В городе летом очень херово

— Ты себя как-то сдерживай, — смеётся Серёжка, пряча нос в чашку. И добавляет загадочно: — У нас тут всё-таки дети. Миша так удивляется про детей, что даже ответить забывает. Он внимательно оглядывает собравшуюся на веранде и в окрестностях толпу. На ребёнка среди них похож разве что Антоха Арбузов, такой же лысый и с недовольно насупленной мордой, присущей всем младенцам, — видимо, снова с похмелья. Или трубелеевы (новое прозвище прилипает к ним тем крепче, чем сильнее оно раздражает Рылеева) — в том смысле, что их любовь всё ещё юна и нежна. Миша лично видел, как Труба в шесть утра бегал в сад нарвать для сладко спящего Кондраши густо пахнущей сирени (а то, как Кондраша его отчитывал за порчу кустов, — слышал, пожалуй, весь дом). Ползающих туда-сюда Никитиных отпрысков Миша отчаянно игнорирует. Если бы это были настоящие дети, а не демоны из глубин ада, он бы вчера вечером не продул им так позорно в салочки. И да, одной из них было три, а второму едва-едва больше года. Паша, не менее пьяный и расслабленный, чем проигравший младенцам Миша, чуть не обоссался от смеха и даже за завтраком подозрительно пялился в его сторону и хихикал. К слову о Паше... Миша возвращается глазами к объекту своих воздыханий, и Серёжка снова журит: — Вот про этот взгляд я и говорю: очевидно считываемый сексуальный подтекст, и как тебя только с утра хватает. А Миша готов с утра! Ради Паши Миша вообще чувствует в себе силы на многое: хоть с утра, хоть днём, хоть всю ночь напролёт, о-о-о, про всю ночь напролёт у него особые планы, которые не замедлят воплотиться в реальность, стоит только Пестелю обратить на него своё внимание. Паша присоединяемся к ним буквально через десять минут, но не один, а в компании беспрестанно что-то жующих Михи и Антона. Миша был бы рад сказать, что Паша появляется здесь исключительно ради него, но всех троих скорее привлекают удобные шезлонги и пуфы, раскиданные по аккуратно подстриженному газону, и дальность от надувного бассейна — а значит и от Муравьёвских исчадий ада. Антон с разбега бросается на пуфик, сплющивая его до неузнаваемости, и агрессивно смеётся, будто победил в жаркой схватке минимум чудовище, а не придавил своей пухлой пятой точкой несчастный предмет садовой мебели. Миха гораздо более аккуратен: садится рядом прямо на землю, щекочет широкой ладонью травку, фоткает что-то под ногами. У него инсты даже нет, но отчего-то сразу веришь, что фото выходит у него хоть сейчас лайки греби — высокоэстетичным, как и всё в Михиной жизни (кроме Антона). Он терпеливо пережидает, пока Антон закончит шебуршать и всё-таки устроится на своём импровизированном троне, и, поцеловав его волосатую голую коленку, опирается на него плечом. Миша бы зуб отдал за то, что у них есть. А у него осталось ещё три восьмёрки. Мишина жизнь состоит из работы и подработок, но бывает же по-другому! Бесконечная забота в Михиных глазах, агрессия и напор Антошиной любви — всё это кажется ему таким важным и нужным, что хоть вой, хоть засасывай Пашу прямо здесь на газоне. Но Паша занят куда более важными вещами. Его малолетняя сестра, Софья, вновь начала читать какую-то невероятную муть — определение Пашино, Софе нравится! — и Паша очень хочет посраться на эту тему, но для этого как всякий приличный человек он сперва вынужден ознакомиться с оригиналом. А в книжке на данный момент, на минуточку, семнадцать томов. — Погоди, это всё ещё пишется, что ли? — удивляется Серёжа, который в последний раз художественную литературу, изданную позже первой четверти девятнадцатого века, читал когда-то в школе. — «Захватывающая сага», — начинает декламировать Миша, зачитывая прямо с обратной обложки книги, в которую побелевшими (от возмущения, видимо) костяшками вцепился Паша. — Паш, подвинь лапы, не видно ничего… Ага! «Захватывающая сага, действие которой разворачивается в уникальном мире, живущем по своим законам и правилам». Паша фыркает. Миша не хотел бы оказаться