***
Статистика является главным показателем качества и точности в жизни государства. Особенно — когда эта статистика показывает общее количество работников на предприятии, изготовленных конфет «Метеорит», сколько выпущено журналов «Мурзилка» с тем самым странным существом, куда пытается попасть каждый маленький ребенок либо со своим рисунком, либо со стишком. Вот только кое-что статистике остается неизвестным. Статистике известно все, кроме того, сколько школьников и студентов слушают Высоцкого, или какие из них предпочитают группу «Кино», или «Гражданскую оборону», сколько в стране ходит по уши влюбленных литературных дам и в каком количестве срывает цветы Леонтьев с клумб ради своей «нимфы». Статистике неизвестно, сколько раз гражданин Леонтьев сбегал от местного рослого дворника, который уже n-ое количество раз пытается добиться того, чтобы хоть кто-то наконец принял меры против такого нахала, как гражданин Леонтьев, ведь цветы казенные и за них бывают немалые вычеты и нагоняи от начальства, которые он благополучно выбивает, словно чекисты со времен большого террора, успев даже немного сдружиться, но все равно ругая в сердцах и своей голове страшными ругательствами, которые лучше не произносить, если не хочешь однажды лишиться работы. Статистике и это неизвестно. Александр прекрасно знает, что цветы вообще-то казенные и местному дворнику, чье имя он постоянно забывает и не пытается запомнить, за это регулярно прилетает. Знает, что в своих абсолютно дурацких глазах за несуразно некрасивыми круглыми очками с толстыми линзами скрывается дурацкая и слишком юношеская для мужчины за двадцать пять влюбленность, которую увидеть можно только в кинотеатрах и на экранах телевизоров в редком случае. Ее нет на стенах, кроме тех самых кинотеатров и несколько глупых надписей белым мелом под окнами домов на бетонных плитах и асфальтах. На стенах — старые отголоски военного времени, которое хотелось бы позабыть за чередой этих каждодневных рутинных событий, — даже если родился после этого страшного безобразия, — в виде плакатов «Родина-Мать зовет» и веселые лица рабочих, зовущих променять интеллигенцию на завод. Душа гражданина Леонтьева всегда лежала к изучению книг великих революционеров и теоретиков, продвижение их идей в массы и пропагандистским газетам. Александр — абсолютный романтик, познавший книжную любовь чрез свои несуразные линзы несменных очков. Андрей Князев — слепая любовь Леонтьева. Александр подарил сердцу Князева немного неправильное, но такое теплое чувство, выраженное в совсем легкой, но никак не насмешливой улыбке и коротко брошенном «нахал», быстро протянутом сквозь глубокий вдох тех самых казенных ромашек, за которые еще как прилетит местному дворнику, пока Леонтьев просунет любимый шоколад мужчины в карман шинели промеж прочим. Такой мягкий и скромный мужчина впервые подошел к Леонтьеву в бар-клубе с живой музыкой, представляясь самым красивым для Леонтьева именем на свете, и начал с энтузиазмом рассказывать что-то о предстоящем празднике, здешних музыкантах, о своих любимых тортах и товарищах по интересам, а Леонтьев не мог отвести взгляд от его лица, лишь мельком принимая слова, вылетающие из уст Андрея. Единственное, что вскоре уловил Леонтьев — работают с недавнего времени они в одном отделе, но пересекались, кажется, никогда. У него были мягкие губы и невероятно яркая улыбка, освещающая путь даже в самые темные ночи. Эти руки, тот смех, те глаза цвета северных цветов, в которых мерцали созвездия. — Я хотел бы пригласить те.. — Леонтьев запинается, потирая затылок, и опускает лицо в пол, быстро поправляя очки, чтобы не слетели. — Вас сегодня отобедать в ближайшей столовой. — Отчего ж Вы не желаете звать меня к себе на вечернюю чашку чая, — Андрей ехидно улыбается, как умеет, казалось, только он, и складывает руки в замок, предварительно оставив букет ромашек в граненой вазе, подаренной кем-то на двадцать третье февраля. — или Вы чего-то боитесь? Если судить по местным слухам, я вроде не кусаюсь и сразу сжираю. — Я… ну... это... — гражданин Леонтьев тут же рдеет, словно провинившийся в разбитом окне семиклассник, забавляя мужчину напротив подобной реакцией. — разве можно так сразу и в гости? Знаете, в книжках обычно сначала куда-то приглашают, там, на прогулки или отобедать вместе, вот я и решил… — настойчивый и прожигающий взгляд Князева вынуждал сильнее краснеть и хотеть сразу поправить немного мятые брюки, застегнуть верхние пуговицы рубашки или поправить ненавистные очки, но тихий смех собеседника его тут же успокоил, и он спокойно выдохнул. — Ну что же Вы? Я ведь просто издеваюсь. — Князев ухмыляется, но взгляда никак не отводит, изучая миллиметры фарфоровой кожи, внимательно теребя кончиками пальцев ромашки. — Вам стоило бы воспринимать некоторые вещи... проще. Так будет куда легче. — Вы заканчиваете так же? — Андрей кивает, заставляя Александра чуть улыбнуться. Князев улыбается в свою очередь уже намного снисходительнее, совершенно теряя прежнее лицо. — тогда я буду ждать Вас после девяти у выхода, если местный дворник меня раньше не прибьет... Встречает его Леонтьев в строгие девять часов тридцать минут, когда эти самые тридцать минут назад его место работы уже давно было закрыто, а Князев все еще копошился в бесчисленных документах, чтобы не брать их к себе на дом на доработку, как это обычно бывало у самого главного трудоголика города. Гражданин Леонтьев с нетерпением ждал его, прижавшись