завтра всё было по-другому

В Петербурге холодно. Только проснувшись, Гром резко подскакивает в кровати и нащупывает лежащий на тумбочке телефон. Первое февраля. Пятница. Он протирает заспанные глаза и скидывает одеяло куда-то на пол — похуй. Он уже знает, что вечером в эту квартиру не вернётся. Подходит к окну, подхватывает пальцами сигарету из полупустой пачки и поджигает, защищая огонёк от ветра руками, трясущимися от холода, волнения и чего-то, напоминающего обиду. Морщится. Дым бьёт по горлу. Если бы не Петя, курить бы не начал. Петя. История их началась максимально нелепо, мерзко и тупо. Гром был в Москве по работе, зашёл в клуб, решил прикрыть раскидывающегося направо и налево пакетиками с белым порошком мальца. — Майор полиции Гром. Что прячем? — Майор полиции, блять, Хазин. ФСКН. Внедрение. И ксива в лицо, и нахальная ухмылка, и бегающий взгляд стеклянных глаз, и мокрый нос, и странное ощущение того, что встреча с этим долбоёбом в бежевом пальто была предопределена свыше. А потом — мокрые поцелуи в туалете, недолгая дорога домой (Гром ненавидел себя за то, что мысленно всё ещё называл то место домом), недолгий, но чувственный секс, перешедший в неумелую дрочку в ту же секунду, когда Пете свело ногу, и одна шоколадная сигарета на двоих. Вот с той сигареты всё и началось. С той сигареты всё и начало кончаться. Гром докуривает свою и сбрасывает её небрежно вниз, уже отворачиваясь к тому моменту, как она падает в наваливший за начало дня снег. Даже прогноз погоды смотреть не надо. И так всё ясно. С жуткого похмелья хочется помереть. Гром ненавидит себя за то, что помнит «цифры», хотя сто лет уже как удалил мозоливший глаза контакт: номер с подкорки мозга выжечь не вышло. Гром презирает себя за то, что почти сорвался сказать «люблю» с привкусом дешёвой водки, только чтобы услышать вполне ожидаемое «Дядь, я тебя блокну щас, иди проспись». Гром проклинает себя за то, что из-за этого всего проспал почти шестнадцать часов и теперь может не успеть. Расписание самолётов смотреть не надо — наизусть его ведь знает. Лишь накидывает дырявый пуховик, в спешке обувается и пулей несётся ловить такси до Пулково. По пути выкуривает ещё одну. После фильтра на губах — терпкая сладость. Он просто хочет ещё хоть раз почувствовать вкус поцелуя Пети. Успеть урвать хоть один. В самолёте бьют ногами дети, клацают клавиши ноутбуков, эхом раздаются далёкие голоса. Гром лишь немигающим взглядом наблюдает, как уходит время. Когда самолёт приземлится, ему придут сообщения с того самого номера.