тем, что вызывает в Паше такие звуки (на Пашины звуки у него тоже много планов и соображений, но пока его обществу тот предпочитает печатное слово, приходится терпеть). — Чудом выживающая — лучше будет сказать, — Паша сурово вносит свои коррективы в красочный слоган с обложки. — И насчёт законов мне есть что добавить… — Ну разумеется, — закатывает глаза Антон. — Паш, тебе не кажется, что не все любят книжки за Конституцию? Да и рано ей, наверное... — У них нет Конституции, — оскорблённо (тем, что хоть кому-то — и не просто кому-то, а Пашиной сестре! — может быть рано знать о чём-то столь важном) отвечает он. — Они даже до мануфактуры не дошли. И каким-то образом похерили эпоху великих географических открытий, я всё никак не могу сообразить, как это произошло. Кто бы сказал Мише, что в двадцать шесть он будет так отчаянно хотеть мужика, который любит Конституцию больше, чем Мишу, тот бы всё-таки свалил на первом курсе замуж за француза с большим членом. Хотя у французов тоже присутствует эта повёрнутость на «эгалите-либерте» и не факт, что у того Мишиного француза её не было (в конце концов, больше, чем члены, он ценит в мужиках мозги). Эта мысль стоит того, чтобы надраться, но вместо этого Серёжка отправляет их вдвоём на родник. — Настоящую уху надо готовить на чистой родниковой воде! — Миша смотрит на Серёжку, будто тот бредит, но Серёжа его активную жестикуляцию за Пашиной спиной игнорирует и продолжает нести свою пургу. — Здесь он даже освящён, родник в смысле. Идите, в общем, дети мои, и без воды не возвращайтесь. — Настоящую уху, вообще говоря, готовят на той же речной воде, в которой эту щуку выловили, — влезает Артамон — а ему, наверное, виднее, он ведь в семье рыбак. — Ага, — поддакивает Антон, — чтобы с родными пиявками и с ряской. — Откуда у нас вообще в меню образовалась щука? — не понимает Миша. — Пока кто-то с утра чуть не проспал завтрак, Никита с Артамоном уже успели на речку. — Серёжа неумолим. — Паша, всё, хватай этого лентяя в руки и валите с глаз моих. В принципе, Миша не против, чтобы его хватали, он даже может подсказать — где лучше и как сильно. Но когда Серёжа командует, у него невыносимо самодовольное выражение лица: так и хочется либо врезать, либо отправиться под его началом защищать Родину. И пока Миша страдает муками выбора, Паша внезапно ведётся на уговоры и послушно утягивает их в сторону дома. Миша внутренне ликует (они наконец-то останутся наедине!), но рвущихся наружу едких комментариев сдержать не может и кричит уже по пути: — Это поэтому Никитос сейчас дрыхнет без задних ног, да? Да иду я, иду… На кухне Анечка находит для них два вёдра и направляет к роднику: за участком налево, потом направо, потом с горочки, обратно в горочку — в общем, не запутаетесь, тут все знают. Пока Миша старательно пытается запомнить, Паша достаёт телефон и отмечает точку на карте — просто на всякий случай. По пути Миша развлекает их разговорами. Ну и флиртует, вернее, пытается. Флирт выходит неожиданно неловким. Подумать — столько времени хотел остаться наедине, столько планов строил на эти выходные! Паша, вроде, был не против: они переписывались до ночи, Паша несколько раз скидывал фотки из качалки. Гетеро же не хвастаются друг другу полуголыми фотками из душа в час ночи? Но то Паша был занят (хоть и звал на свидание — вроде свидание), то Миша всё тянул и откладывал: работа и прочие взрослые глупости грозили перенести личную жизнь на «после пенсии». Упустить такого красивого и классного Пашу и всё, что у них могло бы быть — тупизм невероятный, поэтому в эти выходные Миша обещал себе действовать решительно. Поездка на дачу стала отличным поводом прощупать почву, так сказать, глубже. А если бы в итоге ему удалось пощупать и самого Пашу — в лёгких шортах и майке без рукавов, ещё не загорелого, но уже по-летнему раздетого — Миша был бы на седьмом небе от счастья. «С горочки» оказывается практически обрывом — тропа уходит в лесок вниз под страшным углом, а