Донор

В гетто всегда пахнет землей. Чуть подтаявшей, но все еще холодной, каменно-твердой в своей сердцевине, как в первые дни весны.  Джемин никогда не видел даже клочка земли в стенах гетто, лишь сталь, бетон и стекло. Запах от этого делается еще острее и проникает в каждую клеточку его напряженного тела. Он вручает караульному на пропускном пункте подписанное главой ликтората удостоверение, делает быстрый анализ крови, дабы охрана удостоверилась, что он Теплый, и только затем двигает по указанному адресу.  Вечер ранний, но улицы уже кишат клеймленными. Они ютятся на крылечках своих обветшалых домов, мнутся у магазинчиков и ларьков с плазмой, курят дешевые папироски у распахнутых настежь дверей баров и клубов, которым дано разрешение на торговлю спиртным; просто гуляют. На первый взгляд их и не отличишь от обычного человека, но стоит заглянуть им в глаза, и любая схожесть пропадает. У ветеранов глаза обычно прозрачные, с легким лиловым оттенком смородинового джина, у молодняка — желтые, как у тигренка, а у Свободных радужка окрашена в оттенок старой крови. Попадаются особи и с необычной пигментацией глаз и кожи. За время практики в карантинной зоне Джемин встречал белоглазых вампиров с темной, цвета скальной породы кожей — обычно это были женщины, Матриархи своего Дома или просто высокородные старухи, которые доживали свою восьмую сотню лет, — и вампирят с жгуче-зелеными, как неразбавленный абсент глазенками. А однажды ему довелось клеймить Свободного, чьи глаза походили на калейдоскоп. Каждый раз, когда он поворачивал голову или менял направление голодного, злого взгляда, радужка его преображалась до неузнаваемости.  — Генный выродок, — пояснил Кун, бывший тогда наставником Джемина.   Джемин в жизни не встречал таких красивых выродков.  Его звали Ренджуном, что значило "гуманный и превосходящий других". Джемин сразу отметил иронию: назвать вампиров, особенно Свободных, человечными было довольно сложно. Зато в остальном Ренджун однозначно превосходил всех — стояло ли на них клеймо или нет, — кого Джемину довелось встретить за его короткую жизнь.  Людям обычно не ставят клейма. По крайней мере, пока они не захотят стать донорами. Тогда им присваивают кодовый номер своего Холодного. У Джемина на лодыжке красуется свеженькая цепочка знаков: R-230300M, что на языке чисел значит "Ренджун".  Когда в лабораторию приходит один из кураторов Холодных и говорит, что его подопечному нужен донор — инъекции плазмы не дали результатов, и вампир стремительно угасает, — Джемин не обращает на его слова внимания: на первых стадиях адаптации такое случается с половиной молодняка, и найти донора каждому едва ли возможно, — но стоит куратору назвать имя, и он, не задумываясь, вызывается добровольцем. Он не в силах объяснить это ни наставнику, ни ликторской комиссии во главе с ректором Чистилища, ни самому себе. Он просто знает, что должен стать донором для Ренджуна.  Три месяца спустя он все еще верит, что сделал правильный выбор. "Красная гвоздика" — одно из тех заведений, где куратор меньше всего хотел бы застать своего подопечного, и Джемин направляется именно туда. Ренджун подрабатывает там барменом, потому что "Гвоздика" — единственное место в гетто, где торгуют донорской из-под полы. Два кубика первой стоят целое состояние, и Джемин не удивится, если Ренджун оставляет в баре весь свой недельный заработок. Винить его за это не получается: без личного донора достать кровь в гетто законным путем невозможно.  На дверях стоит вышибала из числа ветеранов. Он окидывает Джемина долгим, пристальным взглядом аметистовых глаз и потягивает носом, принюхиваясь: не несет ли от него серебром и гвоздичным маслом, которым Охотники обычно смазывают стволы своих револьверов, дабы забить вонь жженого пороха. Но у прошлого нет запаха, да и не тянет Джемин на профессионального Охотника: слишком молодой и ухоженный, — так что вышибала нехотя пускает его внутрь, взяв за вход пару жетонов.  "Красная гвоздика" — полуподвальное помещение на три стола, освещенное лишь алыми люминесцентными лампами. В дальнем его конце ютится подковообразная стойка, где двое Холодных распивают разбавленный плазмой спирт. Тусклый потолочный свет окрашивает напитки во все оттенки красного, и сказать, чистая ли в рюмках плазма или сдобренная донорской, нельзя.  Джемин проходит к стойке и усаживается на единственный свободный табурет. Парочка его невольных соседей глядит на него с неприкрытым интересом. "Красная гвоздика" — не место для Теплых, но и входить сюда им не возбраняется. Просто так не принято. Будь он Охотником, они бы, пожалуй, воздержались от зубастых ухмылок, но Джемин — простая лабораторная крыса, а к ним в гетто относятся с не меньшим презрением, чем к караульным.  — Чего тебе? — Ренджун упирается ладонями в исцарапанную, жирно блестящую крышку стойки и смотрит Джемину в глаза.  — Когда у тебя перерыв? Нужно поговорить. — Джемин на взгляд Холодных, может, и простой человечишка с интеллектом чайной ложки, но трепаться о том, что он теперь личный донор Ренджуна во всеуслышание не собирается. К вампирам, у которых есть свои доноры, в гетто относятся так же, как и к карантинным служащим.  — Через полчаса. Но мне с тобой не о чем говорить.  — Я подожду. — Джемин поднимается из-за стойки и направляется к дальнему, никем не занятому столику.  Ренджун подходит к нему спустя пять минут, смахивает со стола липкие капли  "Кровавой Мэри" и грохает о щербатую столешницу бокалом. О толстые стеклянные стенки позвякивает лед. Джемин знает, что это всего лишь вода, потому что людям запрещено принимать любые одурманивающие вещества на территории гетто. Подвыпивший человек — легкая добыча для Холодного. После ни один прокурор не докажет, что Теплый не спровоцировал нападение.  Джемин берет стакан в руки и делает крохотный глоток воды, не спуская с Ренджуна глаз. За три месяца, что они не виделись, волосы Ренджуна отрасли настолько, что теперь он собирает их в хвостик на затылке. Непослушные каштановые пряди, выбившиеся из прически, падают на лицо, чуть завитыми кончиками касаются острого подбородка и поджатых губ. Губы у Ренджуна бледные, сухие даже на вид, и Джемин понимает, что он давно не делал инъекций. В вырезе белоснежной рубашки проглядываются костлявая грудь и укрытые серой сеткой сосудов ключицы. Некогда смуглая кожа выцвела и истончилась, сделалась бумажно-тонкой, хрупкой. Широкие браслеты болтаются на узких запястьях, чуть выше виднеется несколько старых, успевших пожелтеть синяков. Бедра и ноги у Ренджуна совсем как у девочки, что еще сильнее подчеркивают зауженные книзу черные брюки. Маленькие, крепкие ягодицы с легкостью уместятся у Джемина в ладонях. Он проверял. Ренджун тогда едва не сломал ему руку, но оно того стоило.  — Смотришь так, словно сожрать меня собираешься. — Ренджун на Джемина не глядит, и это, пожалуй, к лучшему. Джемину жутко хочется его поцеловать, но тогда Ренджун сломает ему шею и тем самым лишит себя донора, а это в планы Джемина точно не входит.  — Скорее, наоборот, — отвечает он и берет в рот кусочек льда.  Ренджун обжигает его стремительным, полным лютой злобы взглядом и чеканным шагом возвращается за стойку.  Полчаса тянутся мучительно долго. Лед в бокале тает, и Джемин гоняет последний кусочек по толстому дну, заставляя сидящих за соседним столиком вампиров поглядывать на него с неприкрытым недовольством. Слух у Холодных более чуткий и острый, чем у человека,  и подобные звуки, должно быть, изрядно действуют на нервы.  Джемин своего занятия не прекращает, и вскоре у его стола возникает, словно черт из табакерки, Ренджун.  — Идем, — говорит он холодно и жестом велит идти за ним.  Джемин беспрекословно повинуется.  Они выходят через черный ход и оказываются в вонючем, кишащем крысами проулке. Накрапывает бурый и маслянистый, словно кто опрокинул на мир ведро помоев, дождь, и Джемин натягивает на голову капюшон своей старенькой, пастельно-бирюзовой худи. Мысленно прощается с ее девственной чистотой и выходит под дождь. Ренджун пересекает проулок и сворачивает в неприметный проход меж домами. Они стоят так плотно друг к другу, что пройти между ними получается лишь гуськом. Крыши домов смыкаются над головой и служат неплохим укрытием от непогоды.  