За тысячу лет

Юнги своей жизни не представляет без Чимина, и пускай их существование можно назвать вечным, юному графу всегда будет мало. Мало разъяснительных бесед о том, что в дневное время суток лучше не появляться на людях, о том, что питаться животными не есть слабость и представляет собой разумный выбор. Недостаточно прикосновений к ледяным ладоням, долгих поцелуев и бесконечных жарких ночей. Вампиры не спят, им не нужно переводить дыхание, отвлекаться на сон и отдых. В первые годы знакомства они боялись — в прямом смысле этого слова — сожрать друг друга в этой нескончаемой страсти. Чимин зарывался пальцами в густых волосах, с любовью вороша их и убирая пряди с довольного лица существа, которое с такой неподдельной заботой смотрело на него. — Когда же мы остановимся? — вечерами шептал Юнги, покрывая тело возлюбленного поцелуями, лёжа на нём, словно на матрасе. — Не хочу думать об этом, — Чимин переворачивал графа на спину, подминая под себя, и вбивался в его тело, как в последний раз, неразборчиво шепча высказывания философов о человеческом чувстве — любви. Ведь по старым сказаниям давно известно — вампирам чувства чужды, они представляют собой слабость, и им подвержены лишь люди. Чимин с этим, своего рода, заблуждением в корне не согласен. Он полюбил Юнги всей своей душой, испытывая к нему самые тёплые чувства и привязанность, измеряющуюся одним простым словом «вечность». У них действительно была и есть вся бесконечность времени, чтобы выучить привычки друг друга, запомнить любимое время года и позволить простой привязанности перерасти в нечто большее. Юнги младше Чимина на пару сотен лет. Для вампира такая разница в возрасте ничего не значит, но для Юнги это чуть не стало настоящей трагедией. Чимин начитан, его грамотной речью невозможно наслушаться, а рассказами о пережитом прошлом он восторгается до сих пор. И не важно, сколько раз он слышал одни и те же истории, из уст Чимина они всегда звучат по-особенному. Как-то тот не подумавши ляпнул, что до их знакомства и не жил вовсе, а просто существовал, дрейфуя по линии судьбы туда и обратно. Юнги тогда долго смеялся, ударяя сжатым кулаком по крепкой груди, кричал о глупости старшего и его завышенных ожиданиях, до конца не веря, что закрутившийся недельный роман может перерасти во что-то большее и даже посоревноваться с таким явлением, как время. — Ты сегодня опять охотился днём, — громко выдыхает Чимин, проводя носом по бледной коже на шее, словно пытаясь собрать с неё все любимые ароматы. — Был голоден… — лепечет Юнги, не выдерживая взгляда мужчины. — Юнги, ты вроде бы уже взрослый вампир, а иногда ведёшь себя, как дитё, — Чимин поднимает Юнги, удерживая его рукой под спину, усаживая на свои бёдра, не выпуская из рук ни на секунду, — а если бы тебя увидели? Хочешь снова привлечь внимание людей к нашей семье? Юнги практически всегда теряется, когда выслушивает замечания от старшего, закусывает нижнюю губу клыками, виновато отводя взгляд в сторону. — Не хочу видеть твою голову на пике, поэтому давай без охоты днём, — Чимин ведёт рукой ниже, ощущая пальцами мурашки, проступающие на худощавом теле. — Хорошо, я постараюсь, — сипит Юнги, стараясь раствориться в кратких прикосновениях, отвлечься лишь на них и только. Чимин для Юнги слишком зрелый. И второй боится, что первому скоро надоест эта игра в попечительство, и он устанет воспитывать глупого вампира и спасать его от неминуемой гибели. Пак же поднимает Юнги, аккуратно входя в его тело, следит за каждой эмоцией на лице, восторгается громкими стонами. Если бы у Чимина билось сердце, оно, наверное, уже давно бы вырвалось из груди. — С огнём играешь, — Чимин утыкается подбородком в ложбинку между ключицами, делает несколько мазков языком по шее, оставляя всё новые и новые засосы, каждой отметиной напоминая Юнги о своей любви. — Как и ты, — граф тихо стонет от нежных движений внутри своего тела, сцепляет ноги вокруг поясницы Чимина, прижимаясь к его оголённому торсу своим. Они оба не знают, когда остановятся, когда Юнги слезет с Чимина, а тот действительно