вдали ещё виднеются камни. Они спускаются гуськом и с опаской, но родник находится без проблем. Мощный поток воды живописно фигачит из какой-то жестяной трубы, но табличка рядом подтверждает, мол, тот самый святой источник, вы всё правильно нашли. Пейте на здоровье. Побросав вёдра, Паша пытается наклониться над родником и одновременно зачерпнуть горстку воды. — Вкусная, — резюмирует он. — Давай помогу. Миша подходит вплотную и, легонько отодвинув Пашу бедром в сторону, протискивается к источнику. Он складывает ладошки лодочкой и подставляет под струю. Ледяная вода обжигает и льётся сквозь пальцы, и он, разворачиваясь к Паше, протягивает к нему руки, подставляя сложенные ладони. Паша пьёт с благодарностью и как будто невыносимо долго, глядит прямо в глаза, а в конце даже чуть прижимается к ребру Мишиной ладони губами. Когда он возвращает любезность, Миша вкуса воды даже не чувствует, только жар Пашиных ладоней и желание вылизать ему пальцы досуха, с которым, пока что, увы, приходится повременить. Они так и стоят какое-то время и просто улыбаются друг другу. День внезапно начинает налаживаться. Возвращаться по крутой тропе вверх приходится, конечно, с полными вёдрами. Не столько тяжело, сколько опасно. Миша идёт первым и внимательно смотрит под ноги, чтобы случайно не наебнуться о какой-нибудь камень, но мысли его гуляют совсем далеко. Он завёлся, легонько, будто и не заметил сам, но с каждым шагом возбуждение становится всё более ощутимым. Паша идёт прямо за ним, Миша отчётливо слышит его пыхтение, и не скрываясь пялится на Мишину задницу — у Миши в таких делах опыт, это характерное чувство пониже спины не спутать ни с чем. У него сейчас вообще будто обостряются все чувства: солнце шпарит и опаляет оголённую кожу, птицы оглушают своим щебетанием, в ноздри бьёт типичными летними запахами, под завязку наполняя лёгкие ароматами цветения и счастьем. Тут-то он, собственно, и наёбывается. — Блядь! — матерится Миша, когда коварный камешек всё-таки попадается под ногу. Ещё какие-то несколько секунд он смешно размахивает руками, пытаясь удержать равновесие, но катастрофа была неизбежна с самого начала. В кино бы ведро взлетело в воздух, описывая изящную дугу, но сейчас оно просто опрокидывается, обливая их с Пашей студёной водой с головы до ног. На Мише в основном страдают шорты, а Паша становится шикарным обладателем первого приза в конкурсе мокрых маек (в жюри: Миша Бестужев-Рюмин, спонсор конкурса: тоже Миша Бестужев-Рюмин). Пашина майка липнет к торсу, мгновенно становясь прозрачной, но с волос у него смешно капает и вместо страстного желания сейчас нагнуть и выебать Мишу в его глазах читается готовность убивать. Надо сказать, Мишу это тоже по-своему возбуждает. Паша матерится куда изощрённее, растаптывая зародыш игривого настроения, а когда они возвращаются на участок, Серёжа ржёт над ними обоими (за водой пришлось спускаться второй раз). Миша в мокрых шортах плетётся вслед за Пашей, который решает проблему кардинально и снимает майку прямо там, у родника, да так и ходит остаток дня, сверкая голым телом — не хуже, чем на своих фотографиях, — и вызывая трепетные вздохи некоторых присутствующих дев и Миши. — А Паша-то какой прелестный, оказывается! Я как-то раньше не замечала, — с крыльца вздыхает Саша Муравьёва, наблюдающая за полуголым Пашей, своим нормально одетым мужем Никитой и их выводком детей-демонов. Все они вот уже полчаса возятся посреди газона с причиндалами для квадрокоптера и судя по всё более бурной Пашиной жестикуляции и пропорционально нарастающему возбуждению среди демонов запуска аппарата в ближайшее время не предвидится. — Умереть не встать! — присвистывает Анечка, присоединяясь к наблюдающим. Их собирается уже приличное количество, и Мише, который до этого момента тоже наслаждался зрелищем, иррационально хочется завернуть Пашу в одеяло и укрыть от чужих глаз (и, может, после занырнуть под это одеяло самому). — Воскресни! — ворчит он. — Только