Клюква в сахаре

Сережа просыпается, как обычно, рано — за полчаса до будильника. Привычно не шевелится, лежит с закрытыми глазами и впускает в себя новый день — запах утренней сырости из окна, тишину, разбавленную птичьим гомоном, далекий шум машин, теплое дыхание у плеча, жар обнимающих его рук. И вдруг понимает — что-то не так. Понимает раньше, чем мозг успевает зафиксировать и распознать сигналы, поступающие из реальности. Руки слишком горячие, а дыхание неровное и частое. Сережа наконец открывает глаза, осторожно выпутывается из объятий и прижимается губами ко лбу спящего рядом Сержа — тот только бормочет неразборчиво в ответ. — Трубецкой, ты опять, — Сережа легонько трясет его за плечо. — Лето началось официально — ты заболел. Серж щурит покрасневшие глаза и прячется от света под одеялом, оттуда же спустя секунду раздается страдальческий стон. Недостаточно страдальческий, чтобы быть искренним. Сережа улыбается, воровато, пока никто не видит, и обнимает Сержа вместе с одеялом. Нужно вставать, звонить в офис и сообщать, что поработает из дома. Вызывать врача. Идти в аптеку и в магазин, без яблок и апельсинов Серж болеть категорически отказывался. — Прости, — раздается из глубин одеяла. — Иди на работу, я просто посплю и буду в норме. Сережа вздыхает, тоже недостаточно страдальчески. Позволяет и себя затащить в душный сумрак, где его целуют горячими губами и вопреки собственным словам не спешат никуда отпускать. В первый раз он и правда поверил, пошел собираться, оставив на тумбочке у кровати огромную кружку с чаем и нарезанный кружочками лимон, но натолкнулся на такой несчастный взгляд, что даже порог спальни переступить не смог, пока не переоделся обратно в домашнее и не поклялся никуда не уходить и караулить. По собственному желанию, естественно, даже настояв для верности. Никаких других желаний под этим взглядом не осталось. И его обладатель об этом прекрасно знал. Один раз ничего не значит, два могут быть совпадением, три — система, а четыре? Традиция? Четыре значит, что наступило их четвертое лето вместе, четвертый июнь, когда Серж ни с того ни с сего начинал слишком много времени проводить под кондиционерами, хотя для этого было еще недостаточно жарко, а пить исключительно кофе со льдом, после этот самый лед закидывая в рот и задумчиво им хрустя. Сережа каждый раз пытался его останавливать, даже когда уже знал, что это бесполезно. Серж хотел заболеть, и он заболевал. С того самого первого лета. Тогда они еще привыкали друг к другу, не умели обосабливаться, стеснялись показаться друг другу слишком скучными, неповоротливыми. Боялись за свое счастье, такое хрупкое, дунь — и разлетится, не оставив ничего, кроме разочарования и тоски. Жизнь состояла из постоянных выходов в люди, встреч с друзьями, поездок — смотри, я интересный, со мной тебе будет весело до конца жизни, только не уходи. Вот что говорили все их действия и весь затаенный на подкорке страх потери. Серж не выдержал первым, он мог бы просто сказать, что хочет остаться вдвоем, лежать целыми днями в кровати и обниматься, молча, часами. Чтобы за них говорили руки и губы, осторожное дыхание у виска, но он запаниковал. И просто начал пить холодное, в огромных количествах, уточняя, что ненавидит жару. Плюс двадцать жарой нельзя было назвать даже с натяжкой. Во второй раз они замотались на работе, оба приходили поздно и виделись только в спальне, тоска друг по другу изматывала, дедлайны выжимали все соки, и Серж снова решил проблему, мастерски подгадав время после сдачи проектов. Сережа с радостью заперся с ним дома на неделю, почти не смущаясь собственной непомерной заботы. Третий раз был сюрпризом, к тому моменту они знали друг друга достаточно хорошо, чтобы, не сговариваясь, засесть дома на весь уикенд, уткнувшись друг в друга самым скучным и банальным образом, никому ничего не объясняя. Значит, Сержу нужно было что-то еще, и Сережа очень быстро понял, что именно. Забота. Ему нужна была забота, причем такая, в которой он не рисковал показаться себе слишком слабым и нуждающимся. Болезнь оправдывала все. И требования никуда не уходить и гладить по голове, и поднесенную к губам микстуру в чайной ложке, которую Серж мог бы налить себе и сам, но не наливал, ждал, когда Сережа о нем побеспокоится, заставит забыть о необходимости думать и делать что-то самому, позволит расслабиться и примет как есть. Серж слишком много думал и был при этом слишком замкнутым, отстраненным. Он появлялся в компаниях, поддерживал разговоры, но всегда был немного не здесь, и взгляд его казался скучающим и снисходительным, многих это раздражало, а Сережа чувствовал — все обман: и этот взгляд, и формальный вид. Серж просто не хотел подпускать никого слишком близко, смотрел на мир сквозь переплетение своих колючек и ждал, когда кто-то разглядит его настоящего за всеми шипами. И Сереже немедленно понадобилось влезть в неприступный кокон, действительно рассмотреть как следует все, чего не показывали другим. Он рассматривал четвертый год и никак не мог насмотреться. — Давай я хоть чаю сделаю, — Сережа предпринимает не слишком удачную попытку освободиться. — Сделай, — бормочет Серж, но не отпускает. Ему слишком