23:41 игорььь приезжай пж жду

Знал бы Петька, что он уже приехал. Прилетел буквально. Последние деньги потратил и продолжит сейчас тратить, лишь бы успеть. Главное, чтобы Петя дождался. Гром наизусть знает, во сколько и кто ему будет звонить и пытаться выпытать, почему на работе его не было. Будут сообщения, будут «Гром!», будет тяжёлый вздох Прокопенко — единственного, кому Гром ответит. Потому что не хочет он быть Громом. Игорем он быть хочет. Игорьком, Игорёшей, Игорёней, да даже Горей. Лишь бы это на ухо в перерыве между короткими смазанными поцелуями в шею шептали губы со вкусом шоколада. Поймать такси. На метро выйдет дольше. Сразу ткнуть водиле в лицо оранжевую купюру и предупредить, чтобы объехал Беговую: там сегодня будет авария, и всё встанет на несколько часов. Нельзя себе позволить там застрять. Гром разглядывает новое фото в инстаграме и с нарастающей в груди паникой и подступающим к горлу комом отчаяния наблюдает, как «53 мин. назад» сменяется на «54 мин. назад», и так далее. По глазам же видно, что унюханный. Но всё равно вспомнил. Всё равно ждёт. Гром блокирует телефон и прижимает к груди, пытаясь успокоить дыхание, считая удары собственного сердца. Оно бьётся. Петино тоже бьётся. Должно биться. Будет биться, потому что связаны их сердца друг с другом неразрывно, хоть они и собачатся всё время, как два придурка. Из-за глупости такой посрались в последний раз. Кто-то там кого-то к кому-то приревновал вроде — оба не поняли, в чём, собственно, был замес, но друг на друга обиделись. Петя в Москву свою свалил, даже не попрощавшись. Даже не дав Грому толком сказать «люблю». Из машины он выпрыгивает за квартал, потому что знает, что добежать быстрее. У него ещё есть время. Его впервые так много. В груди всё разрывается от предвкушения долгожданной победы, когда он высматривает Петю у клуба. Бежевого пальто не наблюдается. В горле что-то сжимается. Толпа курящих у входа людей сливается в одно гудящее разноцветное нечто, чуть ли не смеющееся Грому в лицо. «Думал, успеешь?». «Думал, спасёшь?». «Вот же придурок. Не спасёшь ты ни его, ни себя». Ноги сами несут к знакомой подворотне. Охваченные безумием глаза Горюнова блестят во тьме. На руках у него кровь. Под ногами у него знакомый силуэт. В бежевом пальто. С растрёпанными волосами. С обкусанными губами, которые уже никогда никого не поцелуют. Под ногами у него мёртвый Петя. Гром кричит долго. И рычит. И плачет. И слёзы его горячие смешиваются с кровавым месивом, в которое превращается лицо Горюнова под его кулаками. Он не успел? Он не успел. Но должен же был успеть? Он же всё, сука, просчитал на этот раз. Где он ошибся? Он виноват. Виноват не Горюнов, решивший убить. Виноват Гром, не успевший спасти. Пелена, застилающая взор, растворяется, когда тело снизу не подаёт уже никаких признаков жизни. — Петь. Тёплый он ещё. Гром, понимая, что это обман, всё равно падает на землю и прижимает Петю к груди. — Прости. Я… приехал. Ты… ждал. Но… Ощущение, что он ответит. Вот сейчас фыркнет, глаза закатит, носом шмыгнет (беда у него с этим носом, вся слизистая убитая, и храпит он по ночам так, что спать невозможно, но рядом с ним — хочется), в глаза посмотрит так нахально и с таким вызовом, так, как только он умеет, может, плюнет даже, никогда нельзя знать, чего от него ожидать, а потом скажет «Нахуй пошёл, Игорь», но поцелует смазанно и шею чужую своими руками обхватит. Но Гром держит в руках труп. И продолжает держать, и убаюкивать, и волосы с лица припадочно трясущимися пальцами убирать, не любит же Петя, когда эта чёлка дурацкая в глаза лезет, ой, как не любит, воротник поправляет, слёзы на холодеющее лицо роняет и шепчет: — Люблю. Бесконечное количество раз. Слишком мало он это говорил. А теперь уже поздно. Разносится гул сирен, всё вокруг озаряется фиолетовым, и Игорь целует Петю в лоб и поднимается, чтобы лицом к лицу встретить свою судьбу. — Гром, ты, что ли? — Зайцева шокирована. Гром подходит к ней почти вплотную, кепку заученным движением поправляет и, видя, что все рефлексы она отключила от неожиданности, выхватывает у неё из кобуры пистолет. — Игорь, — улыбается он ей абсолютно спокойно, прижимая дуло к виску. Выстрел.

* * *

Только проснувшись, Игорь резко подскакивает в кровати и прижимает подушку к лицу, чувствуя, что готов закричать от безысходности и обиды на весь мир. Поднимается, отбросив одеяло куда-то на пол — похуй, — и подходит к окну. Сигарета летит в снег. В Петербурге холодно.