зомби нам не хватало тут, совсем детей распугаем. Хитрющая Полин тут же чувствует слабину и принимается его дразнить: — Ах, Пашечка, такой мужественный и стройный, он всех нас покорил! Миша знает, что она издевается, но ничего поделать с собой не может. Злится. Приготовленную на обед Артамоном уху он отказывается пробовать чисто из принципа. Хотя пахнет знатно. К вечеру засыпают дети-демоны, но просыпается уебанская Мишина работа. Французы в принципе не худшие из глубокоуважаемых партнёров, доступных в Мишиной конторе (по крайней мере, это не испанцы), но с переходом на удалёнку они совсем потеряли берега. — Чувак динамил тебя три недели, а теперь хочет, чтобы ты ему «быстренько» разъяснил шесть страниц договора? В субботу? — подсаживается к нему с одного боку Серёжа. Миша отчаянно колотит по клавиатуре, перемежая французские глаголы с русскими проклятиями, которые надо будет потом не забыть вырезать. Паша маячит где-то у мангала, то ли помогает, то ли руководит процессом. Он где-то раздобыл рубашку и теперь не такой голый, но всё такой же красивый и недоступный, как был утром, вчера и предыдущие пару недель. Миша на секунду отрывается от пожара в своей рабочей почте, чтобы на него полюбоваться и мечтательно вздохнуть. Личная жизнь, кажется, в очередной раз летит к хуям. Паша смотрит в их сторону и, на мгновение столкнувшись с Серёжей взглядом, хмурится. Миша не может оторваться от экрана и не вполне понимает, что сейчас происходит, но Серёжа отчего-то начинает улыбаться. Становится немного страшно. — С другой стороны, если я ему сейчас не поясню за русскую таможню, — пытаясь разогнать обстановку, отвечает Миша на Серёжин вопрос, — в понедельник утром он вполне успеет отправить нам груз без документов. И тогда трахаться с таможней придётся мне… Слушай, принеси пива, а? Но его уже не слушают, Серёжа даже не глядит на Мишины страдания, только пялится на Пестеля в ответ и с довольным видом потягивает пиво прямо из бутылки. Путём еле заметных движений лицевых мышц, приподнятых уголков губ и изогнутых бровей они наконец достигают какого-то взаимопонимания, и Серёжа без слов встаёт со своего места и с напутственным: «Не проебись хотя бы сейчас» — покидает Мишу в беде. Миша бы и рад не проебаться, но он ничего не понимает и у него горят французы. Пиво ему приносит Паша. Он садится на освобождённое Серёжкой место и кивает на экран. — Все мудаки? Мишино сердце затапливает волна любви. Иногда безусловное сочувствие оказывается куда важнее тысячи вопросов и советов. Пока он нечленораздельно мычит вместо ответа, Паша открывает бутылку холодного пива и протягивает её Мише прямо в руки. Миша тут же присасывается к горлышку, впитывая прохладный напиток, градусы алкоголя и Пашино внимание. Утерев усы тыльной стороной ладони, он с благодарностью выдыхает и вновь поясняет про таможню и трахаться. — С таможней не хочешь, а со мной будешь? — напрямик спрашивает Паша. — Ну чтоб мне понятно было, а то мы хороводы водим, а Муравьёв-Апостол нас того гляди в сарае запрёт, как в школе. — Чтобы трахаться? — не веря своему счастью, уточняет Миша, ради такого дела готовый выкинуть ноутбук в кусты и забыть о нём до понедельника. Паша улыбается, но решительным жестом возвращает ноут на место. — Чтобы целоваться, тут везде дети же, ну Миш. Ты со своими мудаками за полчаса справишься? Я подожду. Да и шашлык скоро. Это его «ну Миш» разрывает Мише сердце. С так некстати объявившимся французом он справляется за двадцать минут, а ещё десять — посвящает тому, чтобы научить Пашу стонать своё имя на все лады. Целоваться в сарае, опираясь спиной на шаткие и пыльные стеллажи с соленьями и тая в Пашиных руках, так же приятно, как он себе это представлял. На шашлык они опаздывают, но на Серёжку всё-таки всегда можно положиться: он откладывает для них обоих мяса достаточно, чтобы сил хватило на всю ночь напролёт. Пускай даже мироздание в эти выходные действительно разрешает Мише с Пашей только целоваться.