Оксюморон

Ей пять лет. На ней светло-розовое платье с белоснежными рюшами и таким же поясом, завязанным на спине в пышный бант. У неё короткие, едва достающие до плеч, непослушные каштановые волосы, туго стянутые в два хвостика. Она смотрит на мир огромными каре-шоколадными глазами. А если ей что-то непонятно, то меж ее бровей пролегает тревожная складка, совсем как у взрослой; но удивлённо приоткрытый ротик выдает в ней наивность. С виду идеальный ребёнок. Если не знать, как сильно она сопротивляется, когда мама надевает на нее пышное платье и подтягивает постоянно сползающие белые гольфы. А потом приходит черед неудобных лаковых туфлей и получаса слез. Каждый раз, когда Нана берёт дочку с собой, то старается разодеть ее более нарядно, чем в предыдущий раз, и обязательно прилепить три-четыре банта. Как будто заявляет: посмотрите, какая красивая у меня дочка. Девочка в ответ на мамины усилия только пожимает худенькими плечами, про себя думая, когда можно будет скинуть тесные туфельки. Она не хочет быть "очаровательной малышкой"! Ей бы дали побыть просто живым ребенком с разбитыми коленками. А не игрушкой в руках матери, которая в детстве не наигралась в куклы. Хотя девочка ещё не может объяснить, что с ней не так и почему ей всё не нравится. Ее окружают дочери маминых подруг и они «нормальные». Они играют в куклы и не развязывают втихаря туго завязанный бантик. Ей не нравятся куклы. Они кучей свалены в уголке за кроватью. Ведь они не живые и не могут поиграть с ней. Куклы - скучное развлечение, а весёлыми вещами хорошей девочке заниматься неприлично. Она ещё не понимает смысл слова "неприлично", но бросает недовольный взгляд на пластиковых уродцев. А из детской вредности и врожденной въедливости зарекается игнорировать его впредь. Потому что иначе не выходит. Савада Тсунаёши. Тсу-чан, как окликает ее Савада Нана, бывшая официантка, а ныне простая японская домохозяйка. Ей не нравится, как её называет мать, но она ничего не может поделать. Ей по нраву больше подходит Тсуна. Пускай, что звучит по-мальчишески. Она не хочет делать ничего из того, чем так упоённо увлечена её мать. Может быть, хотела бы, если бы у нее получалось. А так лишь расстройство, спутанное с раздражением, от того, что всё из рук валится и никогда не выходит так, как надо. Уж лучше не делать ничего, чем делать плохо. Уж лучше быть ленивой, чем неумехой. Не так обидно. Она хочет разобраться в том, что происходит вокруг неё, а не замыкаться на доме, кухне и редких визитах матери в кафе, чтобы поболтать с подругами. Впрочем, эти визиты становятся всё реже. Она не хочет быть хорошей девочкой, как учит мама, у неё это просто не получается. Всё это совершенно не для неё. Она не может проникнуться интересом ко всему, что интересно ее ровесницам. У неё не получается себя заставить. Она решительно не понимает, какое удовольствие можно получать от процесса приготовления пищи, уборки дома и шитья мягких игрушек. А какая в этом может быть польза? Гораздо интереснее было смотреть, как гоняют мяч мальчишки, и завидовать им. Но Тсуна не была бы Тсуной, если бы не нашла способ. Уж в этом она явно преуспела. Найти причину, повод, способ или, если он не находится сам, то изобрести новый самолично. Она ещё не понимает, что это умеют не все. Она считает, что так и надо. Сама не сознавая, она привыкает манипулировать окружающими её людьми. Вывернуть все факты наизнанку, но получить желаемое. Нана стремлению своей дочери сопротивляется на уровне инстинктов, велящих защитить неразумное чадо от многочисленных опасностей окружающего мира. Но как сказал кто-то умный: «Родители готовят нас к жизни в мире, которого нет». Поэтому Тсуна взяла свою жизнь в собственные ручки. В один прекрасный день ей удаётся сбежать от навязчивой заботы матери к мальчишкам, за чьими играми она с тоской наблюдала с противоположной стороны улицы. Эдакое пирожное с взбитыми сливками и непрошибаемым упрямством, обвязанное сверху белой ленточкой. Им смешно, а Тсуна едва не плачет от обиды. Она же не виновата, что Нана считает этот наряд самой подходящей одеждой. Ребята решили «мелкую» не обижать и позвали ее в игру. Едва ли не впервые в жизни, она заливисто смеётся и наслаждается общением со сверстниками. Забыты неудобные туфли, выпачканы в пыли безупречные гольфы. Неповторимый контраст клубов серой пыли, взмокших мальчишек и маленькой девочки в некогда розовом платье. Восторг резко сменяется растерянностью и вспышкой боли: Тсуна с непривычки оступается на ровном месте. С досадой она снова чувствует, как давят тесные лаковые туфли, а сквозь разодранные гольфы на коленке проступает кровь. Теперь она уже не смеётся, а привычно плачет навзрыд, размазывая кулачками слёзы по пыльному личику. Кто-то из мальчишек постарше помогает ей подняться и, с умным видом осмотрев коленку, выносит вердикт: —Кончай реветь. Разве так больно? — продолжая по инерции хлюпать покрасневшим носом, Тсуна серьёзно задумывается и после продолжительного молчания отвечает: — Не больно. Обидно. — Бурчит невнятно и снова всхлипывает. — Если обидно, то постарайся больше не падать. Ты что, никогда не падала? — Дождавшись отрицательного качания лохматой головы, мальчишка отводит её к лавочке. — С опытом… Что он хотел сказать про опыт с высоты своих семи лет, Тсуна так и не узнала. Не вовремя появившаяся Нана начала причитать и хлопотать над дочерью, постоянно приговаривая что-то вроде «бедная моя девочка». Вот только «бедной девочкой» Тсуна себя никак не ощущала. Даже несмотря на разбитую коленку, перепачканное платье и порванные гольфы, или именно благодаря всему этому, она убеждена, что наконец-то всё происходит именно так, как должно быть. Она сделала что-то по-своему, и ей это понравилось! Теперь она твёрдо уверена, что мама далеко не всегда бывает права. И, может быть, даже делает что-то не то. Нет, Тсуна признаёт, что Нана умнее и опытнее её, но ей этот опыт вовсе не нужен. Она отчётливо запоминает промелькнувшую в этот момент мысль: «Я не хочу стать такой, как мама». Мир взрослых со своими проблемами и правилами, с постоянным «надо» и «должен», кажется ей чудовищным. Это что-то невыясненное, затягивающее суету ненужных дел. Она знает, что не хочет взрослеть. Пускай это принесёт ей массу проблем, зато она всегда будет помнить, что иногда надо падать, только для того, чтобы научиться вставать. Потому что если не пробовать, она так и останется девчонкой-плаксой и ничего не сможет сделать самостоятельно. А если делать, то только по-своему, или не делать никак. Окрылённая этой мыслью, она ощущает себя первооткрывателем. Весь мир оказался простым и понятным. Это просто взрослые выросли и забыли об этом. А потом придумали что-то сложное, чтобы объяснить простое. Какие они смешные! Но маму она очень любила. И папу тоже. Хотя на отца она всё-таки обижалась за то, что его никогда нет рядом. Ей пока ещё пять лет, и она не понимает, что такое деньги и что их надо зарабатывать. Отца нет, но рядом мама. С постоянными нравоучениями, от которых то наворачиваются слёзы, то хочется кричать и топать ногами. Потому что она просто не может вести себя, как остальные девочки. Ей кажется, что саму её суть выворачивают наизнанку и запихивают в стиральную машинку. Смотри внимательно – белое только с белым. Цветные вещи надо стирать этим порошком. Постельное бельё надо