухих лунатиков, мирно спал в своей постели до самого гребаного будильника. А вот чего тебя туда понесло,- это еще вопрос. Татсуро перекинул через плечо длинную прядь и замурлыкал что-то себе под нос, разбирая узелок. Басисту всегда казалось таким трогательным и немного женским это простое действие, и так хотелось зарыться в теплые, тяжелые волосы лицом, но сейчас… Сейчас он буквально отскочил от Татсуро, потому что в густых прядях посверкивало, словно стилет, острое, тонкое, черное перо… 7. - Нет! Не так!... Все не так и не то, черт возьми!... Лидер-сан орал на Татсуро, устало упавшего на стул и безнадежным жестом стащившего с головы наушники. Сквозь стекло комнаты для записи было видно, что под глазами его залегли глубокие тени, а по щекам разлилась нездоровая бледность смертельно уставшего человека. Запись вокала не клеилась с самого начала, голос звучал глухо и невыразительно, начисто утеряв всю свою трепетную теплоту и обаяние, которое согревало душу и заставляло сильнее забиться сердце на «живом» концерте. Песня получалась бескрылой, жалкой и бесполезной, и вокалист ничего не мог с этим поделать, как ни старался, голос упорно отказывался жить. …Демон Блэкхарт был разочарован. С того самого дня, как он увидел длинноволосого в том маленьком клубе, его манила радостная полнота жизни, которую тот источал буквально каждым движением, каждым взглядом. Эта душа казалась ему полной чашей, которую хотелось, смакуя, медленно осушить до дна, впитывая свет и счастье. Он с ревнивой завистью наблюдал, как обмениваются взглядами Татсуро и Юкке, как касаются друг друга, наивно полагая, что никто этого не замечает,- и все больше проникался надеждой, что Татсуро полюбит его и тем самым немедленно преподнесет ему желаемое, но кроме восхищения и уважения, сильных и сладких, но, в сущности, совершенно лишенных интимности эмоций, ему не доставалось ничего, все забирал себе светловолосый басист… Застав случайно их вместе в комнате отдыха, где сам воздух, казалось, плавился от страсти и нежности, Блэкхарт решил сменить тактику, буквально сгорая от любопытства. Но и физический контакт не принес ему ничего, кроме недоуменного разочарования. Тело в его руках было безвольным и покорным, а в закатившихся глазах – ни капли света. И еще этот Юкке, эта бледная моль, - выполз из постели, как будто никто и не накладывал на него сонных чар, а ведь Блэкхарт столько стараний приложил, составляя эту формулу! Юкке со своим настороженным чутьем сильно ему мешал, и демон – о, прогресс!- ревновал и ненавидел, почти как настоящий человек. - Тат-тян… - робкий стук осколками осыпался с плотно закрытой двери и осторожный зов не получил ответа. Татсуро лежал, вытянувшись во весь рост на диване в гостевой комнате и тупо смотрел в потолок. Он знал, как остро переживает Юкке его неудачи на записи и безошибочным внутренним взором видел, как тот сидит сейчас у двери, подтянув к груди острые коленки и прислушивается с надеждой к каждому шороху, однако не сделал ни единого движения навстречу. Странная, болезненная апатия охватила его. Жизнь словно протекала за толстым стеклом,- он видел лишь картинку, но ни звуки, ни запахи, ни ощущения не проникали в его призрачное заточение. Музыка больше не радовала, не манила, и голос погас свечным огарком. Объятия любовника, столь желанные прежде, теперь приносили лишь неуверенность и беспокойство, а его теплый и преданный взгляд резал по сердцу необъяснимым чувством вины. С ним самим и со всей его жизнью творилось что-то неправильное, и это ощущение подтачивало силы, иссушало сердце и отравляло чувства. - Юк, иди спать. Я потом приду. Вздох и удаляющиеся шаги. Даже этот легкий звук, казалось, был полон тревоги. За него, за них. Татсуро уткнулся лицом в подушку и с горькою силой отчаяния долбанул по дивану кулаком. …На часах в гостиной было два ночи, когда он вошел в спальню. На низком столике горел ночник, а рядом с кроватью валялась серебристая фляжка с шотландским виски, к которой Юкке порой любил приложиться перед концертами,- снимал волнение. Сам же Юкке спал, свернувшись клубком под наполовину сползшим одеялом, словно стараясь спрятаться от чего-то или от кого-то, укрыться под сомнительной