нравится роль умирающего, которому ни в чем не откажут. Сереже тоже нравится, он признался себе в этом на третий раз. После нескольких дней бесконечных чаев, лекарств, сваренного куриного супа и уверений в том, что даже с покрасневшим от насморка носом Серж самый красивый, его попускает. Больше не кажется, что он делает недостаточно и мог бы ярче и сильнее демонстрировать свои чувства. Серж требует, а Сережа с радостью дает ему требуемое. Им обоим нужны были эти простуды, чтобы избавиться от мысленного хлама, успевающего скопиться за год. От беспочвенных страхов, не поддающихся словам. Разных у каждого, настолько противоположных, что, сойдясь в битве с температурой и саднящим горлом, они уничтожают друг друга. Не навсегда. На двенадцать месяцев. Оказавшись на кухне спустя вечность и тысячу горячечных поцелуев, Сережа варит кофе себе и чай Сержу. Хочет отнести в спальню, но Серж приходит сам — щурясь от света, кутаясь в халат и нарочито громко шлепая босыми ногами по полу. — Будешь ходить босиком — никогда не поправишься, — строго говорит Сережа. — Ну и ладно. Умру, и тебе не придется меня спасать, тебе, наверное, уже надоело все это, — Серж забирается на стул с ногами вопреки собственным словам о неминуемой смерти. — Не надоело, — Сережа ставит перед ним чай и, не удержавшись, целует в макушку. — Я в аптеку, ты чего-нибудь хочешь? — Не знаю, — отзывается Серж, задумчиво тыкая ложкой в дрейфующий на поверхности чашки лимон. — Удивить тебя? — это что-то новое, и Сережа тут же принимает правила. — Удиви, — Серж доволен и прячет улыбку, обернувшись к окну. В аптеке Сережа быстро покупает все необходимое: капли в нос, колдрекс, микстуру, зато в магазине долго ходит вдоль полок, пока не натыкается на клюкву в сахаре. Он любил ее в детстве — перекатывал на языке шершавые белые шарики, не решаясь раскусить. Мысль о жалящей кислоте отзывалась внутри дрожью, но стоило все же решиться —по нёбу расползалось сладко-кислое и совсем не опасное. Хотелось еще. — Что это? — Серж трясет пачку и слушает сухой перестук. — Попробуй, — отвечает Сережа, игнорируя вопрос. Забирается на кровать с ноутбуком, ложится на живот и делает вид, что работает. Повисает недолгая тишина. — Вкусно, — шепчет Серж и подползает ближе, сперва кладет Сереже на спину локти, а потом опускается грудью, вдавливая в матрас. Сережа не протестует, жмурится, когда горячее, температурное дыхание обжигает затылок. — Я ее обожал, когда был ребенком, — перед лицом Сережи оказывается распахнутая ладонь, полная белых, сахарных шариков. Ладонь требовательно толкается ребром в Сережины губы. Он послушно открывает рот. — Мы с тобой как клюква в сахаре, — вдруг говорит Серж. Сережа представляет, как он слизывает сладкую пудру со своей ладони и ждет. Этот момент Сереже особенно нравится – окончательно довольный своим положением Серж начинает говорить милые глупости. Он где-то вычитал, что температура действует на человеческий организм как алкогольное опьянение, и теперь ничуть не стесняется. А Сережа никогда не уточняет, что речь шла об очень высокой температуре, а не о тридцать семь и пять. — Я клюква, — Серж устраивает голову на Сережиной правой лопатке. — И почему же? — Сережа больше не притворяется, что работает, заводит руку за спину и не глядя касается… Чего? Кажется, острого локтя. — Потому что я едкий, язвительный мерзкий тип из болота. Собирать опасно, есть кисло, и долго точно не выдержишь. А ты сахар – тебя все любят, всем с тобой приятно. Ты нравишься даже тем, кто в этом не признается. И тебя я почему-то не обжигаю, может, ты слишком сладкий, чтобы это почувствовать? Поэтому вместе мы интересные, я никого не пугаю, а ты кажешься не таким милым, не просто хорошим и ровным, а терпким. Чтобы поменьше лезли за помощью. И понимали, что ты не такой уж однозначный, со мной всем это видно. — Не такой уж ты едкий, — Сережа отодвигает ноутбук и переворачивается на спину, медленно, чтобы Серж успел перекатиться вместе с ним. Получается почти синхронно. — Это потому что ты вокруг меня, — Серж зевает. — Сваришь суп? Еще один пункт в его личном чек-листе. Сережа хорошо готовит, но времени для этого почти нет. Когда Серж заболевает, он требует супа, перебирается с Сережей на кухню и наблюдает, молча и пристально, кутаясь в принесенный Сережей плед. Счастливый от того, как о нем заботятся. А Сережа счастлив о нем позаботиться, не слыша извечных «не надо, я же сам могу». Фальшивых, но настойчивых. С температурой можно не притворяться. — Сварю, если поспишь. И прекратишь расхаживать всюду босиком. — Посплю и прекращу, — руки Сержа обиваются вокруг Сережиной шеи — о работе можно забыть. — Хочешь, просто отпуск возьмем в следующем году? Или я вместо тебя заболею, — осторожно спрашивает Сережа, уже зная ответ. — Не хочу. Болеть — моя работа, а твоя — лечить. Ты же сахар. — Спи, клюква, — Сережа обнимает его крепче и сам почти соскальзывает в сон. Мысль о целой неделе с лекарствами и чихающим Сержем вовсе не кажется ему неприятной. Никогда не казалась. Он дотягивается до открытой пачки и бросает в рот несколько покрытых сухой глазурью ягод. И привычно медлит, прежде чем почувствовать кисло-сладкий вкус. Хочется еще.