растрясти, прежде чем положить в машинку. Застегни все пуговицы и проверь, чтобы ничего не осталось в карманах. Мы же не хотим, чтобы машинка сломалась? Она чувствует себя именно так. Вывернутой наизнанку, с застёгнутыми пуговицами и тщательно перетрясённой. Ей больше всего хочется, чтобы Нана всё-таки забыла проверить карманы. Тогда есть шанс, что этот сложный взрослый мир сломается из-за того, что она не такая, какой её хотят видеть. Она хочет, чтобы из-за неё всё стало ярким. Оранжевым. Или синим. Как небо перед закатом. Но для этого надо, чтобы её, цветную и красящую, случайно постирали с белым. Ей семь лет, а мир пока не ломается. Она всё упорнее сопротивляется становиться такой, какой хочет видеть ее мама. Нане думается, что у неё в руках кусок глины, из которой она может вылепить всё, что угодно. Тсуна же чувствует себя гранитной глыбой, из которой безумный скульптор собирается изваять тонкое кружево. Вот только глина не теряет ни сути, ни размера во время лепки. От камня приходится откалывать всё новые и новые куски. Нане кажется, что глина в её руках застывает слишком быстро. Тсуна с ужасом ожидает того момента, когда от неё отколют что-то, без чего она не сможет жить. Девочке семь лет, и Нана только входит во вкус. Она хочет дать дочери всё, что считает необходимым. Как мать, она считает себя правой. Ведь ей в жизни очень пригодились подобные наставления и навыки. Если добавить к глине воды, та снова станет мягче. Теперь Тсуна чувствует себя сложным механизмом с пружинками и шестерёнками. Куча мелких деталей, не имеющих ни малейшего значения по отдельности, и обретающих суть и смысл не просто вместе, но и в движении. А под потоками тёплой воды этот механизм ржавеет, застывает в мёртвой неподвижности, разваливается на части. Нана заявляет: Ты вырастешь, выйдешь замуж и будешь вести хозяйство. Ты вырастешь, станешь такой красивой, все мальчики будут от тебя без ума! Ты вырастешь, и я дам тебе своё свадебное платье, а отец поведёт тебя к алтарю. Ты вырастешь, и у тебя тоже будут дети… Ты вырастешь… А Тсуна поджимает губы. Она не хочет становиться взрослой и заводить семью. Но от её желания ничего не зависит. Ей уже известно, что никто не может оставаться ребёнком. Потому она принимает решение: если уж взросления никак не избежать, то ей следует приложить все силы, чтобы не уподобиться другим девочкам. Пусть даже придётся вырасти, но в её жизни всё будет по-другому. Неважно как, но по-другому. Например: Я вырасту, и буду прыгать с парашютом. Или: Я вырасту и стану гонщиком. А может быть: Я вырасту и уеду на край света, где меня никто не знает, и начну всё заново. Всё что угодно, лишь бы не сидеть целыми днями дома, стирать, готовить, убирать и смотреть телевизор. Тогда она действительно думает, что согласна на что угодно. Но вслух, конечно, она ничего не говорит, давно привыкла, что в таких вопросах её мать не переубедить ни за что и никогда, но от своих мыслей она отказываться не собирается. Иногда ей кажется, что мысли - это и есть то немногое, что осталось от нее прежней. Ей семь лет и все мальчишки района знают, что «мелкая» со смешными короткими хвостиками, упрямо поджатыми губами и вечно разбитыми коленками — это совсем не другие девчонки. С ней можно и мяч погонять, и на игровых автоматах поиграть. Они научили её кататься на велосипеде, и она уже не боится собак. Разве что к незнакомым взрослым людям она по-прежнему относится с подозрением. Она почти всегда приносит конфеты и виновато сообщает, что ее мама никак не запомнит, что ей не нравится сладкое. А парни взамен покупали ей мятную жвачку с вкладышами с машинками. Эта идиллия омрачалась лишь вечными причитаниями Наны, о том, что «хорошие девочки так себя не ведут», но Тсуна только вздыхала и пожимала плечами — «хорошая девочка», это точно не про неё. Впрочем «плохой девочкой» она себя тоже не считала. Зачем впадать в крайности, ей и в центре неплохо живется. Её не интересуют перспективы влюблённости – с цветами, прогулками и сидением в кафе. Ее передергивает от мысли о последующем за ухаживаниями замужестве – с уютным домиком, хлопотами по хозяйству, выслушиванием по вечерам занудных проблем мужа и попытками накопить на «семейный» автомобиль. Конечно же, с двумя-тремя капризными детьми, как напророчила ей мама. Эти перспективы прямо-таки ужасают Тсуну, но она слишком любит свою семью, чтобы перегибать палку и специально становиться «плохой». Что именно должно входить в это понятие, девочка представляла с трудом, но её и так всё вполне устраивало. Училась она неважно. Разве что по физкультуре и истории были нормальные оценки. Остальные предметы Саваду интересовали мало, а уж домоводство и вовсе вызывало нервный тик. С девочками из класса отношения как-то не завязывались. Говорить с ними было не о чём. Они пытались втянуть её в беседы о популярных певцах и телепередачах, а Тсуна пыталась перевести тему на компьютерные игры и автомобили, которыми заинтересовалась благодаря тем самым вкладышам в мятной жвачке. А после того, как она ярко описала прохождение какой-то игрушки, где требовалось бродить по тёмным коридорам и кромсать каких-то монстров, с ней и вовсе перестали разговаривать. А она и не жалела об этом ни капельки, даже рада была этой вынужденной изоляции. Игры ей присылал отец, умиляясь от того, что всегда обиженная на него доченька сама что-то попросила. На этой почве Йемитсу едва ли не впервые в жизни поскандалил с женой. В конце концов, Нана устало вздохнула и сдалась: — Хорошо. Так хоть дома сидеть будет, а не гулять по улицам незнамо с кем. Но сама ей ни игр, ни фильмов, ни манги, «неподходящего для девочки содержания» ни разу не купила. Скорее наоборот, старалась приобретать «правильные» книжки, которые Тсуна не читала. А поскольку читать всё же что-то хотелось, то младшая Савада из всех возможных зол предпочла исторические повести, обнаруженные ею на одной из полок гостиной. Читать про ниндзя и самураев оказалось увлекательно. У школы оказалось ещё одно преимущество – надо было ходить в форме. И никаких надоевших до дрожи в коленках платьев с рюшами! А розовый пенал уже в первый же день был старательно измазан ручкой с чёрной пастой. Чтоб не раздражал своим идиотским цветом. Главная неприятность заключалась в том, что вставать надо было рано, а Тсуна любила по утрам поспать подольше. С большим удовольствием она неспешно потягивалась в кровати, выставив из-под одеяла розовую пятку и натянув его на лицо, чтобы солнце в глаза не светило, и планировала какое-нибудь интересное занятие. Вроде катания на качелях «солнышком». Но жизнь ужасно несправедливая штука, всегда приходится чем-то жертвовать. Выдаваемые Наной шоколадки всем скопом доставались Ямамото. С ним Тсуна познакомилась ещё в самый первый день учёбы, и сдружились на волне схожих вкусов в видеоиграх и сёнен-манге. Такеши давал ей почитать истории про ниндзя и шинигами с большими мечами; мама ей такого не купила бы ни за что! Девочка отдавала ему всё всучиваемое ей сладкое, которое парень действительно любил. И на переменах хихикала над его любимым клубничным молоком. Впрочем, он не обижался. Чего обижаться-то? Они ж друзья! И к негодованию Наны, он хлопал девочку по плечу и сообщал всем в округе, что она "свой парень". Единственное из того, чему учила мама, и Тсуна не сопротивлялась, - это оказание