***
Проснуться меня заставил желудок, который настойчиво требовал сигарету с энергетиком и доширак. Пока я потягивался и все суставчики вставали на свои места, думал, что употреблю первым. Энергетика не было, последний доширак позавчера испортился. Сигареты были, вот они, на тумбочке, и пепельница тут же. Продрав глаза, я прикурил. Этот вонючий дым и жёлтые руки уже четыре года мои верные спутники. С самой смерти отца. Каждое утро я вспоминаю о нём. Помните, я говорил про воровство? Мать закрывает глаза на все мои проделки, но не на это. Вообще, отца в могилу по факту свели долги, но из-за неимения возможности их отдать, он стал воровать. Неприятная история. Сделав ещё затяжку, у меня свело желудок. Я выругался, но курил. За годы сформировался принцип докуривать до фильтра. Я не мог это объяснить. Потушив бычок, сел на кровати. Голова закружилась, но блевать мне было нечем. Наконец встав, я достал из угла одежду. Вонючую, драную, старую. Но единственную. «Постирать хоть, что ли, порошок же есть. Ах да, электричества нет. Видимо, по старинке. Но сначала магазин». Слава богу, энергетик с дошираком были по акции. Протянув кассирше купюру, я почувствовал на своём плече чью-то руку. Уже рефлекторно собираясь ударить в живот, я обернулся и увидел, что это был Семён. — Какие люди. Опять не выспался? — Неверная постановка вопроса. — Ты вообще спал? — Вот, — протянул я, — Это была скорее полудрёма. Я ж последние года четыре не могу выспаться по-человечески. Погоди, давай хоть выйдем. Я невольно глянул на покупки Сёмы. Колбаса, молоко, сыр. Вино. Недешёвое по меркам нашего села, но дешёвое по меркам этого магазина. Эта их сеть добралась даже к нам в глушь. Наконец нам всё пробили, и мы вышли на воздух. На часах стояло половина двенадцатого. — Ну-с, почему это вдруг ты затариваешься здесь, а не поехал в город как обычно? — Оказывается, к нам приедут какие-то дальние родственники. Я их даже не знаю, но они почему-то решили вспомнить про нас. — Наверное, и им человеческое не чуждо. Пойдём закинем это всё ко мне и прогуляемся. Потом заберёшь. — Да без проблем. Через некоторое время мы шли вдоль дороги, ведущей в город. До самого, собственно, города было достаточно далеко, километров двести. Но мы с Семёном любили просто прогуливаться вдоль дороги, иногда заходя в лес посидеть на полянке, поглядеть на природу. Почти восемнадцать лет придуркам. Цитата отца Семёна. — Что сказала маменька по поводу твоего столь позднего появления? — Сказала, что я дурак, и что слава богу, что я не пил. Накормила и отправила спать. — Ясно, — опять протянул я и некоторое время молчал. Мне не хотелось задавать этот вопрос, но хотелось знать на него ответ, — Так и когда ты в город? — Хотят отправлять завтра. Но я постараюсь настоять, чтобы остаться подольше. — Не смеши. Родители только делают вид, что слушают тебя и твои просьбы. На деле всё равно будет так, как они хотят, ты просто этого не видишь. А я вижу. Семён молчал. Он знал, что я прав, но любому тяжело это признать. Особенно если прав друг. И если прав в том, что ты упорно отрицаешь. На горизонте начали собираться тучи. — А ты, Вить… Ты-то что будешь делать? — Пока живу на заначки и на то, что подкидывает мамка. — Но ты же учился… Я помню, ты хотел работать учителем. — я прикурил. — Хотел, Сём, хотел. Судьбе частенько насрать на то, что мы хотим. И причём с такой очень высокой колокольни. — Не знаю, моей судьбе видимо не насрать, как ты сказал. У меня вот всё неплохо… Он замолчал на полуслове, потому что я посмотрел на него взглядом, который он не любил. Я глядел на него глазами загнанного зверя, того, кто потерял если не всё, то многое. И это было правдой, как бы мне так же не хотелось это признавать. — Прости, — он потупил взгляд. — Я запамятовал. — Да ничего, — сказал я, пытаясь оторвать стиснутые зубы друг от друга. — Завтра так завтра. Выпьем вечером пива? Я угощаю. — Нет уж, я. У тебя эти деньги последние, это видно. Иначе ты бы взял тот дошик, за пятнадцать, а не за восемь. — я улыбнулся, теперь совсем без желчи. — Ну лады. Только тёмного мне возьми, а не той мочи как в прошлый раз. Можешь даже пару бутылок. — Забились. У тебя? — Да, часа через два-три. Через два с половиной приходи. — Принято, шеф.***