В проулке царят вечные сумерки и острее, чем где бы то ни было в гетто, пахнет землей.  — Ну так чего тебе? — спрашивает Ренджун, спиной прижимаясь к шершавой стене, и скрещивает руки на груди. Жест скорее защитный, нежели вызывающий, и у Джемина неприятно екает под солнышком.  — Вот. — Он вынимает из кармана донорское удостоверение и протягивает его Ренджуну.  Ренджун смотрит на Джемина так, словно тот ему живого паука протянул на ладони, и не моргает. От взгляда его чудных, цветастых глаз в душе Джемина открываются стигматы.  — Я не просил.  — Зато твой куратор — да.  — Это я знаю, ублюдок. Я тебя не просил.  Джемин закатывает глаза, качает головой и делает шаг вперед. Ровно столько их лежит между ним и Ренджуном. Тот всем телом вжимается в стену и взглядом впивается Джемину в лицо. Губы его приоткрываются в коротком вздохе, и Джемин замечает остро блестящие кончики клыков. Большинству клеймленных их удаляют, но Ренджун — генетически улучшенный образец вампира, и удалить ему клыки можно лишь с половиной черепа. Заточка тоже ничего не дает: через полтора месяца клыки восстанавливаются до изначальной длины и остроты. На Ренджуне клеймо супервампира, что значит — он гребаный Дракула на стероидах.  — Я вкусный, ты знаешь. Четвертая положительная. Твоя любимая. — Джемин склоняется к Ренджунову уху, проходится по его кромке дыханием. — Ты можешь кончить от одной крохотной инъекции вот сюда. — Он проводит пальцем по скрытой тонкой кожей вене на тыльной стороне ладони. Там, где природа оставила свою причудливую метку в виде родимого пятна, которое часто путают с синяком. Джемину оно нравится, и Ренджун об этом знает.  Он отдергивает руку и отталкивает Джемина от себя.  — Ненавижу, — выдыхает он с присвистом, по-змеиному, и уже сам шагает к Джемину. Не то целует, не то кусает прерывисто под подбородком и убегает в бар. Джемин остается ждать окончания его смены под тихим, вонючим дождем вампирского гетто.  Дом, в котором живет Ренджун, смахивает на пятиэтажную помойку, но сама квартирка на две комнаты с балконом отличается стерильной чистотой и опрятностью. На окнах — самодельные занавески, подоконники заставлены горшками с вполне живыми цветами, а в углу крохотной гостиной ютится аквариум с тридцатью рыбками. Стены оклеены ретро-обоями приятного желтого оттенка с милым цветочным паттерном и увешаны рисунками в тонких золоченых рамках. Все работы принадлежат кисти Ренджуна и только крохотный фотоснимок — две продолговатые тени на разрисованном мелками асфальте — достался ему в подарок.  Джемин останавливается у него и рассматривает снимок, пока Ренджун роется в ящике кособокого письменного стола в поисках набора для забора крови.  — А сказал, что ненавидишь. — Джемин усмехается и, сунув руки в карманы брюк, подходит к Ренджуну.  — Я от своих слов не отказываюсь.  Ренджун наконец-то находит искомое и указывает на полосатый диван, заваленный подушками всевозможных форм и размеров. Джемин скидывает куртку и худи и свивает среди подушек импровизированное гнездо.  У Ренджуна дрожат руки, так что он забирает у него набор, перетягивает жгутом предплечье и с первой попытки находит вену. Ренджун завороженно глядит, как кровь тягуче и медленно наполняет шприц, и кусает губы. Жрал он явно очень давно, так что Джемин берет чуть больше положенного. Для донора три-четыре кубика крови сущий пустяк, а для изголодавшегося вампиреныша — настоящее пиршество.   — Я помогу, — говорит он, поднимаясь с дивана.  Ренджун кивает и тут же занимает его место.  Джемин расстегивает первые три пуговицы его сорочки, обнажает грудь. Ренджун такой худой, что он без труда находит вену под ключицей и вводит иглу. Ренджун вздыхает и блаженно прикрывает глаза, когда содержимое шприца попадает в его иссохшие жилы. Джемин одной рукой медленно вводит кровь, чтобы не вызвать у организма шок, а вторую кладет Ренджуну на затылок, поддерживает мгновенно отяжелевшую голову.  