защитой собственных тонких рук. Татсуро осторожно, чтобы не разбудить, разделся, скинув вещи прямо на пол, и тихонько прилег рядом, обняв и уткнувшись губами в теплую спину между лопатками. И вдруг ему безумно захотелось снова просыпаться в их прежней комнатушке в доме рядом с выныривающим из-под земли громыхающим метро, перебиваться случайными заработками и репетировать в гараже у знакомого, позабыв Атсуши Сакурая, известность и запись альбома как кошмарный сон. Однако чудес не бывает,- Татсуро скрипнул зубами, постепенно осознавая тот факт, что обратного пути нет. Контракт, договоренности, ожидания тысяч людей, - все это связывало, налагало обязательства, не давало уйти. Он соберется и запишет, наконец, этот чертов альбом, а дальше будет видно. - Только будь со мной… - чуть слышно прошептал он в темноту и умолк, тут же устыдившись своей слабости. И скорее почувствовал, нежели услышал в ответ тихое : - Буду. 8. Пальцы медленно, запинаясь, перемещаются по клавиатуре. « Я сидел на стуле и пил… и вдруг упал! Никто не скажет, почему?» Смайлики, значочки, «ENTER», бессмысленное хихиканье,- пьяное веселье наедине с безликой лентой твиттера. Сейчас он нальет еще… а собственно, зачем наливать, можно и из горлышка, велика беда… лишь бы жидкий огонь скорей прокатился по горлу, проникая в кровь универсальной анестезией, затуманивая сознание, притупляя воспоминания. …Дебютный альбом получился отличным, это признавали критики, коллеги, друзья, публика. Музыканты превзошли сами себя, совершив, казалось бы, невозможное,- молодая, еще вчера никому не известная группа покорила все чарты страны, и авторитет Сакурая, ни с того ни с сего, по единодушному мнению многочисленных завистников, взявшего их под крыло, вряд ли играл в этом решающую роль. Они на самом деле были хороши,- юные, непосредственные, совершенно естественные, и музыка их, сотканная из ураганных гитарных соло, кружевных басовых партий, жесткого ритма и яркого, живого голоса оставляла в сердцах слушателей сияющий след. За релизом сразу же последовал тур по стране,- нужно было закрепить успех, и эта бесконечная дорога в серебристо-стеклянном концертном автобусе, нескончаемая череда городов и городков, постоянная смена мест и лиц стали для Юкке самым счастливым временем за последние полтора года. Успех пьянил не хуже виски, аплодисменты и голоса, выкрикивающие на лайвах его имя, омывали сердце жаркими волнами удовлетворенного честолюбия, а сонная голова Татсу каждую ночь покоилась на его плече и счастливая улыбка блуждала на зацелованных губах. Даже постоянное присутствие Атсуши перестало быть таким навязчивым,- тот будто сознательно отодвинулся на второй план, и лишь изредка басист ловил на себе недобрый, тяжелый взгляд, но на фоне радостной эйфории тех дней Юкке мало беспокоился об этом. И, как вскоре выяснилось, совершенно зря. Высший демон Блэкхарт ждал, оцепенев, как спящая змея, и лишь рубиново-алые глаза его пристально следили за каждым движением желанного смертного. Он теперь и не знал уже, чего жаждет больше,- поглотить душу или овладеть телом. И только одно было ясно ему,- все это должно быть отдано ДОБРОВОЛЬНО, иначе жажда сожжет его дотла. - Ты красиво спишь,- Юкке провел раскрытой ладонью по лицу Татсуро сверху вниз, пальцами, словно теплыми ручейками, пробегая по закрытым векам, по скулам, губам, подбородку. - После тура я уйду из группы, Юк. Неожиданность этих слов тяжело легла между ними, уничтожив утреннюю нежность. Юкке навис сверху, вцепившись в широкие худые плечи вокалиста. - Тат-тян?.. Ты ведь сейчас шутишь, верно? - Нет. И я хочу, чтобы ты ушел вместе со мной. - Но ведь… сейчас у нас есть все! Почему вдруг ты заговорил об этом? Татсуро сбросил его руки и резким движением сел на постели. Отросшие почти до пояса волосы разметались по голой груди, взгляд вспыхнул каким-то отчаянным, горячечным светом. - Я сгораю, Юске, сгораю изнутри. Что-то тянет из меня силы, я будто связан с чем-то страшным, неправильным, понимаешь? Я хочу бросить все, уехать вместе с тобой куда-нибудь, где нас никто не знает, никто не найдет, и жить обычной нормальной жизнью! - Сакурай,- медленно проговорил Юкке скорее с утвердительной, чем с