первой медицинской помощи. За эти умения и общность интересов парни её уважали и действительно считали «своей». Школьный тренер с радостью взял девочку в волейбольную команду и очень удивился её настойчивому желанию быть всего лишь запасной. Доводы, что она стесняется, казались ему неубедительными, особенно когда он увидел её бегущую с мальчишками в порванной юбке и сверкающую на всю улицу трусами. Иногда Саваде приходилось задумываться о будущем. Заниматься профессиональным спортом, как мечтал Ямамото, ей не хотелось. Перспектива замужества и прозябания в качестве домохозяйки её ужасала. А где она может работать с её успехами в учёбе, она даже представить не могла. В такие минуты она даже немного жалела, что не стала, как хотела того мама, «хорошей девочкой», и в какой-то мере завидовала одноклассницам. Особенно Сасагаве Кёко, самой популярной из их класса. У неё так легко, так естественно получалось быть женственной, что Тсуна не могла решить, завидовать ей или сочувствовать. Завидовать этой непринуждённости, лёгкости, с которой у Кёко получалось всё, что должна уметь «хорошая девочка». Всегда опрятная и аккуратная, прилежная и внимательная на уроках она всем нравилась, со всеми могла найти общий язык. Мила и приветлива с каждым. Просто идеал! И от этой «идеальности», какой-то кукольной правильности, Тсуне становилось горько и немного страшно, что она сама могла стать такой. Превратиться в уменьшенную копией своей матери, стать непобедимой воительницей с пылью и беспорядком. Идеальной. Совершенной. А это страшно. Потому, что достигнув совершенства, некуда двигаться дальше. Нужно сохранять идеальность, оставаться на месте. А жизнь – это движение, это изменение, постоянное стремление. Бездействие её убивает. Она не хочет быть совершенной. Она хочет быть живой. Тёплой. Настоящей. Ей тринадцать лет и она переходит в среднюю школу, считая, что от этого практически ничего не изменилось. Но у мироздания есть на этот счёт другое мнение, совершенно противоположное. Ей тринадцать, и мир становится с ног на голову. Или же наоборот? Она знала и раньше, что вежливость не всегда честна, теперь она в курсе, что прямолинейная грубость бывает двусмысленной. Или трёх? Или… ведь зарекаться действительно плохая примета. Теперь в её жизни нет ничего, что можно было бы назвать нормальным. Вот только она так и не решила, чего именно хочет от жизни. Поэтому решили за неё. Нана нанимает дочери репетитора, но ей слишком лень тщательно выбирать и подыскивать самого-самого. Поэтому, репетитор с изрядными странностями. Выглядит как маленький ребёнок, одевается и говорит как взрослый. Очередной оксюморон на её голову. И диалог выходит до ужаса абсурдный: — Голову подними, плечи расправь, грудь вперёд. — Где ты там разглядел грудь? — Ну же, прекрати размахивать руками, как солдат на плацу, покажи мне грацию пантеры перед прыжком! — Я покажу тебе грацию бульдозера при сносе обветшалого дома. — Тебе следует обратить внимание на учёбу. — Разумеется, когда в программу введут кидо и сюнпо.[2] Ну и без дежурного «хорошие девочки так не поступают!» не обошлось. А уж когда он выдаёт эту нелепицу про мафию, она не выдерживает и смеётся: — Девчонка? И вдруг босс мафии? Не бывает такого. Быть подставной фигурой, чтоб вы меня потом замуж за какого-нибудь старикашку выдали? Уж лучше всерьёз пристрелите! Такого ответа Реборн точно не ждёт. Когда Девятый поручил ему заняться воспитанием будущей наследницы, киллер припомнил всё, что знал про жену Иемитсу и пришёл к выводу, что ничего путного из этого не выйдет. А тут такое: в поведении и словах резкое, свободолюбивое. Смотря на её упрямо поджатые губы и тяжёлый взгляд исподлобья, репетитор видит в тринадцатилетней девочке не мать, беззаботную, наивную и восторженную, а её отца, с которым разве что Тимотео спорить станет, да и то не всегда. «Да, девочка, подставной фигуры из тебя не выйдет. А хорошо это или плохо мы все поймём потом» — думает Реборн. Единственное, что ему остаётся, так это клятвенно пообещать, что замуж она выйдет, когда захочет и за кого захочет. И уж конечно, покончить с идеей выдать пигалицу за Занзаса, для поддержания мира и единства в семье. Быть боссом мафии она не хочет. И совсем не потому, что это «не женское» дело, на это ей глубоко плевать, гораздо сильнее её волнует огромная ответственность и необходимость постоянно общаться с кучей малознакомых и неприятных людей. А ещё тот факт, что мафия – это организованная преступность. Одно дело, в игровых автоматах стрелять, другое… что именно будет другое, она предпочитает не задумываться. Но один факт того, что репетитором ей прислали киллера, обещает много "приятных" часов. Её жизнь превратилась в абсурдное кино. С утра она, как обычно, опаздывает в школу, в результате чего получает не подзатыльник от матери, а возрождающую пулю в лоб. Зачем это надо Реборну, она понимает слабо, но стоя посреди школьного двора в одних только полосатых трусах и свободной белой майке, она лишь задумчиво чешет большим пальцем одной ноги под коленкой другой и растерянно спрашивает себя: "Ой, а где моя юбка?". Как будто в первый раз попадает в нелепую ситуацию? Несложно понять, что у репетитора есть некий план и чёткое представление о необходимом результате. А вдобавок изрядная доля садизма и стремления поиздеваться над окружающими. Вот только ей до этого нет ровным счётом никакого дела. Из неё снова лепят что-то противное её природе. Он не учит её, а дрессирует, подталкивая к нужным реакциям и действиям. Только она уже научилась всё выворачивать наизнанку и поступать по-своему. Мысленно Реборн даже готов аплодировать ей за это несгибаемое упрямство. «Вонгола, ещё бы кто-то заставил её делать то, чего она не хочет!» — хмыкает он, но продолжает следовать одному ему известному плану. Она должна быть готова, к чему угодно. Никто не станет делать ей скидок на пол, возраст и неопытность. Мафия предпочитает пользоваться чужой слабостью, играть на чужих ошибках. Мафия может дать второй шанс, но она никогда ничего не прощает и не забывает. Сложно объяснить ребёнку, что это всё ради её же блага, что иногда надо поступиться собственными чувствами только для того, чтобы получить смутную возможность остаться в живых. Кому как не Аркобалено знать, что есть люди, чьи звания и должности значат больше, чем их желания. Заключённый в плен собственного изменённого тела до тех пор, пока следующее «счастливцы» не согласятся хранить равновесие этого мира. Ему слишком хорошо известно, что ожидает Тсуну в скором времени. Потому он делает всё, чтобы она осталась жива и, по возможности, невредима. А также не наделала глупостей, которые могут стоить слишком дорого тем, кто по своей воле пошёл за ней. И уничтожение привычных моральных норм тоже входит в его планы. Никакого стыда от необходимости бегать по городу в одном белье, Тсуна не испытывает. Как-никак, всё детство мяч гоняла, кто хотел и не хотел, успели вдоволь налюбоваться на её коллекцию нижнего белья. Ведь Нана считает, что дочь должна ходить в юбке, и брюк ни разу ей не купила. Но всё это ровно никакой пользы не принесло. А Реборн поражается, как может девочка наплевать, когда она полураздета, но не в состоянии даже в волейбол сыграть за основную команду? Видите ли, она стесняется, все смотрят! Сложившаяся ситуация до дрожи напоминает ей о том, как