Ренджун крупно дрожит и тихо стонет, когда Джемин вынимает иглу. Он отправляет шприц в корзину для бумаг, что ютится у письменного стола и осторожно опускает Ренджуна на подушки. Присаживается рядом на корточки и, взяв маленькую, узкую ладонь в свои ладони, долго глядит в умиротворенное лицо. К щекам Ренджуна постепенно возвращается живой румянец, губы розовеют, а глубокие тени под глазами тают, будто послегрозовые облака в вечернем небе.  — Уже лучше?  — спрашивает Джемин полушепотом и проводит ладонью по разгладившемуся лбу. Ренджун в ответ улыбается уголками рта. — А чего упрямился? Драму устроил?  — Мне так нравится. — Ренджун приоткрывает глаза. Они все такие же удивительные, будто самоцветы какого-то волшебного народца, но в них больше не пылает то кусючее, голодное пламя. — Но ты все равно засранец, и я тебя ненавижу. Как ты посмел? Я согласился на это чертово гетто, лишь бы удрать от тебя подальше, а ты все равно меня достал.    — Ты так сильно меня любишь?  — Больше, чем ты заслуживаешь. И это я тоже ненавижу. Я генетический уродец. Нас создали в лабораториях, чтобы убивать. Мы вообще не должны испытывать эмоций!  — Производственный брак? — Я тебя ударю. Серьезно. Хватит строить из себя умника. У тебя IQ как у ракушки.  — Ты обо мне такого высокого мнения. — Джемин улыбается широко, ибо знает, что больше всего в нем Ренджун ненавидит улыбку. Он совершенно беспомощен перед ней, а это чувство вампиры не выносят еще больше, чем голод.  — Поцелуешь меня?  — С чего такая щедрость? — Джемин оглаживает родимое пятно пальцем, а затем подносит руку к губам и нежно его целует.  Дыхание Ренджуна на миг сбивается.  — Ты же знаешь, — говорит он и облизывается, — сытый вампир — добрый вампир.  — Где еще мне тебя поцеловать?  — Везде.  Не то чтобы донорам не дозволялось трахаться со своими вампирами, просто никому из них, насколько Джемину известно, подобное и в голову не приходило. Вампир — клеймленный он или Свободный, сытый или нет — всегда остается вампиром, а человек — его естественной кормовой базой. Сексуальные отношения между Теплыми и Холодными в глазах большинства (особенно последних) ничем не отличаются от сексуальных отношений человека с животным, которого он употребляет в пищу.  — Чушь, — отвечает Ренджун, когда они впервые об этом заговаривают. С тех пор прошло тринадцать месяцев, и они оба все еще считают это ксенофобной ересью.  — Люблю, когда ты такой, — признается Джемин, когда Ренджун раздвигает перед ним ноги и, приподняв бедра, медленно погружает в себя сразу два пальца.  — Какой?  — Открытый. Честный. Счастливый.  Ренджун стремительно краснеет и фыркает, чтобы скрыть смущение.  — Раздевайся. Сколько мне еще ждать? — бурчит он и отворачивается к спинке дивана.  Джемин неторопливо избавляется от футболки и скидывает брюки. Следом отправляется белье. Джемин опускается на край дивана и проводит ладонью по голени Ренджуна. Кожа у него гладкая и прохладная, но не ледяная, как у вампиров, что живут на чистой плазме. И волоски на ней встают дыбом, стоит Джемину ее коснуться.  — Можно, я? — Джемин целует его колено, и Ренджун невольно сводит ноги вместе.  — Нет. — Он поднимает на Джемина глаза. — Тогда я кончу, а мне бы этого не хотелось. Не сейчас.  Джемин усмехается и, не отпуская Ренджунова взгляда, медленно выцеловывает нежную кожу с внутренней стороны его бедра. Ренджун беззвучно стонет и откидывает голову на подушки. Когда они оба считают, что он достаточно подготовлен, Джемин помогает ему устроиться поудобней и, отыскав использованную иглу, прокалывает подушечку своего пальца. Проводит ею по губам Ренджуна и с удовольствием отмечает, как темнеет его взгляд. Он скользит по его руке к шее, а затем вниз, по груди к животу и паху. Задерживается там на секунду и устремляется дальше, чтобы за миг вспыхнуть диким пламенем.  — Джемин-а… — с дрожью выдыхает Ренджун, и Джемин, проследив за его взглядом, замечает клеймо. Он успел совсем о нем позабыть. — Я только твой, понимаешь? Покуда смерть не разлучит нас и все в этом духе.  