вопросительной интонацией. Татсуро удивленно распахнул глаза: - Да причем тут Атсуши-сан? Юк, приди в себя, мы, и ты в том числе, всего достигли благодаря ему, даже уйдя из группы, мы сможем жить безбедно и заниматься чем захотим! Не могу понять, почему ты так его ненавидишь вообще. Неужели из-за того пьяного бреда? -Это не бред, Татсу! Я ВИДЕЛ, как он делал это с тобой, насиловал тебя, как резиновую куклу! И я ВИДЕЛ его настоящее лицо! И он… -Да, да, он трахал меня и он - не человек…,- Татсуро со вздохом опустил плечи, словно смирившись с неизбежностью. – Юкке, это был СОН! Реальный, страшный - но только сон. А перо – да просто из подушки выпало, пора сменить их на холофайбер. -Тогда что же с тобой происходит, скажи? Если все так распрекрасно,- почему ты хочешь все бросить и свалить? Что тебе не нравится, что?.. Вокалист устало опустил веки, и Юкке вдруг заметил, какие темные тени лежат под глазами, как остро выступают скулы на осунувшемся лице. -Наверное, ты прав,- прошептал Татсу, прислоняясь лбом ко лбу любовника. – Все прекрасно, Юк, а я просто устал… - Все прекрасно,- эхом отозвался Юкке, мягко трогая губами закрытые глаза, зарываясь пальцами в волосы, чувствуя, как едва заметно сбивается дыхание вокалиста, когда его ладони скользнули по груди и спине. Возбуждение накатило головокружительно быстро, и вскоре Татсуро уже стонал в голос, изнывая от желания под ласкающими, чуткими прикосновениями, толкаясь напряженным членом в знакомые до мельчайшей трещинки губы, с готовностью впустившие его в нежный горячий рот… Атсуши Сакурай спал, и ему снились странные сны. В этих четких и ясных, как кинематографические кадры, снах самозабвенно занимались любовью басист и вокалист,- его протеже, его золотые мальчики, его гордость. Какая-то дьявольская сила вновь и вновь подкидывала ему картинку за картинкой,- вот Юкке целует живот Татсуро, медленно спускаясь по тонкой дорожке темных шелковистых волос все ниже и ниже и, наконец, накрывает губами подрагивающую головку… и Татсу не сдерживается, на всю длину входя в ласкающий рот, заставляя любовника невольно задохнуться и резко отодвинуться, чтобы тут же, словно извиняясь, впустить его в себя снова. Их прерывистое дыхание, их сладкие стоны, сомкнутые веки, сплетенные пальцы всю ночь не давали ему покоя, подарив почти подростковое возбуждение под утро. И, лаская себя,- жаркий, разметавшийся, полуприкрытый тонкой шелковой простыней,- вместо собственной жесткой ладони он снова и снова представлял себе горячие губы своего вокалиста. Предстоял последний концерт этого долгого тура, и Татсуро удивлялся, насколько вымотал его даже элементарный саундчек. Команда все еще суетилась на сцене, бесконечно что-то подстраивая, переставляя, проверяя,- ведь нужно было сделать все возможное для того чтобы поставить безупречную, яркую точку,- а вокалист вместо ожидаемой радости от предстоящего выхода на сцену ощущал только бесконечную, тяжелую усталость. К тому же, с утра подозрительно щипало и покалывало горло, и эта маленькая неприятность грозила к вечеру превратиться в настоящую проблему. Юкке весь день бегал за ним, снова и снова напоминая об ингаляторе, однако до спасительного прибора удалось добраться только теперь. Тишина уединенной сумрачной комнаты, нарушаемая только тихим звуком ингалятора, действовала умиротворяюще, а горьковатый, оседающий пленкой на губах вкус лекарства обещал облегчение успевшему основательно воспалиться горлу. Татсуро мерно дышал, прикрыв глаза и расслабляясь, а когда прибор отключился, машинально снял маску и задремал. … Тихое прикосновение к губам не сразу разбудило его, заставив только улыбнуться сквозь сон. - Юк… - вздох слетел с губ, тут же ответивших на ласку. Глаза не успели открыться, а руки уже обнимали, притягивали к себе, зарывались в волосы… стоп… Волосы? Не привычные, короткие и жесткие прядки Юкке, но струящиеся, шелковые, пахнущие табаком и дорогим парфюмом… -Атсуши-сан?!.. – попытка отстраниться ничего не дала, слишком настойчивым и сладким оказался рот Сакурая, слишком крепкими – объятия его сильных и нежных рук. - Тише… представь, что я снюсь тебе,- низко, с очаровательной хрипотцой в голосе Атсуши Сакурая прошептал Высший