Нана пыталась вылепить из неё своё подобие. Теперь из неё делают босса мафии. Хорошо, мама в покое оставила, а то тянули бы её за две руки в разные стороны. Как тот несчастный канат на уроке физкультуры. Процесс этого переучивания, передёргивания и выправления болезнен и для Тсуны, и для Реборна. Её ослиное упрямство против его безжалостной прямолинейности. Репетитор становится косвенной причиной появления у неё первой подруги – Хару, едва ли не первая девчонка, в обществе которой она не умирает от скуки. Шумная, беззаботная, но умная и не менее упрямая. Реборн вызывает из Италии хулигана Гокудеру, надеясь, что находясь рядом с таким человеком, она научится принимать решения без колебаний, без оглядки на старые принципы, и придерживаться их до самого конца. Он втягивает в мафию её школьного приятеля Ямамото, сводит её с главой боксёрского клуба и заставляет общаться с его сестрой, той самой кукольно-правильной Кёко. Он даже заинтересовывает поборника дисциплины Хибари. Реборн методично и целенаправленно разрушает простой и понятный мир, для того, чтобы она научилась жить в новом. Просто по тому, что жить по-старому она больше не имеет права. Её и так слишком долго держали в неведении относительно уготованной ей судьбы. Видимо, Иемитсу до последнего пытался обеспечить дочери мирное детство. Вот только просчитался со сроками, и теперь они катастрофически не успевают. Но, даже делая то, что хотел от неё репетитор, она делает это как привыкла – по-своему, и только так. Нана лишь рада тому, что у дочери появились друзья, а не случайные приятели, с которыми можно гонять мяч по пыльной площадке. Она рада новым лицам, и тому, что в доме теперь столько народу. Гокудеру, Ямамото, Сасагаву и даже Хибари она записывает в «кавалеры» своей дочери, уверенная, что только такие отношения и могут быть у школьницы с парнями. Она часами перечисляет их плюсы и минусы, вслух гадая, кого выберет её дочь. Масла в огонь подливает Бьянки. Влюблённая в Реборна и специфически заботящаяся о младшем брате, девушка прикладывает всевозможные усилия, чтобы Тсуна обратила своё внимание именно на Хаято. Этакий способ убить двух зайцев одним ударом: и младший братик выгодно пристроен, и на пути к сердцу Реборна никто не встаёт. А Тсуне приходится мириться с тем, что её окружают киллеры, она сама часть мафии. Ей сейчас как-то не до романтики, не до отношений. Она и не думает пока ни о чём таком и упорно не понимает, не хочет понимать, что именно Гокудера имеет в виду, когда каждое утро провожает её в школу, предлагает понести портфель или исходит злобой при появлении «конкурентов». Но, к его чести, он быстро понимает, что она совсем не такая, как прочие девушки, и подход к ней нужен особенный. Когда приходит время делать кости[3], Тсуна уже понимает, что так просто их не отпустят. Она успела выучить, что мафия – это не то место, куда берут просто так. И не та система, которая отпустит тех, кто неразумно попался в её сети. Мафия до мелочей отточила свои законы, пропитала своим духом саму землю, которая теперь не потерпит над собой другой власти. Да и самих людей, привыкших считать, что мафия будет с ними от рождения и до самой смерти. Она пугает и одновременно завораживает. Мафия бессмертна потому, что она есть везде. Это «camorra» в провинции Неаполь, «‘Ndrangheta» в Калабрии, «cosa nostra» на Сицилии, Якудза в Японии, Триада в Китае, но мафия остается мафией, как ее ни называй. Преступный мир есть собственное государство, в котором такие понятия, как честь, совесть, порядочность являются самым главным законом жизни людей. Можно ненавидеть систему, но соблюдать её правила. Это становится едва ли не главным, что девочка вынесла из истории с Какуё. Ей четырнадцать лет и Конфликт Колец упорно проверяет её на прочность. Но она совершенно не намеренна сдаваться. Слишком привязана к этому сумасшедшему дому, который Реборн называет её Семьёй. А и Занзас не кажется ей тем человеком, которому можно доверить что-то важное. Тот факт, что отец связан с Вонголой даже несколько теряется за утомительными тренировками и беспокойством о Своих. Но как бы там ни обстояли дела, желания участвовать в этой системе, происходящее отнюдь не добавляет. Скорее наоборот. И при этом – крепнет понимание, что рыпаться, давно бесполезно. Она впервые хочет быть «хорошей девочкой». Просто по тому, что их не заставляют становиться боссами мафиозных семей. Она рвётся на свободу, но стены смыкаются, загоняя её в угол. Остаётся только смутная надежда, что однажды она сможет переделать эту систему под себя. Сломать. Согнуть. Вымыть с чистящим порошком. Раскрасить в новые цвета. Ведь не зря же ей столько раз повторяли, что Вонгола – одна из самых сильнейших в Альянсе Семей. Она пытается сделать хоть что-то нормальное, но с ужасом понимает, что столь ненавидимой прежде обыденности в её жизни совсем не осталось. Тогда она просто делает то, что хочется. Без планов на будущее и каких-то особых причин. Она беспокоится о Хром и почти честно говорит матери, что подруга больна, а её родители работают, поэтому она хотела бы её навестить и принести ей подарок. Нане даже в голову не приходит, что её обманули, ведь несколько дней спустя дочь знакомит её с Докуро. Женщина потом ещё долго ворчит, что таких родителей надо лишать родительских прав, и сама, как минимум раз в неделю, готовит гостинцы новой подруги своей дочери. Впервые Тсуна понимает, что уже привыкла манипулировать людьми, носить маски, подстраиваясь под обстоятельства. Она так сильно потерялась в стремлении не стать такой, какой её хотят видеть, что почти не может разобраться, какая она есть. Глядя на хлопочущую по хозяйству мать, девочка вспоминает, с чего всё началось. Она не хотела стать такой же, как её мать. Хотела так сильно, что была согласна на что угодно, только не… Тсуна понимает, что уже добилась своего. Что ещё тогда согласилась на эту судьбу. Боги всегда и всем дают только то, чего они заслуживают. И только те испытания, которые им дано преодолеть. Или погибнуть, преодолевая. Она уже получила исполнение заветного желания. За всё надо платить. Мафия разрушает её жизнь, но создаёт её заново, сложив осколки старой в совершенно невероятном порядке. Яркие стёклышки калейдоскопа меняют своё положение от малейшего прикосновения, складываясь в удивительно гармоничную картину. Каждый раз – новую. Удивительное превращается в норму, норма же становится кратковременной передышкой, не приносящей успокоения, а вызывающей напряжение и ожидание удара в спину. Теперь она не задаётся вопросом, кем она будет после окончания школы. Полная ответственность за себя и друзей лежит на её хрупких плечах, и переложить её на кого-нибудь другого не представляется возможным. Но сколько бы горя и боли ни принесла ей мафия, она подарила ей неизвестную прежде радость: друзей, за которых не жалко отдать свою жизнь. Друзей, ради которых стоит выживать, назло всем врагам. Ради возможности иметь таких друзей, она готова на многое, если не на всё. И эту границу всего приходится увидеть слишком рано. Ей четырнадцать лет, и она теперь знает, что есть вещи, ради которых она готова убивать. Десятилетнее будущее показывает себя с крайне неприглядной стороны. Постоянный страх за себя и родных, вязкое болото каких-то суетных проблем. Это даже жизнью назвать сложно, скорее выживанием. От