аккуратно спиной к бетонному блоку многоэтажного здания и отмахнувшись от протянувшего ему закуренную сигарету охранника, который часто здоровался с ним на выходе. Леонтьев, все же, дождался. — И снова здравствуй, Александр... Легкий прохладный ветер слабо перебирал желтеющие листья макушек, что совсем скоро должны будут полететь прямиком вниз. Отобедав, они сидели на небольшой скамье, Андрей Князев, медленно перебирая струны собственной старой гитары, напевал Высоцкого. В такой период солнце покидает горизонт слишком рано, не давая полностью насладиться его уже совсем не согревающими лучами. Гладкие светлые волосы, плавно развивающиеся по ветру. Алые губы и морского цвета глаза, к которым Леонтьеву невозможно составить было описания, несмотря на образцовую начитанность. Они словно черные дыры, что поглотили Александра в первые же секунды. И сколько женских сердец уже принадлежат им? Князев всегда был слишком хорош для Леонтьева. Такие, как он, никогда не пьют, не пробуют курить, не знают слова «наркотики», полностью отдаются своей работе. У Андрея глаза идеальные, нос идеальный, осанка идеальная, идеальная аура, идеальная речь — у него вообще все-все идеальное. Полная противоположность Александра, можно сказать. Единственная компания Леонтьева — книги, заставляющие вернуться в прошлое. Тяжелое, но такое манящее. Леонтьев не так много просил — кого-нибудь одного, понимающего и любящего. В надоевшей рутине, удушающим одиночестве, такого человека не хватало как никогда ранее. Леонтьев понятия не имеет каким образом это началось и какого черта не остановилось вовремя. Зато влюбленность есть в давно уже взрослом и, кажется, остывшем сердце главного председателя месткома, который в сердцах, но тем не менее с легкой улыбкой каждый раз нежным тоном зовет гражданина Леонтьева нахалом, когда снова видит его с небольшой охапкой ромашек у себя на пороге квартиры, чего обычно терпеть не мог до глубины души. Влюбленность есть в глупом и горящем сердце некогда лучшего образцового ученика престижного советского вуза. Князев не видит никакого смысла раскрывать все карты слишком быстро — играет с Леонтьевым, изучает целиком и полностью, анализирует, как бумажки по работе. В своем деле он профессионал, как оказалось. Чувства для Андрея – игра в русскую рулетку. — Спору нет, Вы очаровательны... — с мягким вздохом смущенно выдает Леонтьев, улыбаясь сияющими глазами и выдавая себя выступающим румянцем на щеках. Они сидели на скамье и грели друг друга ментально в этот поистине холодный осенний вечер, разговаривали ни о чем, вспоминали истории со школьных лет, а Князев продолжал играть на отцовской гитаре, также умело, как и на струнах души Леонтьева. Князев, не отличавшийся особо чем-либо от своих сограждан, на периферии советской республики мечтает о трех вещах: о повышении в должности, эксклюзивных книгах и поездке в Америку. Была у гражданина Князева и четвертая мечта. Мечта заветная и страстно желанная. Пахла эта самая мечта духами «Красная Москва», ходила в строгом костюме и дурацких очках. Леонтьев Александр Владимирович, если говорить официально. Он напоминает солнце... ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ Яркое и теплое, переливающееся и мерцающее каждым своим лучом. Солнце, пахнущее ранними рассветами и поздними закатами, суровыми морозами и летними солнцепеками. — Ну ты глянь только, — фыркал дворник третьего дома об Александре, у которого гражданин Леонтьев, собственной персоной, неоднократно воровал цветы. — опять к Князеву бежит небось... — С цветами, — спокойно отметил его собеседник. — Давно плюнул бы я на его месте на всю эту романтику, — продолжает кряхтеть местный дворник. — Как это? — А вот так! Как плевали еще при историческом материализме! Работает на двух работах, зарабатывает по сорок пять рублей десять из которых мне приходится выдирать у него в качестве компенсации за очередные ободранные клумбы, из которых выдирает эти самые цветы. — А не с твоими ли тюльпанами, которые ты посадил на прошлой неделе у дворницкой у седьмого дома, он сейчас побежал? — усмехнулся мужчина. — Вот же... — мужчина сдерживается в выражениях. — взрослый человек, а бегает за этим высокомерным балбесом как малолетний школьник. На улице слишком поздно, по близости ни единой души нет. Леонтьев, как самый настоящий джентльмен, запинаясь, спрашивает разрешения проводить Андрея до дома, на что получает добро. Казалось, что выражение «малолетний школьник» стало приобретать оттенок правды. Александр был по уши влюблен именно в такую эпотажно придирчивую и совершенно грубую личность, кою кликал своей нимфой. Как любят в нашем родном Советском Союзе статистику! Точно учтены количество рождений, свадеб, и смертей, сколько было выпито водки местными дворниками с улицы Пушкина, известно, сколько в стране продавщиц местных табачек, автоматов с лимонадами, памятников, библиотек, марксистских кружков, тонального крема «Баллет», лака для волос «Прелесть», конфет «Красный Октябрь» и вазелина «Норка»! Все учтено и записано в толстую книгу под названем «жизнь». Но никто не знает, как часто Леонтьев будет признаваться в нелепой, самой земной любви своей «нимфе», как часто будет продолжать воровать цветы с клумб, как часто будет попадаться на этом, как часто будет покупать ему недорогие книги с зарплаты, как часто будет уходить с рабочего места раньше положенного и насколько сильно его полюбит Александр по десятибалльной шкале и процентах?***