запах бесстыдницы

Солнце встало меньше часа назад, но уже жарит – воздух полнится предвкушением дневного зноя, рыжеватый песок на берегу раскаляется так, что босой ногой не встанешь, а плотный запах разгорячённой лучами листвы бесстыдницы сгущается с каждой секундой, проникая вперемешку с запахами моря в каждый уголок. С рассветом приходит и липковатая испарина на коже, моментальной плёночкой покрывающая Жану грудь и лоб. Он неспокойно мнёт ногами простыню, которой укрывался; хочется то ли сбросить её прочь, то ли наоборот, укутаться – для уюта, не для тепла. Жану жарко, но тепла не хватает. Половина кровати, принадлежащая Марко, привычно по утрам пустует. Только примятая подушка – свидетель, что Марко ему не приснился. Эту подушку он под себя и подгребает, переворачиваясь на живот, чтобы спрятать лицо от любопытных солнечных лучей, пробравшихся через окно. Пахнет уже не морем и не бесстыдницей – пахнет Марко. Может, проходит секунда; может, целый час – Жан вздрагивает, когда его спины касается мокрое и холодное, начинает ворочаться, пихает пяткой, бурчит, что Марко совсем совесть потерял. Каждое утро так; Марко мокрый от воды, пятки у него в песке, и он этот песок в постель тащит, а потом сам же с беззлобной улыбкой долго вытряхивает простыни перед сном – и всё равно Жан ночью задницей чует остатки песчинок, впивающиеся ему в кожу. Он встаёт на рассвете и идёт купаться, каждый раз зовёт Жана за собой, но тот через сон даже не слышит. Потом Жан сокрушается, конечно, что Марко опять без него купался, но сон оказывается сильнее и на следующее утро. Жан бурчит опять, переворачивается на спину, сонно открывая глаза с недовольно поджатыми губами. Марко на его бёдрах – весь в воде. Вода холодно капает ему с волос на плечи и Жану на грудь, вода капельками расплывается на веснушчатых плечах и груди, на щеках, округлившихся из-за улыбки, и на кончике ровного носа тоже висит капелька – её-то Жан и пытается поцеловать, но промахивается, и падает обратно на подушку со стоном. У Марко ещё и песчинки по плечам рассыпаны; как веснушки, только темнее. Жан любит отщипывать ногтями мелкие осколки ракушек с его кожи; те как веснушки, только крупнее. – Ты опять всё пропустил, – Марко наклоняется; пара капель с его волос падает Жану на лицо, и Жан морщится – ноющее возмущение нарастает в его груди, вырываясь хрипловатым рычанием. Мокро. Холодно. Марко как лягушка наощупь. Самое то в летнюю жару? – Я спал. – Я будил тебя! – Я не слышал, – Жан зевает, протягивая руку повыше. После воды волосы у Марко волнуются, и их так приятно трепать между пальцев; Марко прикрывает глаза, улыбка становится слабее и мягче, и в его выдохах Жану слышится несуществующее мурчание от удовольствия. Ещё бы Марко мурчал – да не было такого никогда! Но Жану всё равно слышится. – Я нашёл кладку черепашьих яиц. Надо обнести оградой, чтобы не потоптать, – тихий голос Марко полон дрожащего восторга. Каждое утро так: то черепашьи яйца, то видел дельфинов вдалеке, то его укусила рыба, и он с хохотом показывает маленький алый след на голени. Жану кажется, он всё самое интересное просыпает. Может, хоть завтра получится раньше встать? Как бы не так. – Обнесём, – согласно бормочет Жан. Он ещё сонный, сил на фразы длиннее у него нет, но в голове уже само собой складывается, где взять палки и прутья для импровизированной ограды. Наклонившийся ещё ближе Марко пахнет одуряюще – солью и бесстыдницей, и упавшая на губы Жана капля воды такая же солёная, аж язык сводит. Сразу становится как-то плевать, что и пятки у Марко в песке, и сам он мокрый и холодный. Жан обхватывает его за плечи, резко давит, вынуждая упасть; языком проходится по шее, соленющей – ужас, начинает от соли щипать язык и уздечку под губой, но Жан только дальше целует, собирая капельку за капелькой. Не отстраняется, даже когда на губы попадает песок. Не отстраняется, даже когда Марко со смехом начинает вырываться, громко, обиженно почти вскрикивая: «Щекотно!». Щекотно ему, ты смотри. Разлёгся тут, мокрая морская жаба по душу Жана пришедшая. Потом Марко сдаётся; Жан умеет быть убедительным. И песок перестаёт иметь значение, хоть и царапает Жану кожу, когда они возятся на примятых, промокших из-за Марко простынях. Язык движется выше, поцелуями Жан собирает привкус соли вокруг губ Марко, на его скулах и на носу, а подсыхающую солёную плёнку на лопатках сбивает пальцами, мягко царапаясь. Марко такое выдержать долго не может. Его поцелуи на привкус тоже такие же солёные, водянистые, пока Жан