одной бессмысленной драки до другой. На протяжении всего этого времени, ей хочется, что бы это всё закончилось, что угодно, только не постоянное ожидание катастрофы. Тсуна не может поверить, что сама придумала этот план. Подумать только – сама заставила себя спасать этот мир! Она никому не скажет, что чувствует на самом деле, ведь уже поняла, как больно, когда кто-то волнуется из-за неё. Поэтому она делает всё, чтобы не показать собственной слабости. А так хочется побыть обычной девчонкой. Вот только поздно – детский зарок оставил свой отпечаток в её душе. Кармой лёг на дальнейшую судьбу. Она уже почти ненавидит себя за принятое решение. Она голосует за мир, но снова в моде война. И ей приходится воевать. Время, когда она стеснялась выйти к доске и отвечать перед всем классом, давно прошло. Тсуна уже стала другой, сама того не замечая. Она, не задумываясь, всегда делает то, что должно, даже если этого ей не хочется. С трудом выкраивая в бешеном ритме между непрерывными сражениями и тренировками краткие мгновения покоя и приятных мелочей. Например, вкусной готовки Хару и Кёко, или вечных перебранок мальчишек из-за какой-нибудь ерунды. Ей не хочется, чтобы они менялись, но она не может помешать. Как будто кто-то запустил программу, изменяющую окружающих её людей, подгоняя их под некий шаблон. Хотя почему «кто-то»? Она хорошо знает, чья это вина. Реборн. Умный, безжалостный любитель сложных комбинаций. Он всё говорит ей прямо, чего и зачем добивается: Вонгола должна быть не просто сильной, она должна быть непобедимой. И ей ещё предстоит доказать главам других семей, что она достойна называться боссом. Всё, что она может сделать сейчас – контролировать и направлять эти изменения, чтобы ни она сама, ни её друзья не превратились в идеальные машины для убийства, неспособные на что-либо другое. Ситуация осложняется тем, что она как-то внезапно осознаёт, что большинство окружающих её людей – это привлекательные парни её возраста. Что тут повлияло сильнее – намёки взрослой Бьянки или просто пришло время, она не знает, да и разницы, в общем-то, нет. Хочется чего-то, но чего именно она не понимает сама. Хотя, она уверена – не посиделок в кафе, о которых с таким восторгом вспоминала Кёко, которую часто приглашают на свидания. А всё начинается с того, что Гокудера-кун настаивает на том, что он, как Правая Рука, должен постоянно защищать Десятую, а значит и спать они будут в одной комнате. На всякий случай. Она не возражает, даже когда осознаёт, что это причиняет некоторое неудобство. Хотя бы тем, что завернувшись в одеяло так, что из этого импровизированного кокона выглядывает только кончик носа, она со своего верхнего яруса может наблюдать… и ей это нравится. Она не собирается врать самой себе, что получает исключительно эстетическое удовольствие, глядя, как её Хранитель Урагана готовится ко сну. Она ловит его взгляды за завтраками и обедами, на ужины у них давно уже не остаётся сил. Мысленно отмечает каждую мелочь, новый синяк, ссадину. Все его привычки: как он барабанит пальцами по столешнице, когда нервничает; как в задумчивости прокручивает кольца вокруг пальцев и перебирает многочисленные браслеты; как зажимает в зубах цепочку с какой-то очередной висюлькой, углубившись в толстую книгу. Она знает о нём почти всё, и хочет ещё больше. Хочет до конца понять этого противоречивого парня. Сильного, но слабого. Грубого, но нежного. Храброго, но робкого. Самый восхитительный оксюморон в её жизни. Но тут, в этом безумном будущем, у них полно гораздо более важных проблем. Одни тренировки со взрослым Хибари-саном чего стоят! И она решает подумать об этом позже. Подумать. А пока она будет просто смотреть. Ведь надо же ей иногда отдыхать? Когда-нибудь всё это закончится. Когда-нибудь у неё будет время думать о чём-либо, кроме… просто думать. А сейчас её настигает шок от совершённого убийства, и никакая романтическая чушь просто не может прийти ей в голову. Торчащие в стороны каштановые волосы, вечно спущенные гольфы, неопрятная форма. Знакомьтесь: Савада Тсунаёши, четырнадцать лет, второй класс средней школы, полнейшая неудачница. Непрошибаемое упрямство и привычка всегда стоять на своём. Неестественный цвет глаз и объятые Пламенем Неба перчатки. Знакомьтесь: Десятый Босс Семьи Вонгола. Она убила врага. Не потому, что хотела этого. Не потому, что так получилось. А потому, что он не оставил ей другого выбора. Теперь она пытается привести две стороны своей сути к единому знаменателю. Но всему приходит конец, и не столько переживаниям, сколько размеренному течению жизни. В один то ли прекрасный, то ли ужасный день Бьянки решает всерьёз заняться гардеробом Тсуны и выкидывает всё её нижнее бельё. Привычные хлопковые трусы и майки, благодаря пулям возрождения знакомые всем жителям Намимори, отправляются на свалку. И сколько она ни доказывает старшей девушке, что в лифчике ей не удобно, Бьянки непреклонна. Разразившись на весь магазин тирадой о том, что уважающая себя девушка почти в пятнадцать не может ходить в «этом убожестве», она тратит несколько часов, выбирая то, что удовлетворит их обеих, и тут же мчится куда-то по своим делам, оставив Тсуну в некоторой задумчивости и с кучей маленьких пакетиков. Уже вернувшись домой, она всё так же несколько рассеяна и, услышав хлопок входной двери и громкое «извините за вторжение», неловко оступается на лестнице, кубарем летит прямо на так вовремя пришедшего Гокудеру. Ситуация выходит до ужаса смущающая: мало того, что сама на него упала, она ещё и уронила все свои покупки, которые лежать в пакетах явно не желают и теперь ровным слоем покрывают не только пол прихожей, но и парня. Лежать оказалось на удивление удобно, только неловко немного. Видеть его лицо так близко, широко открытые глаза, пунцовый румянец на щеках и приоткрытые губы. Она почему-то вспоминает, как на подземной базе разглядывала его после душа, как капли воды скользили по его спине, стекая с не до конца высушенных волос, и думает, что если это судьба, то она совсем не против. Последующие несколько дней Бьянки с исключительным упорством старается остаться с ней наедине и со вкусом читает ей лекции на тему сексуального воспитания. Начиная от контрацепции, заканчивая нетрадиционным использованием взбитых сливок, вгоняя её в краску не столько содержанием, сколько мыслями о том, что в доме, где полно народу, их кто-то может услышать. И ещё тем, что ей любопытно. Всё это заставляет её ещё сильнее задуматься о том, чего же она хочет. В конце концов, она решает действовать. На всякий случай, начав издалека и аккуратно. Сначала она стала проводить с Гокудерой больше времени. Судя по его реакции, парень рад подобному изменению. Потом она чаще к нему прикасается, как будто бы случайно, незаметно. Хаято из-за этого сильно нервничает, а она никак не может понять, что же вызывает такую реакцию: или ему неприятно, или совсем наоборот, но он почему-то боится это показать. Чтобы выяснить всё наверняка, она идёт на отчаянный шаг – получив благодаря старательным объяснениям ураганника хороший балл за тест по математике, она с победным кличем бросается к нему на шею и быстро, что бы никто не заметил, прикасается губами к его щеке. Хаято будто бы впадает в ступор от такого бурного проявления эмоций, а потом как-то совсем неловко обнимает её за плечи и утыкается носом