Ненависть

В то время в нём постоянно была ненависть. Плескалась на дне, едва ли заполняя его на половину, но что ни день — его встряхивало, как полупустой сосуд, и она ополаскивала стенки, подпрыгивала до самого горлышка. Беспредельная ненависть, жгучая злоба, презрение, а ещё самоуверенность, жестокость и отвращение. Всё вокруг было обмазано отвращением. Загаженные улицы Тошимы вызывали у Шики только презрительные гримасы. Они олицетворяли собой всю мерзость стекавшегося сюда сброда — подлые, пьяные, тупые. И слабые. Ничтожные куски дерьма. Грязные улицы Тошимы походили на его собственную душу, где не было места состраданию, где понятий о чести не существовало, где даже его жизнь ничего не значила по сравнению с безумной целью. Где гнил по углам страх, что он никогда не доберётся до сумасшедшего демона из прошлого. Отвращение — всё здесь было такое. Мерзкий извращенец Арбитро, эти два его придурка, его сломанная игрушка, обтянутая латексом. Лайн, опьянённый им сброд, то, что сам Шики имел к наркотрафику непосредственное отношение, дурацкий титул, выдуманный Арбитро. Ноги бы его не было в этом проклятом городе, если бы не Премье. Чтобы достать его, Шики был готов на всё. Зайти в этот проклятый город и стать здесь повелителем, запачкаться в крови и нечистотах, наматывая чужие кишки на лезвие катаны, — ерунда. Убийства, насилие, наркотики — такая мелочь. Раздавить собственные страхи, уничтожить чувства, забыть всё, что делает человеком. Чувства — это слабость. Сомнения — слабость. Страх — слабость. Безумие — слабость. Он оставил себе ненависть — этого достаточно. Его собственные мысли звучали спокойно, он был холоден и сосредоточен, он умел ждать, умел преодолевать себя, идти по следу, разрушая всё на своем пути, иного не дано. Но ненависть вновь захлёстывала, стоило призраку ускользнуть, стоило очередному трусливому или не в меру самоуверенному отбросу попасться под руку. Не в меру самоуверенному… Пожалуй, глупой самоуверенности в этом парне не было. Дерзость и независимость. Впервые за много лет Шики почувствовал что-то, кроме ненависти и отвращения, увидев его дикие глаза. Интерес. Интерес — это слабость. И Шики оттолкнул его от себя, стоило и парня убить сразу, но он почему-то не стал. Теперь уже трудно было сказать, стало ли это его ошибкой или его подспорьем. Стоило ли бросить раздавленную псину под дождём скулить по мёртвому дружку или забыть на цепи в пыльной квартирке, пока не издох бы? Стоило ли узнавать его имя? Акира. С тех пор, как Шики впервые произнёс это имя, пути назад уже не было. Акира разжёг в нём желания, желания отличные от его лишённой сомненья цели, желания иррациональные, мешающие. Шики мог бы бродить по ночным улицам Тошимы дольше, преследуя свою добычу, но возвращался в сырую стылую каморку к мятежному, несломленному духу. Он напрасно показался Шики раздавленным после смерти того жалкого наркомана, его друга — силы духа Акиры хватило бы на миллион. Её хотелось отобрать. Вырвать из глотки и сожрать, не жуя, проталкивая внутрь чужую непокорность. И Шики жрал: глазами, захлёбываясь вызывающим взглядом, руками, поглощая жар и дрожь крепкого тела, губами, слизывая пот и сопротивление, всем своим естеством. Акира. А к и р а. Даже звук этого имени наполнял Шики его силой, его волей. Иногда Шики казалось, что только потому, что набит был ей по самое горло, он смог выстоять и отвергнуть отравленную ядом кровь, отравленную ядом победу. Смог исторгнуть из себя всю свою ненависть и оставить её там, на руинах рассыпающейся Тошимы. Оставить там весь смысл собственного существования. Ему же самому ничего уже не оставалось. Когда-то в нём была удушающая ненависть, а теперь — лишь горькое отвращение. К собственному не слушающемуся телу, к беспомощной тряпке, в которую он превратился. Даже его рвота, казалось, была наполнена не пищей, которую он всё ещё не мог переварить, а мыслями о том, как Акира возился тут с ним чёрт знает сколько. От каждого его помогающего прикосновения Шики рычал и злился, от каждой замученной улыбки отворачивался. Проклинал. Акиру — за то, что не бросил, Премье — за то, что отнял жизнь, себя — за слабость, за то, как от этой слабости избавлялся, за то, что считал силой. Теперь он победитель и проигравший в одном лице. Непревзойдённый Иль Ре, поверженный самим собой. Когда-то у него была цель, когда-то у него была сила, а теперь у него ничего не осталось. И чтобы жить дальше, ему придётся взять чужое — чужой несломленный дух, чужую силу, чужой жар и чужую преданность. Позволить этому наполнить себя, пропитывая изнутри и выращивая новую одержимость. Он знает, как пить из этого источника, как утонуть в нём, — тело помнит, и он заберёт себе всё. Акира. Кроме него, у Шики ничего не осталось. Кроме него, Шики, пожалуй, теперь ничего и не нужно.