сонно, неспешно лижется ему в рот, смыкая пальцы вокруг плеч. Бёдра у Марко остаются холодными даже когда Жан хватает их ладонями, оставляя на золочённой солнцем коже белёсые следы. Он весь какой-то до невозможного мягкий и упругий одновременно; Жан стирает остатки воды с его живота, прослеживает последнюю каплю, прячущуюся от него в ямку пупка, кончиком пальца, и дёргается вперёд, чтобы нагнать её и губами тоже – но получается только боднуть Марко лбом в грудь. В этот-то лоб его Марко и целует. – Пойдём со мной завтра, – шепчет, пока пальцы Жана кружат по его бёдрам и ягодицам. Марко до невозможного мягкий, если знать, как надавить; всё напряжение исчезает, когда Жан прижимает пальцы к ямкам на пояснице, обводит выступ копчика, щекотно ерошит пушок волос под ним. Даже когда пальцы проскальзывают между ягодиц, там нет привычного жара – кожа прохладная, и Жан почему-то не может сдержаться, чтобы не прихватить мягкую округлость ладонью, опустить её со шлепком и сжать. Марко раскрытый с ночи, податливый на пальцы. Солнечный луч назойливо греет Жану лопатку, когда он приподнимается, чтобы удобнее Марко на себе посадить. Всё вокруг пахнет бесстыдно; кожа Марко, его поцелуи, его тяжёлые, густые выдохи, – и масло, которым Жан скользит между его ног, пахнет бесстыдницей тоже. Пальцы Жана поспевают везде: мнут Марко изнутри, выбивая несдержанные, похожие на всхлипы выдохи; задевают колечки волос в паху; обхватывают член, в пару движений заставляя твердеть – и Марко такой шумный, когда Жан трёт его уздечку, смыкая пальцы плотнее, чем нужно. Хорошо, что на многие километры вокруг – ни одной живой души. Марко не нужно сдерживаться. Марко может позволить голосу дрожать в знойной духоте морского утра. Жан больше всего любит мгновение первого толчка; Марко выгибается невозможно, подаётся животом ближе к нему, ягодицами настойчиво толкаясь навстречу – и стонет его имя так, как шелесту волн даже не удаётся, гортанно, шёпотом, но так громко, что Жан может в этом звуке утонуть. Он любит это; мягкое, невозможно шипящее Жа-а-а-а-ан, – никто не умеет произносить его имя так. Он любит Марко. Складка там, где его бедро сгибается, горячая; Жан гладит её, ведёт выше, кружит пальцами на выступе подвздошной кости. Бёдра Марко упрямые, с влажным шлепком сталкиваются с ногами Жана, когда он сам на нём двигается – он и сам становится упрямым, только пусти его оседлать член Жана. Жан это любит так сильно, что хочется смеяться, задыхаясь в этом смехе. Жан обнимает Марко за талию и собирает вкус соли с его груди; веснушки рассыпаны даже вокруг сосков – он целует каждую, прежде чем сомкнуть зубы на остром, затвердевшем соске. Марко в ответ царапается, приглушённо стонет Жану в макушку, опускает бёдра почти жёстко, но всё равно с особой плавностью, и у Жана – плывёт в голове. Они оба вообще как будто плывут. Плавятся в нарастающей жаре, дымный пар идёт от кожи, сплетаясь с густым запахом бесстыдницы. Жан подхватывает Марко – всё равно, что волну ловить, но у него получается – быстрее и выше, пока Марко не замирает, сжимая его в себе глубоко и мягко, и Жан знает, что это значит, Жан послушно трогает его, заставляя Марко дрожать где-то глубоко, где-то в сердце – и себя дрожать тоже. Простыня, которой он укрывается ночью, падает на пол. Вся постель в песке, Марко липкий от пота и спермы, разгорячённый – ничего не осталось после морской прохлады на его коже. Жана едва ли смущает скрипящий на языке песок, пока он зацеловывает его, подминая под себя. На языке остаётся кроме песка вкус соли и спермы, и им обоим надо бы вымыться – желательно, не в море, а в пресной воде. Это подождёт. – Пойдём завтра со мной, – шепчет Марко, поглаживая Жана под волосами; Жан лежит лицом ему в живот, находя ускользнувшую чудом капельку воды в ямке пупка, и чувствует щекой мягкость и горячее биение сердца. – Если проснусь. – Я разбужу. Пойдём. Там хорошо, Жан, – он задевает губы Жана пальцами, и Жан целует их, облизывая остатки соли. Расходится рябью удовольствие вокруг них, мешаясь с истомой. Простыни надо будет сменить, но всё это подождёт. Солнце любопытно жарит Жану уже не лопатку – весь бок, а солёный морской ветер треплет тонкую ткань на окне, не долетая до кровати даже слабым сквозняком. Там, может, и хорошо – но с Марко лучше. Столько веснушек ещё не пересчитано, столько поцелуев ещё не оставлено на его коже; Жан предпочёл бы так проводить утра, но, может, ему стоит дать шанс морю на рассвете? В конце концов, он может целовать Марко и в воде тоже.