в волосы. Ей даже кажется, что она слышит, как часто бьётся его сердце. Она чувствует его так близко, его запах, тепло его тела. И уже совсем не важно, что они стоят посреди класса. Важно его дыхание, чуть щекотящее её ухо. Важен вкус его кожи на её губах. Важны его руки, соскальзывающие с её плеч ниже, проводя ладонями по спине и остановившиеся на талии. Важно, что её сердце сбилось с привычного ритма. И как будто что-то переключается, она понимает, что это всё не штуки, что серьёзно и… правильно. Что они совсем не такие, как остальные. Что у них всё всегда будет не так. Это-то и есть исполнение детской мечты, сделать всё по-своему, чтобы никогда не превратиться в свою мать. Только так и должно быть. После уроков она говорит, что в такую погоду сидеть дома настоящее преступление и приглашает Хаято в парк. Ей теперь глубоко плевать, что это мальчишки должны приглашать девчонок на свидания. Она делает то, о чём просит её сердце, и наконец-то понимает, что имеет в виду Бьянки, утверждая, что «самое главное – это любовь». И целуются они там уже по-настоящему, так что дышать нечем и сердце из груди вот-вот выскочит. Между ними нет обязательного в Японии «давай встречаться», потому что он Сицилиец, а она хочет в своей жизни как можно большего количества нарушенных правил. Есть его робкое «я люблю вас, Десятая» и её уверенное «я тоже люблю тебя, Хаято». Потому что «нравишься» не передаёт всей гаммы чувств. Им не только хорошо вдвоём, но и легко. Они столько прошли вместе, что с полуслова понимают друг друга, до мелочей знают вкусы и привычки. Она счастлива, ведь Хаято «свой», ему не надо лгать, изворачиваться, придумывая правдоподобные объяснения своим словам и поступкам. С ним не нужно носить осточертевшие маски. С ним не нужно притворяться женственной, ведь он лучше всех знает, какая она на самом деле. Он надёжный, а значит, рядом с ним она может позволить себе расслабиться. Гокудера не дарит ей цветов, конфет или мягких игрушек, он всегда выбирает именно то, что ей нравится: интересные книги, диски с хорошими фильмами и классической музыкой. Она выбирает ему книги, но именно такие, какие ему нравятся и каких у него нет, а ещё ремень с заклёпками и, не удержавшись от маленькой шалости, чёрные трусы в черепушечку. У них схожие вкусы и по утрам в его квартире они пьют бодрящий кофе. Всего-то разница, что она кладёт туда сахар, а он нет. Хотя есть и сложности: поначалу Хаято слишком зациклен на том, что она его босс и он всё время боится сделать что-то не то или не так, от этого практически не проявляет инициативы. Но она просит парня рассказать об Италии, раз уж они будут там жить, а в результате получает длиннейшую и познавательнейшую лекцию о том, что Сицилия и Италия – совершенно разные вещи. А ещё о истории появления мафии, сицилийском менталитете, природе погоде, кухне… В ближайшие же выходные он везёт её в Токио на выставку европейской живописи и не хуже гида рассказывал о стилях и направлениях. А потом приводит в какой-то крошечный ресторанчик, попробовать «настоящую сицилийскую кухню», где полчаса препирается с поваром на родном для них обоих сицилийском диалекте со скоростью пулемётной очереди. Она уже два с лишним года пытается учить язык, но понимает разве что пару слов из каждого предложения, да и то не уверенна, что правильно. Но когда, дико стесняясь поднятого шума, она, с трудом подбирая слова и безжалостно коверкая произношение, выговаривает что-то отдалённо напоминающее «Не сердитесь на Хаято, он всегда слишком эмоционален. Мы просто хотели пообедать», сурового вида мужчина, явно занявшийся кулинарией отойдя от более опасных дел, почему-то умиляется и решает обслужить их по высшему разряду. И не слышит, как он перед уходом негромко говорит Хаято «Ты такой девушки больше нигде не найдёшь», даже не подозревая, насколько он прав. После этого Гокудера ведёт себя несколько свободнее, тем не менее, оставляя ей право самой решать, как и с какой скоростью будут развиваться их отношения. В школе почти никто не знает, что они встречаются: Хаято и раньше вёл себя несколько неадекватно по отношению к ней, а тому, что теперь она называет его по имени, как-то не придали значения. Многие их одноклассницы не оставляют попыток привлечь внимание привлекательного иностранца, вызывая бурное негодование с его стороны и едва скрываемое веселье с её. В женской раздевалке после очередного урока физкультуры собирается вся «прекрасная половина» их класса. Они тщательно приводят себя в порядок, поправляют макияж, сплетничают. Слушая приторно-манерное: "Он, правда, тебя поцеловал? Ну, надо же!", она не сдерживается и пренебрежительно фыркает. Ей хочется сказать им что-нибудь едкое, что-нибудь пошлое. Что бы они покраснели до корней волос, по-настоящему, а не как сейчас, стараясь казаться смущёнными. Ей шестнадцать лет, но она уже привыкла быть боссом мафиозной семьи. Ей всё тяжелее учиться в школе. Не столько потому что она старательно запоминает совсем не школьную программу под чутким руководством Реборна, Бьянки и своего отца, сколько из-за подобных мелочей, из-за всех этих детей, счастливых в своём незнании настоящей жизни. Впрочем, такой их жизнь может и никогда не стать. Ей шестнадцать лет, она привыкла к запаху крови, масляным пятнам на своём столе, оттого что Реборн каждый вечер чистит пистолет над её тетрадями по физике. Размерено двигая ёршиком в стволе, он говорит «им от этого хуже уже не станет». Кажется, это занятие его успокаивает. А ещё ей чудится в этом повторяющемся движении что-то пошлое, хотя это может быть лишь игра её воображения. Она привыкла к постоянным ссадинам и вывихам после тренировок. Она привыкла к тому, что в любой момент может зазвонить её мобильный, оглашая класс саундтреком из «Крёстного Отца», который ей в шутку установил Иемитсу, а она так и не сподобилась сменить, и ей придётся куда-то мчаться. Ей шестнадцать, и в школе появился ещё один предмет, по которому она учится довольно сносно – экономика. Вот только ни в одном из тестов ей не попадается вопросов об "отмывании денег" и "оптимизации налогов". Она уже не так стесняется говорить перед всем классом – отучили. Ей шестнадцать и она хочет, что бы все знали, насколько она отличается от всех этих невинно-наивных девочек. Ей хочется рассказать им, что секс – это разделённое на двоих удовольствие. Что это прекрасный способ показать свои эмоции, отдохнуть и расслабиться. Ей хочется хохотать, когда она слышит «Даже не знаю, что буду делать, если… — понижая голос до испуганного шёпота, — он захочет не только поцелуев…». Но она снова фыркает, поправляет вечно сползающие – ведь она не пользуется специальным клеем – гольфы и собирается уходить. Вот только выходит слишком громко, и она слышит ехидное: — Ну и чего ты смеёшься, Савада, тебе-то явно никто ничего такого не предложит… И она не выдерживает, заливается смехом, немного счастливым, немного безумным: — С чего бы это? Когда я хочу секса, то сама прихожу и говорю, что я хочу и как я хочу. И когда она глядит в их перекошенные удивлением и страхом лица, она счастлива от того, что всё получилось, что она порвала ещё одну ниточку, связывавшую её с обыденностью. И Тсуна знает, что хочет оборвать их все, сделать что-то такое, что окончательно сделает её другой в чужих и собственных глазах. Поэтому, когда Хаято, неуверенно и