захочет его выпустить из крепкой хватки. — Всегда хотел спросить, почему тебе так нравится делать это перед зеркалом? — Юнги смотрит внимательно на последнее изобретение человечества и лишь усмехается, не видя в нём ничего, кроме комнаты, освещённой в полумраке. Словно их с Чимином и не существует в этой вселенной. — Нравится взгляд прислуги, когда кто-то из них аккуратно заходит в комнату, боясь побеспокоить, и видит в отражении твоё стонущее лицо во всех красках, — усмехается Чимин, позволяя младшему снова ударить себя кулаком в грудь. — Ты что, из этих? — Юнги приподнимает бровь. — Кого? — Извращенцев. Чимин, долго не думая, валит лёгкое тело на шкуру, прижимая его своим сверху. — Следи за языком, ребёнок, или за ним послежу я. — Пак ведёт взглядом по очертанию губ, не сдерживаясь, впивается в них, как в последний раз, проталкивает язык в рот, задевая немалые клыки, и стонет, ощущая привкус железа на языке. — Твоя кровь очень сладкая, — неразборчиво мычит Юнги, сглатывая слюни несколько раз подряд, практически в них захлёбываясь. — Да, я заметил, что ты любишь её пить. — Вы разговариваете с графом, синьор, — Юнги и наигранность практически синонимы, он делает в момент хмурое лицо, но его тут же озаряет широкая улыбка. — Да, а ещё я сейчас нахожусь в теле графа, — Чимин делает толчок вперёд, заставляя младшего под ним снова стонать, — и что, меня теперь накажут? Розгами? Юнги не отвечает, раскидывает руки в стороны от себя, выгибается в спине навстречу толчкам в своём теле. Приглушённо стонет и шепчет имя Чимина десятки раз подряд. Собственный член, уже порядком перевозбуждённый, бьётся головкой о торс, оставляя разводы прозрачной смазки. Старший же не спешит исправлять ситуацию, иногда лишь кратко касаясь плоти, а после убирая руку назад. — Ты настоящий изверг! — выкрикивает Юнги, когда ласки останавливаются. — Твоё наказание за охоту днём. — Я могу приказать. — Ну давай, — Чимин останавливается внутри тела, фиксируя руки Юнги своими, прижимая их к настилу, — приказывай. Тонет в глазах напротив, в которых алые реки разливаются и утягивают за собой в вечность. Чимин лёгким движением руки переворачивает Юнги спиной кверху, сцепляет пальцы на его шее, а другой рукой сжимает бледные бёдра, продолжая вбиваться в него, цеплять членом простату и надавливать на неё под давно изученным углом. Чимину нравится видеть, как Юнги теряется в моменте, как стон застревает в горле, и на его смену приходит лишь сбитое дыхание. — Непослушный ребёнок, — звук от крепкого удара по ягодице резонирует в пространстве заставленной комнаты. — Эй! Мне несколько сотен лет! — Юнги ещё способен на возмущение, хотя стоило бы просто отдаться моменту, насладиться своим мужчиной, но этот спор с Чимином добавляет в их отношения страсти, неподдельной, настоящей и искренней. — Я и говорю, ребёнок, — Чимин опускает обе руки на бёдра, разводит их в стороны и жмётся лобком к ягодицам, вздрагивая от их холодности, ставшей такой родной. — Как вам не стыдно, синьор, вы занимаетесь этим с ребёнком, — парирует Юнги, старательно говоря сквозь громкие стоны. Тишина. Бесконечная, обволакивающая, Юнги несколько раз оборачивается, а после вскрикивает от чего-то горячего, капающего на его и без того истерзанное тело. Чимин льёт воск со свечи, служащей для освещения, вырисовывая каплями узоры в виде парных сердец. Боль. Опьяняющая. Возбуждающая до истомы. Мин окончательно путается в словах и лишь стонет, вся его спина уже усыпана алыми пятнами красного воска. Он назвал бы себя конченным извращенцем, ведь его тело реагирует на это троекратным возбуждением, внизу болезненно тянет. Рука сама тянется к члену, окольцовывая головку пальцами. — Ненасытный, — на ухо хрипит Чимин, обдувая шею своим дыханием, хотя прекрасно знает все потаённые желания своего мужчины, он их давно изучил. Отбрасывает обгоревшую на половину свечу в сторону и ведёт пальцем вдоль рёбер и по позвоночнику, ногтями подцепляя застывший воск. Юнги вбивается в собственную руку, закатывает глаза от повторного толчка, ощущаемого внутри своего тела. От