«Между нами Contra, это Mortal Combat. Ты вампир, я Блэйд 2, в первом он без ствола».
Niletto «Любимка»
«Я вампир. Вампирушка. Вампирёнок. Булочка-конфетка. Кокосовая стружка. Сырная палочка. Рыбный биточек».
Катя Кузнецова
Иван почувствовал себя дома, когда скопление мигающих огней Шереметьево раскрасило слепое окно иллюминатора. Он летел ночным рейсом, в четвёртом часу убер домчал его до родной берлоги — Москва как раз смыкала тысячи сонных глаз, и ток её артерий, ярко-красных от задних габаритов машин, замедлился настолько, что улицы казались почти пустынными, стеклянные киоски, заправки и витрины сиротели в холодном электрическом освещении, лунатично вглядывались в темноту, а она — в них. Москва не изменилась за время его короткой командировки. Но в этом и была загвоздка. Изменился он. И от этого возвращаться сюда было в разы трудней. Вместе с чемоданом он вёз из Смоленска груз, который не влез бы ни в одно багажное отделение, но умещался у него в голове, уж неизвестно чьими там молитвами. Всё время, пока свет аэропорта затапливал иллюминатор, пока шасси твёрдо вставали на посадочную полосу, пока убер выжимал за сотню на свободных отрезках магистрали, всё, что было в Смоленске, из реального измерения перетекало в какую-то сумеречную зону — словно и не с ним было, а так, понарошку, во сне. Москва же казалась привычной до оскомины. Здесь не было места провинциальным байкам про каких-то там упырей-кровососов. И ему, Ивану, здесь как будто не было места. Вот уж бредятина! Он решил по приезду сразу же окунуться с головой в старую жизнь, так сказать, в привычный контекст. Вернуть себе себя. Свою целостность, уверенность в себе — устами коллег и закадычных друзей, кабинетными хлопками по плечу, поцелуями в небритую щёку по ходу маршрута по любимым заведениям, стройным рядом опрокинутых в себя рюмок, разбитых по пьяни фарфоровых карпов и вазочек. И у него даже получалось. Приятели и тёлки на подхвате, с которыми пересекался то в одном баре, то в другом, подвоха не замечали. Он и сам мастерски отыгрывал прежнего Ванька, даже придумал в самолёте подробную легенду для своих оперов про расследование в Смоленске. Повторял заученные фразы, шутейки, делал всё то, чего от него ждали, но внутри… точно что-то оборвалось. И эта неприкаянность никуда не девалась. Всё помаленьку сдвинулось с мёртвой точки, когда на горизонте появилась одна его старая зазноба. Вера. Он за ней вился, когда та ещё была девчонка, — сейчас ей было лет двадцать, может, двадцать пять, короче, сильно меньше, чем ему, но Верок за годы иждивения у папиков успела заматереть и сделать вложения куда надо: тюнинг был капитальный — от копны нарощенных блондинистых волос до сисек, рыбкиных губёх и убийственных скул. Ему нравилось. Сочная лощёная инстасамочка (хотя вроде как сейчас она хлопала ртом под песни в ТикТоке). Дрочить на это было… странно. Как минимум, секунде на пятой горения на медленном огне испанского стыда его пробивало на смех. Но Иван держался. Вера в шкурную натуру Веры заставила его мобилизоваться. Одной только смазливой рожи и капитанской корочки теперь было мало — ситуация требовала размашистого жеста. И тогда он снял квартиру в Москва-Сити. Пятьдесят драгоценных квадратов. Само собой, это было больше эмоциональное, чем тактическое решение. Даже скромненькая студия на сороковом этаже могла сжевать и выплюнуть весь его месячный бюджет, но оставалась ещё родительская квартира, которую можно сдать. В конце концов, кто мешал пожить в башне пару-тройку дней, переспать с Верой и вернуться победителем к родным пенатам? Встречаться, если что, он ни с кем не собирался. Чтобы потянуть такую чикулю, надо иметь, по крайней мере, звание генерал-майора и собственный пентхаус в Сити, а не вшивую московскую трёшку. Хотя, с другой стороны, ему нравились постоянные отношения — стабильность там, регулярный секс… Несмотря на репутацию блядуна, у него правда случались долгие серьёзные романы. Ровно до тех пор, как становилось понятно, что его любят, и интерес к девушке постепенно сходил на нет. Ну серьёзно, он не виноват, что в него влюблялись! Наверное, ему легко давалась роль идеального мужа: он сорил деньгами, ронял приукрашенные слова, почёсывал самолюбие всякими донжуанскими поступками… вселял надежду. Говорил о любви, хоть не любил ни одну — по привычке. А они обманывались. Всё кольца́ ждали, заикались о детях. Иван знал, что когда-то у него будут и семья, и спиногрызы, — когда-то, но не в обозримом будущем. Ему ни разу не приходила шальная мысль сделать кому-то