Звон стекляшек был очень приятным. Сёма взял даже моего любимого арахиса и чесночных сухариков. Вскрыв бутылки, мы чокнулись горлышками и сделали по глотку. Нет нужды говорить тут про наши не самые светские разговоры, которые именно в тот день не должны быть удостоены внимания. Вскоре вторая бутылка подошла к концу. — Чё-то я даже не захмелел. Может, ещё по одной? — Тебе стипендию что ли прислали? — Тип того. Так тебе взять? — Ну, раз ты угощаешь. Я вышел во двор вместе с ним, мне захотелось покурить на воздухе. Тучи были уже возле окраины бурелома. Они были слишком чёрные. Нехорошо. Закрыв за Семёном дверь калитки, я присел на лавочку и задымил. Глядел на старую рябину, в некоторых местах гнилую. Вспоминал качели, которые отец повесил на самой толстой ветке. Просто две верёвки и дощечка, а сколько счастья ребёнку. Так, незаметно для себя, я выкурил ещё две сигареты, задумчиво глядя на затянутое небо. Но тут вернулся Семён, торжественно демонстрируя бутылки с пивом и коньяк. В пакете ещё что-то оставалось, видимо закуска. Он слишком любит меня. Понятия не имею, почему он ко мне привязался. В городе у него куча друзей, подруг, девушка есть. Но тут всё свободное время он посвящает мне, не переписывается с ними, не звонит. Только со мной. Я не понимаю, но и не жалуюсь — мне тоже с ним хорошо. Он весёлый, общительный, умный. Но иногда наивный до жути, конечно. Но мне кажется, это проблема всех умных людей. Меня школьная травля научила никому не доверять. Мы с ним шибко разные, но это подтверждает, что противоположности притягиваются. Мы решили не возвращаться в комнату. Я сходил в дом, достал рюмки и кружки, притащил даже табуретку с фанерным щитом, которая стала у нас столом. Разложив всё, Сёма достал из пакета колбасу, хлеб, кетчуп, банку малосольных корнишонов, майонез и коробку конфет. — А свечки будут? — пошутил я. — Нет, а ты хочешь? — рассмеялся он в ответ. Я достал из сарая уже почти прогнивший в некоторых местах мангал, насыпал в него мелких дощечек и веток, которые удалось собрать, подложил бумажку и стал раздувать. Огонь скоро разгорелся, я сходил в поленницу за парой-другой дров покрупнее. Кинув одно, я уложил остальные на землю и торжественно открыл пиво: — За чудесный вечер! — громко провозгласил я. — Полностью поддерживаю. Мы потягивали пиво и опять вели пустые разговоры. Так же быстро закончился и коньяк. Вот уже я дожигал последнее полено. Было видно, что Сёма напился прям как следует. Я же был слегка захмелевший. — Довести тебя, брат, до дома? — Было бы — ик! — неплохо. — Двинули! Благо, его дом был через пару таких же халуп, как моя. Дом семьи Семёна отличался от всех. Он был сделан на совесть, за большие деньги, профессиональными рабочими. Родители Сёмы очень хорошо зарабатывали, и перебрались сюда на постоянной основе, потому что им просто было это удобно: мать разрабатывала дизайны одежды в компьютере, отец же проектировал дома и просто отсылал чертежи главному, за что, собственно, получал деньги. Великая штука Интернет! Я подвёл его к заднему входу. На него напал приступ неожиданной любви, он обнял меня что есть силы. Я думал, что я задохнусь. Потом я увидел, как он заплакал. — Ты чего? Что случилось? — Прости меня, Витька… Богом молю, прости! — он едва не кричал. — За что, идиот? Ты ж ничего не сделал, даже наоборот, оборванца накормил. — Нет, ты не понимаешь, — он тихонько открыл дверь и посмотрел на меня глубоким взглядом своих бездонных голубых глаз. — Не видишь? Небо плачет. Человека хоронить будут. И он захлопнул дверь у меня перед носом. Я почувствовал на себе капли дождя. Пока он не разошёлся, закурил. Я не хотел верить в то, что угадал, что он имеет ввиду. В ту ночь я крепко задумался.***
Наутро я узнал, что Семён повесился. Я не был удивлён. Вы спросите почему? Я не стану вам отвечать. Я уверен, он бы хотел чтобы эту тайну не узнали даже после его смерти. На его отце лица не было. Я подошёл к забору. Несмотря на дороговизну дома, забор был низкий, как в садике, а не высоченный как обычно бывает. Он стоял, опершись, и курил. Я раньше никогда не видел, чтобы он курил. — Здравствуйте, дядь Саш. Не знал, что вы курите. Не найдётся зажигалки? В моей газ кончился. — Что? Да, конечно, держи. — я прикурил. — Что-то случилось? — Как? В смысле, ты не знаешь? — Нет. — То есть, Семён в эту ночь был не с тобой? — Со мной, а как же. Но стойте, он же… — по его щеке скатилась слеза. — Твою мать! Он не просто так мне вчера это сказал. — Что? Что он тебе сказал? Отвечай! — Понимаете, мы просто немного выпили. И он, видать, перебрал, я проводил его. Перед тем, как зайти в дом, он сказал мне: небо плачет, человека хоронить будут. Так значит, он имел ввиду себя… Примите мои соболезнования. Он был мне дорог. Когда похороны? — Сегодня. Плевать на обычаи, не могу видеть его в квартире. Гроб возьмём готовый. Ты же придёшь? — Я не могу не прийти. Но спасибо за приглашение. — Не за что. Ты тоже был ему дорог. Когда он приезжал, разговоры были только о тебе, и что он с тобой будет делать завтра, послезавтра, через два дня. Не знаю, чем ты его так расположил. Ты же… Ты… — Оборванец, — докончил я, — сын нищенки, который тратит молодость на попытки заработать и за которым никто не следит. Сказать по правде, я удивлён вашей просьбе прийти. — Ты не мог не прийти, а я не мог тебя не позвать. Сёма бы этого не одобрил. — Ваша правда. У вас есть идеи почему он так поступил… и с собой, и с вами? — Не знаю, Витя, не знаю. С учёбой всё было чудно, девушка ему названивала почти каждый день. Мы старались мало в чём его ограничивать. Я не понимаю, правда. Я ещё немного постоял, потом пожал плечами, попросил отца Сёмы зайти за мной и ушёл. Одежду я ведь так и не постирал.