Демон Блэкхарт и тихонько подул Татсуро в лицо… И стало вдруг невыразимо легко, как будто с плеч упала многодневная непосильная тяжесть. Его тело желанно, его душа притягивает, как магнит,- так почему бы не подарить себя этому красивому, сильному мужчине, наставнику и покровителю,- хотя бы в знак благодарности? Никто не узнает… Никогда не узнает. -Никто, никогда,- эхом откликнулся горячий шепот, легким сухим ветром пробежался по шее… В эти сумасшедшие полчаса Темный узнал, что значит задыхаться от желания – и получать желаемое в полной мере. Птичьи трепыхания женщин, обмирающих перед ним с юных лет, не шли ни в какое сравнение с этой выносящей мозг страстью, отданной против воли и взятой обманом. Это было еще не то, чего он жаждал всем существом, но все же лучше чем ничего. Трепет тела в его объятьях дарил надежду на то, что однажды Татсуро придет к нему по собственной воле, и будет умолять взять его, выпить без остатка, сделать частью себя… …Углубив поцелуй так, что зубы стукнулись о зубы, Атсуши почувствовал, как тело вокалиста пробила крупная дрожь. Татсуро скользнул по его лицу затуманенным взглядом, и лишь прогнулся в пояснице и приподнял бедра, позволив Сакураю стянуть с него свободные спортивные штаны. Не было слов. Не было ни капли света, ни проблеска счастья в этом торопливом соитии в маленькой, словно парящей на грани реальности и сна незапертой комнате. Были только два изнывающие от желания бронзовокожих тела на узкой тахте, и поцелуи равнялись болезненным укусам, а объятья расписывали спины и плечи алыми росчерками. …Демон Блэкхарт с жадностью впитывал происходящее,- прерывистое дыхание, стоны, вкус поцелуев, терпкий аромат страсти. Горькие от лекарства губы Татсуро казались ему слаще меда, а запретная, сухая теснота его узкого входа – нежнее и жарче лона любой из его многочисленных женщин. И сам он – гибкий и острый, припавший на локти спиной к Атсуши, подаваясь навстречу каждому его толчку, принимая его член легко и изящно, как ножны принимают клинок, был сейчас самым прекрасным созданием во вселенной… -Мой!- выкрикнул Сакурай на самом пике, когда казалось уже некуда выше, когда воздух почти что с болью проталкивался в легкие и пальцы конвульсивно сжимались на узких бедрах Ивагами. И в его торжествующем крике утонул низкий стон Татсуро, похожий на сдавленное рыдание. Юкке желал бы не помнить тот день, разворотивший его жизнь на два окровавленных куска - «до» и «после», однако он помнил все до мелочей. Скомканные движения Татсу, его хриплый простуженный голос, бледное лицо и нервные подергивания плеч. Изнурительный саундчек, безвкусный фастфуд из ближайшего ресторана. Поиски вокалиста среди узких белых коридоров, так неприятно напоминавшие ему больничные. И ту комнату, где его любимый яростно насаживался на член Сакурая, подметая вороной гривой отмытый до блеска пол…его невидящие глаза и низкий, прозвучавший как рыдание, стон, когда он уткнулся лицом в согнутые локти… Самого концерта он не помнил, только финальная песня неотвязно звучала в ушах,- Татсуро пел на разрыв, это был практически вопль, не имеющий ничего общего с музыкой,- Kuuchiki no Tou… Юкке сжал в руке пустую банку из-под какой-то очередной алкогольной гадости, которую он поглощал в последнее время без разбору. Все попытки Татсуро оправдаться тогда поднимали в его душе бурю ярости, граничащей с ненавистью. Ненависть его была белоглазо слепа и жестока. Он, ни разу в жизни до этого не ударивший человека, разбил в кровавую кашу губы, непрерывно повторяющие «прости»,- как мантру неведомому глухому богу, который ничем не мог помочь. Кровь стекала с содранных о зубы костяшек,- его, Татсу, их общая?- а тот все шептал и шептал, неразборчиво, раскачиваясь, стоя на коленях. Юкке сразу ушел тогда, и последнее что он запомнил - это изуродованное его болью и гневом лицо Татсуро, его сухие, страдающие глаза. …Небо над городом было плоским, как крышка люка. Черная, глухая, неподъемная. Даже на террасе, устроенной на крыше гостиницы, где временно жил Юкке, ночной воздух стоял неподвижно, как мертвый и не приносил облегчения. -А ты знаешь, что если сделать нечто невероятное, и загадать желание на успех, то оно непременно сбудется? Голос, сухой и холодный, напоминающий жестяной шелест, раздался ниоткуда и отовсюду одновременно. Юкке протер глаза и отпрянул,- прямо на парапете террасы, там, где секунду назад никого не было, сидел Атсуши Сакурай, точнее его фантастическая копия,- обнаженное, завораживающе красивое существо, с безупречным телом и одухотворенным тонким лицом Атсуши и двумя огромными черными крыльями за плечами. -Поиграем, человечек? Если выиграешь,- то все забудешь… А проиграешь - умрешь! -Забуду? Что забуду, дьявол?