стальных хваток Чимина у любого человека уже давно бы пошли синяки, и лишь для Юнги они остаются приятными. Член несколько раз вздрагивает, зажатый между пальцев, выплёскивая белую жидкость на мягкую шерсть. — Уважаемый Граф, вы только что испортили настил за несколько сотен золотых, — Чимин снова одаривает его ягодицы крепким ударом, хотя сам уже сдерживаться не в силах, находиться внутри Юнги слишком приятно. Стенки сдавливают его, буквально обволакивая, он не тёплый, а опьяняюще ледяной, что добавляет яркости ощущениям. Несколько толчков, он и сам, вытаскивая член на последних секундах, пачкает спину Юнги белыми каплями, что перемешиваются с алыми от воска в единую картину их общей страсти. Кого-то вино опьяняет, туманит рассудок, людей заставляет идти на необдуманные поступки. Но этих двоих любой подобный напиток на секунды возвращает в мир, заставляет думать и тушит животное желание, рвущееся из груди, которое кричит — «Вцепитесь в друг друга снова, немедленно». Юнги делает несколько больших глотков из тяжелого бокала, жмётся ближе к Чимину, падая головой на его плечо. — А ты боялся, что мы не остановимся, — смеётся он, заглядывая в глаза напротив. — Ты нарываешься на второй заход? — Чимин кратко целует любимые губы, пробуя с них вино на вкус, и после только делает глоток из своего бокала. — Только не сейчас! — Юнги не измотан, ничуть, но ему хочется разговоров, нудных речей и пересказов книг современников, которые кажутся ему до одури скучными, если только их не пересказывает Чимин. — Вот как, а я уже был готов, — Пак утягивает Юнги за подмышки на двуспальную кровать с навесом из шёлка, укладывает на мягкие простыни и сам садится рядом, откидываясь на изголовье, допивая остатки вина. — Ты всегда готов, — без злобы замечает Юнги, усаживаясь рядом, старательно пытаясь не разлить вино на кровать. — Юнги, насчёт охоты днём, — глаза Чимина наполняются серьёзностью, от которой второму всегда боязно и как-то не по себе, — прекращай, я сердечно тебя прошу, люди поднимут мятеж, наша семья давно правит этим городом, за нами все наблюдают, за тем, как мы с каждым годом не стареем, за тем, как прячемся в солнечную погоду в стенах замка, и за тем, как прячем глаза под чёрными шляпами. Люди не должны знать, иначе весь наш род окажется под угрозой. — Люди нас любят, — наивно улыбается Юнги, — мы защищаем их селения, кормим, помогаем, они никогда не отвернутся от нас и нашей семьи. Чимин хочет защитить Юнги, но не от людей, а от его бесконечной наивности, с которой борется вот уже сотни лет. Но он не понимает, бежит к человеческим детям с объятиями, подставляет лицо под солнечные лучи у всех на виду и забывает надевать шляпу перед выходом в город. Чимин от этого не устал, он просто боится. Отец говорил, что вампир, испытывающий страх, становится жертвой. Так вот, Пак Чимин — жертва Мин Юнги, и этого уже не исправить. — Ты представить себе не можешь, насколько люди могут измениться, если узнают о том, кто мы есть на самом деле, — впервые произносит Чимин, впервые в его словах столько стали и строгости. — Ты говорил, что расскажешь мне, — граф делает ещё один глоток, отставляя пустой бокал в сторону. — Да, когда буду знать, что ты готов это услышать, — Чимин с заботой убирает пряди волос со лба младшего, проводит подушечкой большого пальца по его губе, а после целует, как в первый раз, — робко и осторожно, страсть сейчас будет лишней. Юнги ещё не готов. Знать, как люди жгут его сородичей, как срывают им головы. Он думает, что слова про пики — всего лишь шутки, фантастика, придуманная безграничным мозгом Чимина, но это не так. Чимин сам всё видел, собирал останки своих братьев, приносил в крипту, в темноте которой так легко спрятать всю свою боль, а после, захоронив несколько поколений вампиров, выйти оттуда с яркой улыбкой. Юнги не готов. Слышать о жестокости, о бесконечной войне между вампирами и людьми. Об их кардинальном отличии и различных взглядах на жизнь. Юнги не готов услышать, а Чимин — рассказать, он переваривает эту боль внутри себя и будет делать это до последнего.