Ренджун со свистом выдыхает и дергает Джемина на себя. Целует так, что делается больно, а после отдается с такой неистовой страстью, что Джемин вконец забывает об осторожности. Они оказываются на полу и сплетаются в один потный, царапающийся и кусающийся комок разгоряченной плоти. Ренджун стонет, всхлипывает мучительно, сладко, и впивается в его плечи клыками на каждом толчке, и Джемин позволяет ему пить себя еще, и еще и еще, покуда Ренджун не забивается в беззвучном оргазме.  Джемин кончает в него, потому что Ренджуну нравится, когда Джемин принадлежит ему полностью, до последней капли, будь то кровь, пот, слезы или семя. Джемин не против. Он сам на это подписался.  — Ты дурак, — констатирует Ренджун, когда Джемин вытягивается на потертом ковре рядом с ним. — Ты не должен позволять мне вот так тебя пить. А если увлекусь? Если не смогу остановиться, когда ты попросишь? Я не жрал три недели. Я мог выпить тебя досуха и не заметить.  — Не смог бы. У тебя желудок размером с мой кулак. Я туда весь не помещусь, как бы ты ни пыжился.  Ренджун бьет его несильно в плечо, а затем прижимается к нему губами и прикрывает устало глаза.  — Я не смогу так, — шепчет он. — Без тебя хреново, но с тобой еще хуже.  — Привыкнешь. Тебе предстоит видеть мою рожу минимум три раза в неделю.  — А если попрошу остаться навсегда?  Джемин пожимает плечами.  — Значит, останусь.  — Здесь? В гетто?  — Здесь, с тобой. Это большая разница.  Ренджун приподнимается на локте и заглядывает Джемину в лицо.  — Смотри, сколько влезет, но разумней я от этого не стану.  Ренджун качает головой и проводит по щеке Джемина подушечками пальцев. Они теплые, совсем как у человека.  — Ты же понимает, что рано или поздно, но мне придется убивать. Ради тебя. Я мутант, Джемин. Биологическое оружие. С личным донором под боком я день ото дня буду становиться только сильнее. Местной власти это не понравится. Добраться до меня они не сумеют, и возьмутся за источник моей силы.  Джемин ловит тонкую ладошку и садится, увлекает Ренджуна за собой.  — Ренджун-а, как думаешь, почему твой куратор пришел в лабораторию, где служу именно я?  — Потому что твой бывший наставник работал со мной в карантинной зоне?  — Потому что прежде, чем попасть в лабораторию, я двенадцать лет провел в Чистилище. В нашем отряде было тридцать человек. Тридцать детдомовцев, мальчишек и девчонок, которых готовили к войне со Свободными. Элитный отряд Охотников, обученный выслеживать и убивать Матриархов и Патриархов правящих Домов. Понимаешь? Я единственный человек, которому позволили бы стать твоим донором. Если бы вызвался кто другой, ему бы отказали. Но вызвался я. Им даже не пришлось просить. Удобно, не находишь?  — Но они не могли знать… Они же не могли знать, что мы… Не могли же?  — Нет, конечно. — Джемин запускает пятерню во влажные, спутанные волосы у Ренджуна на затылке и тянет его к себе. Ренджун заметно расслабляется в его объятиях. — В нас же буквально с пеленок воспитывали ненависть и презрение к Холодным. Никто из моих наставников не поверит, что я тебя люблю, даже если увидит, как мы с тобой трахаемся. Им и в голову не придет, что за моим согласием стоит нечто иное, кроме желания исполнить свой долг. Стать донором и полностью подчинить себе одно из самых опасных существ в мире — чем не подвиг для солдата?  — А если они узнают о нас?  — Ничего не будет. Им плевать, каким способом я выполняю свою работу, пока я делаю это качественно. На восьмом году мы даже изучали секс как один из способов манипуляции и контроля. Мой член — смертельно опасное оружие!  Ренджун ржет и зарывается лицом в изгиб его шеи. Джемин обнимает его за плечи и прижимает к себе покрепче.  — А если им что-то не понравится… что ж, убивать людей меня тоже обучили, — говорит он. — Я никому не позволю отобрать тебя у меня. Только ты вправе решать, быть мне рядом или нет. Больше никто.  В ответ Ренджун целует его в шею и увлекает за собой на ковер.  От него тоже едва уловимо пахнет землей.