- Юкке, пошатываясь, двинулся на Блэкхарта, но тот мягким движением переместился и ладони схватили лишь пустоту. – Забуду, что ты угробил мою жизнь?.. - Ну не надо, не надо так пафосно. Я просто-напросто показал вам, чего стоит вся эта ваша хваленая любовь, я преподал вам урок, как неразумным детям… Вот лучше скажи мне,- ты боишься высоты? Вижу, вижу,- боишься. Так вот, я предлагаю тебе игру,- демон взмахнул неизвестно откуда взявшимся в его руке куском черного шелка.- Ты с завязанными глазами пройдешь по этому парапету десять шагов, и если не сорвешься,- то проснешься со своим Татсу в обнимку в вашем клоповнике у подземки, и вы оба ни о чем не вспомните. А если попробуешь полетать,- что ж, с мертвого не спросится… не в этом мире уж точно. …Забыть. Забыть все,- какой сладкий соблазн! Вернуть себе - себя. Татсуро вернуть,- прежнего, веселого, щедрого на радость и смех, с его жестковатыми порой приколами, с крутыми поворотами характера, - но верного, чистого, незапятнанного. Десять шагов над смертью - разве это много? А в случае неудачи- безмолвный краткий полет, закрытый гроб и белые хризантемы, и строй черных строгих костюмов у ненасытного жерла печи крематория. И ЕГО лицо. Вечный груз вины, безнадежно поникшие плечи. Уходящий – мученик в тихом сиянии светлой памяти. Остающийся – несчастный Каин, обреченный съедать себя заживо до самой смерти, скрывая боль за прежней бесшабашной улыбкой. И торжествующее чудовище с фальшиво скорбным лицом обнимет его за плечи и поведет за собой… -Нет! Найди себе другую забаву, Сакурай-сан. А мне, кажется, пора возвращаться. Вся боль, вся ненависть покинули его разом, и ночь снова стала нежной и прохладной, а разрывавшая душу ревность показалась мелкой и стыдной, как неопрятное белье. Теперь Юкке точно знал, что делать. Слабаки топят боль в алкоголе, бросаются с крыш, режут вены. Сильные стоят насмерть, прямо глядя в лицо любой угрозе, до последнего вздоха защищая то, что дорого и, как правило, побеждают. Бегство вслепую – не для него, и забвение - не выход. Он будет бороться,- и не один. Демон улыбнулся краем губ, улыбка получилась жестокая и мрачная. - Ты хочешь сказать, что сможешь простить его? Снова верить ему? Отдаваться ему и спать в одной постели? После меня?.. Юкке подошел к сидящему перед ним прекрасному крылатому существу и, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, коснулся ладонью его плеча. - Любовь сможет, Атсуши-сан. Любовь. Юкке улыбнулся чему-то внутри себя, совершенно непонятному для Блэкхарта, но кристально ясному для него самого, и, расправив плечи, направился к выходу. На сердце у него впервые за долгое время было легко. Разочарование. Металлический привкус его не смывается вином, не рассеивается от новых впечатлений. Но… определенно, этот мир - одно из самых интересных мест, где ему довелось бывать в течение вечности, эти кратко живущие, сгорающие спичками на ветру существа – такие обманчиво простые и предсказуемые и в то же время непостижимо глубокие – стоят того, чтобы относиться к ним с уважением. У демонов в запасе бесконечность, у людей – лишь краткий миг, им некогда размениваться на игры. И они проживают каждый день своей жизни как последний, принимая все, что посылает судьба, пропуская весь мир сквозь собственные души, собирая по осколкам разбитые мечты и сломанные надежды, падают, поднимаются и упрямо движутся дальше, нерациональные, глупые – и до нелепости прекрасные… У них есть чему поучиться, и, может быть, Вечности на это хватит? Высший Демон Блэкхарт, известный среди людей как Атсуши Сакурай, улыбнулся и вышел на сцену,- туда, где за рампой ждали восторг, восхищение и любовь его многочисленных учителей…