смущаясь, шепчет ей на ухо о том, что он такое в интернете видел… случайно! Разумеется, случайно, когда искал какой-то фильм… но это неважно. Если бы она согласилась… И она соглашается. Просто потому, что это выходит за рамки дозволенного поведения настолько, насколько это вообще возможно. Ей хочется нового, того, что многие сочли бы запретным. А Гокудера просто находит ещё один способ показать своё отношение, показать своё подчинение. Ему практически неважно, доставит ли это ему физическое удовольствие – моральное с лихвой возместит возможную боль. Он любит её безумной любовью языческого фанатика, к которому богиня спустилась с небес. Она и есть его Небо, его воздух, без которого он умрёт. Он видит её без прикрас – иногда усталую, иногда раздражённую. Он умеет видеть силу в её слабостях. Он видит в ней человека, от того она кажется ему более прекрасной – ведь идолы безлики и бесчувственны, а его любовь взаимна. И ему хочется сделать для неё всё, на что он только способен, и даже больше. Поэтому они не откладывают свою безумную идею надолго. Пару дней на поиски матчасти и заказ из интернет магазина. А потом – сразу после школы. Держась за руки и со смехом перебегая через улицы, едва-едва не попав под машину. Потому что хочется как можно быстрее. Быстрой дробью, не глядя пальцами по кодовому замку подъезда. Дробным перестуком шагов один лестничный пролёт. Судорожное позвякивание связки ключей. И вот уже под ними смятое покрывало его кровати, на тумбочке кожаные трусики с приделанным к ним фалопротезом и бутылочка со смазкой. Она сидит верхом на его бёдрах и целует. Жадно, запустив пальцы в его волосы, заставляя запрокинуть голову. Ей нравится эта поза – так она выше него, так она точно может контролировать происходящее, быть уверенной, что всё будет именно так, как хочется. Он развязывает ленту её галстука, завязанную по-мужски, а не на бант, как это положено. Хаято откидывается на спину, продолжая сжимать в пальцах ленту, закидывает руки за голову и вцепляется в спинку кровати. И пусть он ничего не говорит, но она понимает, что он хочет. Стянуть тонкие запястья. Не слишком туго, чтобы не нарушить кровообращение, привязать их к деревянной перекладине. Видимость уязвимости, какой-то хрупкости: худые запястья, перечёркнутые не только привычными цепочками и кожаными ремешками браслетов, но и тёмной тканью галстука. Сведённые вместе, притянутые к горизонтальной планке над его головой. Длинные пальцы, унизанные многочисленными кольцами. Совсем не мужские руки, но… они оба знают, что ему вполне хватило бы сил не то, что порвать эти импровизированные путы, но и разломать спинку кровати, вздумай он вырываться всерьёз. Но он не захочет. Он жаждет принадлежать, целиком и полностью. А секс – самый древний способ показать, насколько один человек подчинён другому. И самый действенный способ показать степень доверия. Она развязывает его галстук и завязывает ему глаза. Так ей проще. Так она чувствует себя свободнее. А он – уязвимее. Полностью отданный её воле. Лишивший себя права распоряжаться своей жизнью и своим телом по собственному желанию. Она расстегивает пуговицы его рубашки. Медленно. Теперь ей некуда спешить. У них есть остаток этого дня и ещё целая ночь. С лихвой хватит на всё задуманное. У неё коротко остриженные ногти, совсем не как у других шестнадцатилетних девушек. Красивый маникюр мешал бы ей пользоваться перчатками. Она рада этому, ведь она хорошо знает, что и как ей предстоит делать – в интернете можно найти всё, что угодно. Было бы желание, а уж этого ей было не занимать. Меньше всего она хочет причинить ему лишнюю боль. Она скользит ладонью по его груди, разводит полы рубашки в стороны, задирает, чтобы не мешали. Прикосновения то быстрые, то медленные. То едва касаясь подушечками пальцев, то всей ладонью. Она рассматривает, изучает. Его лицо, с лихорадочным румянцем на высоких скулах, слегка припухшими приоткрытыми губами. Его шею, с бешено бьющимся пульсом, с кожей, солоноватой от пота на вкус. Его грудь, вздымающаяся от частого и неглубокого дыхания. Она сползает чуть ниже. Ей жарко. Она расстегивает блузку, отбрасывает на пол. Туда же летит лифчик, больше похожий на спортивную маечку. Небольшая грудь напряжена, соски затвердели и требуют прикосновений. Она снова наклоняется и целует его, но перед этим скользит своей грудью по его телу, вырывая прерывистый стон, заставляя напрячься. Она видит, как он стискивает кулаки, почти жалея, что лишил себя возможности прикасаться к ней самому. Почти. Она снимает с него брюки и нижнее бельё. Так же медленно, стараясь обратить внимание на каждую мелочь. Провести кончиками пальцев по низу живота, расстегнуть ремень с заклёпками, тот самый, что она ему подарила и обнаружить на нём ещё один свой подарок – трусы в черепушечку. Она смеётся, целует его в живот и говорит, что ему идёт. Она раздевает его наслаждаясь каждым прикосновением. Ощущением собственной всёдозволенности. Одежда летит на пол, вслед за её блузкой. Но для этого ей приходится встать с его ног и устроиться между ними. Ощутив её перемещение, он тут же раздвигает ноги. Сгибает их в коленях, стараясь раскрыться как можно сильнее. В этом движении не столько желание, сколько доверие и подчинение. Она гладит всё, до чего может дотянуться, а потом неожиданно сильно прижимает его бёдра к кровати. Он никогда не просил её об этом, ей самой как-то не хотелось, но сейчас ей кажется правильным провести языком по напряжённой плоти, ощутив непривычный вкус. Он вздрагивает, пытается отодвинуться, даже понимая, что это невозможно, бессвязно просит прекратить. Она ещё несколько раз касается его члена языком, скользя от основания к головке, и отстраняется. Не то, чтобы она действительно считала это занятие недостойным себя, просто на сегодня у них другие планы. А когда ещё выдастся случай сделать что-то подобное, зная, что Хаято не сможет помешать? Она тянется к нему за поцелуем. Тянется себе за спину, расстегивая молнию на юбке. Тянется на тумбочку, за этой «чёртовой приспособой», как она мысленно окрестила страпон. Это всё почти нереально – девушка с искусственным членом собирается трахать привязанного к кровати парня. Это мог бы быть хороший сюжет для триллера, если бы действующие лица были другими. Если бы действующие лица действовали иначе. Теперь она тянется за смазкой. Тянется всем телом, снова ложась на него, но сейчас он чувствует прикосновение не только её тела, но и выбранной ими игрушки. Предвкушение не даёт ему мыслить связно. Всё, что ему остаётся – это сосредоточиться на ощущениях, стараясь не думать ни о чём другом. Просто не думать. Бесцветное. Без запаха. Похожее на масло. Моментально делает руки такими скользкими, что бутылочка чуть не опрокидывается на кровать. И пальцы дрожат. Не то от нетерпения, не то от страха. Не то от чего-то ещё. Она старается быть нежной. Старается не спешить. Старается аккуратно. Она старается. Придерживает его бёдра, чтобы он сам не навредил себе, если случайно дёрнется. Придёрживает, потому, что ей нравится его касаться. Она снова целует его живот и внутреннюю сторону бёдер, медленно скользя языком по солоноватой коже, оставляет яркие пятна засосов, как клейма принадлежности. Он только её, целиком и полностью. Она целует его, пока пальцы, сначала один, потом два, теперь три, двигаются в его анусе. Медленно, размеренно, через каждые два-три движения чуть меняя угол проникновения. Мышцы сжимаются, как будто не хотят отпускать её пальцы наружу. А внутри у него горячо и скользко от смазки. Ей хочется, чтобы ему было хорошо. Прилипшая ко лбу чёлка лезет в глаза, и она заправляет её за ухо, наплевав на то, что все руки в этом суперскользком масле. И хорошо, что это именно масло. Супер. Скользкое. А то какой-то гель в одном из просмотренных ею роликов, был липким и походил на прозрачные сопли, которые явно не хотели отлипать от пальцев. Нет. Хаято действительно умный парень. Он всё всегда продумывает заранее. Ничто не должно отвлекать её в такой ответственный момент. Она довольно улыбается и снова проводит языком по его члену, потом медленно вбирает в рот головку, но снова отстраняется. Так толком и не начав минет. Потом. Сейчас главное другое. В этом есть что-то правильное и неправильное одновременно. Что-то запретное и естественное. Что-то безумное и единственно возможное. Оксюморон – совмещение несовместимого. То, что она делала всю жизнь, даже не осознавая того. Истинная вершина безупречного безумия, разделённого на двоих. Его ноги широко раздвинуты, согнуты в коленях. Он тяжело дышит и просит её начать уже делать хоть что-то. Ей кажется, что она уже вся перемазалась в этой смазке. Они вместе замерли на краю, осталось только сделать последний шаг. Рухнуть на камни или подняться в небо. Сейчас им обоим почти нет разницы – и то, и другое – полёт. Для того, что бы научиться летать, нужно шагнуть в пропасть. Если повезёт, у вас вырастут крылья. Выбор лежит на ней, ведь он давно поклялся последовать за ней хоть в Ад. А тут всего-то какая-то пропасть. Бездонный провал между привычным безумием и новым сумасшествием. Зато – одним на двоих. Сходить с ума по отдельности не так интересно, как вместе. Вместе. Только это имеет значение. Она делает всё, чтобы ему не было больно. «В конце концов, всё дело в психологии, — думает она, — долго ведь не надо. Просто чтобы…». Она входит в его тело медленно, осторожно, боясь навредить. Ведь не поймёшь же толком с этой "чёртовой приспособой", когда уже стоит остановитЬся, когда будет слишком, когда… Но все доводы становятся неважны, когда она чувствует дрожь его тела, ощущает неровный пульс, прикасаясь губами к его шее. Когда, проведя языком по его губам, ощущает металлический привкус крови. Когда слышит хриплое «Я принадлежу вам, Десятая». Когда. Солоновато-острый привкус безумия остаётся на её языке после долгого поцелуя. Кисло-сладкий запах безумия наполняет комнату, когда она начинает двигаться сильнее. Её сводит с ума осознание происходящего. И она понимает, что всё, что с ней происходило до этого – ради этой минуты. Все её мечты – неосознанные, выстраданные, заменившие ей детство – именно об этом. И она понимает, что тогда, на базе, когда закутавшись в одеяло, она разглядывала Хаято, своего Хаято, она смотрела именно так – сверху. И капли пота текут по его виску из-под закрывающего глаза галстука, так же как тогда капли воды стекали с мокрых волос. Скользили по худой спине, пока не натыкались на обёрнутое вокруг бёдер полотенце, которое и не прикрывало-то толком ничего. Особенно – когда он наклонился за упавшей расчёской. Оказывается, она помнит каждую мелочь, каждую деталь. Ведь тогда жар возбуждения впервые прокатился по её телу. Её движения становятся резче. Пальцы впиваются в бёдра сильнее. И на плече уже явно будет не засос, а укус. Но безумие наполняет их обоих наслаждением. Ведь теперь всё понятно. Всё правильно. Для них двоих оксюморон стал единственной точкой опоры. Во дворе многоквартирного дома стоит мужчина лет сорока, подпирая спиной стену рядом с окном одной из квартир первого этажа. Больше всего он похож на рабочего, который решил немного передохнуть. Расслабленная поза. Руки скрещены на груди. Каска надвинута на глаза. Вот только привычной беззаботной улыбки на лице нет. Савада Иемитсу. Не слишком хороший отец, зато широко известный в узких кругах глава CEDEF. Не слишком хороший муж, зато у Наны всегда есть всё, что она хочет. Он слушает. Там, за окном квартиры, хриплые стоны, бессвязный шёпот. Там, за окном квартиры, занимаются сексом. Там, за окном квартиры, его шестнадцатилетняя дочь и этот оболтус, которого они сами выбрали для неё. Но это его дочь. Почему-то ему проще знать о том, что два года назад она убила своего первого противника. Почему-то ему проще знать о том, что он сам уготовил ей судьбу быть боссом мафиозной семьи. Почему-то ему проще… Чем знать, что она занимается сексом. В конце концов, ей только шестнадцать! Уж лучше бы она опять кого-нибудь убила. Там, за окном квартиры, сопляк стонет «Десятая!» и просит «Сильнее!». Иемитсу сильнее хмурится и косится на своего старого приятеля. Реборн сидит на ветке ближайшего дерева и смотрит прямо в окно. Ему виднее. Он поправляет шляпу так, чтобы тень падала на глаза и не позволяла увидеть зарождающийся в них смех. — Ты бы и тоже посмотрел. — Советует киллер, кивком головы указывая на окно. — Узнаешь много нового. Савада раздражённо сплёвывает, но всё же следует совету: хватается за раму, чуть подтягивается на руках, так, чтобы только глаза над подоконником видны. И каска. На кровати двое подростков. Лёгкий тюль мешает разглядеть подробности. Взгляд выхватывает мальчишеские запястья, привязанные к спинке кровати. Девичью спину, к которой прилипли длинные пряди каштановых волос. Разведённые в стороны худые коленки. Узкая ладонь с коротко остриженными ногтями с силой сжимает бедро. Пластырь на плече. Свежий ожог чуть выше запястья. Контраст пепельных волос и чёрного галстука, которым завязаны глаза. Савада разжимает руки и снова подпирает плечом стену. Он никак не может решить, стоило ли ему смотреть на это, или нет. — Мда-а-а… — тянет он через некоторое время. Всё так же задумчиво, но всё же менее напряжённо. — Моя девочка… — Не такая она и девочка, если подумать. Сами такой воспитали. — Поправляет его Аркобалено. — И всё же, современная молодёжь совсем потеряла стыд. Иемитсу фыркает, но ничего не говорит. — Так что делать будем? — настаивает киллер. — А что остаётся? Буду у синьора Гокудеры просить руки его сына для своей дочери... — чуть усмехается собственной формулировке Савада. В конце концов, синьор Гокудера явно будет шокирован сильнее, чем он сам. — Ну-ну. — Улыбается Реборн. — Только учти, я ей обещал, что замуж она пойдёт тогда, когда захочет. И за того, кого выберет сама. — Если это не выбор, то я Дева Мария. Но поговорить всё же стоит. — Бормочет Савада и, после некоторой паузы умилённо добавляет. — Не дочка у меня, а ходячий оксюморон. — Я заметил. — Реборн широко улыбается и перепрыгивает с дерева мужчине на плечо. — Вся в тебя. ------------------ [1] Оксюморон - (др.-греч. «умная глупость») — стилистическая фигура или стилистическая ошибка — сочетание слов с противоположным значением (то есть сочетание несочетаемого). Для оксюморона характерно намеренное использование противоречия для создания стилистического эффекта. С психологической точки зрения, оксюморон представляет собой способ разрешения необъяснимой ситуации. [2] Тсуна читает Блич. Почему бы и нет? Ей Ямамото дал почитать…. [3] Сделать кости. Завалить первого парня, чтобы быть принятым в Семью. Задание стажера, переводящее из интернатуры в профессию.