предложение. Не нагулялся, да и работа у него не для семейного человека. Теперь-то он знал, что банально не умел любить. Просто раньше это глаз не мозолило и жить не мешало. Ну не научился! Не хватило ему шести лет, пока родители были живы. Так и рос чурбаном, впрочем, как и все его пацаны. Что они по молодости понимали — в любви-то? Неуклюже натягивали её на заурядный спермотоксикоз, мимолётную симпатию, всё это скоро проходило, одна любимка сменяла другую, пятую, десятую — и всё по касательной, потребительски, суррогатно. До отвратительного попсово, хоть такое отношение транслировали отовсюду. Время шло, его дружбаны остепенились, женились, заводили семьи, кто-то развёлся и женился повторно. И только Ванёк по-прежнему шерстил Тиндер и Инстаграм в поисках компании на вечер. Или хотя бы материала на грядущую одинокую ночь. Примерно этим он и занимался в своих видовых лакшери-апартаментах, лёжа на разобранном диване с макбуком на бедре. Здесь ему было… странно. Комфортно, да, но не сказать, что уютно. Здесь пахло новизной. Можно было пафосно прохаживаться со стаканом вискаря вдоль панорамных окон, как какой-нибудь мужик из «Пятидесяти оттенков серого». Поначалу даже укачивало. Ты будто стоишь на краю карниза на высоте сорока этажей, один шаг — и ты лепёха. Ночью стёкол и вовсе не было видно — летающий островок посреди грёбанного космоса. Именно так выглядела Москва здесь и сейчас — как отдельная галактика, а он её космический рейнджер. Иван нарочно погасил все источники света и поднял автоматические жалюзи, оставляя лишь белый экран макбука и звёздное марево за окнами. С экрана ему томно кривлялась Вера, обнажала ряд крупных белоснежных зубов, растягивая пухлые губы, откидывала на бок пышную гриву, показывала длинную худую ножку, бронзовую от загара, хрупкие плечи, ключицы — маняще, но всё ещё недостаточно. Только раздраконил себя. Конечно, можно было не запариваться и включить порнушку, но ему почему-то хотелось сфокусироваться конкретно на Вере. Прислушаться к внутренним ощущениям и посмотреть, куда это заведёт. Он отложил комп и бухнулся на постель, закрыл глаза, задышал ртом, мягко обнимая горячей ладонью ещё расслабленную, беззащитную мошонку через ткань трусов. Затем стянул резинку вниз, сжал полувставший член, чувствительно растёр по головке каплю предэякулята. В голове сгустился стеной белый туман. Где-то за ним угадывались желанные образы, фантазии, едва колыхали плотную завесу, но пока не имели формы. Местами туман развеивался, и можно было увидеть вполне чётко изгиб песочной талии, нежную упругую грудь с напряжёнными сосками, тёмный треугольник волос на лобке, и дальше — влажную розовую щель. Кулак заработал вверх-вниз размеренными движениями, без спешки. Кровь отхлынула к паху, в голове стало пусто, легко, чуть заметное онемение стекло по мышцам к ладоням, рука окрепла, двигалась без усилия. Это совсем не было похоже на механическую дрочку. Его скорее качало на поверхности волн, не затягивая в глубину. Сначала лениво, неуклюже раскачиваясь, потом тело как будто отяжелело, и туман сомкнулся уже вокруг него, тёмный и вязкий. А он всё тонул, тонул. Холодок по коже сменился крупными мурашками, мышцы обрели приятный тонус, узлы натянулись до нервного верёвочного треска, до сбившегося дыхания и прерывистого пульса. Он не помнил, открывал ли глаза, просто посмотрел вниз — и увидел светлую макушку с прямым пробором, на уровне паха. Длинная чёлка упала на живот, волосы разметались по постели белыми змейками в укромном полумраке. В животе вырос твёрдый обжигающий ком, дыхание отшибло вместе с рассудком. Иван ошарашенно рухнул головой обратно на подушку, хватая ртом воздух. — Аня. Сердце набухло, стучало в ушах. Он боялся пошевелиться, лишь зарылся руками в складки простыни, и шёлковые пряди заскользили у него между пальцев, когда волосы поползли выше, от бёдер к животу. Её ладони мягко пробирались кошачьими тропками, задевая бока и волосы на предплечьях. Губы задерживались короткими жалящими поцелуями, двигаясь к сердцу, к ярёмной ямке, к кадыку, — а он даже голову от подушки не мог оторвать. Как обмер и язык проглотил. Она была голая. Горячая, настоящая. Залезла сверху, крепко сдавила бока коленями, вонзилась ногтями в волосы, вжалась мягкими грудями ему в грудь. Он чувствовал, как бьётся её сердце. Слышал родной запах духов. Её дыхание грело ему шею, отчего сонная артерия клокотала и, кажется, опасно вздулась, готовая взорваться. Но Анино дыхание щекотно овеяло челюсть, её губы и язык переключились на раковину уха, царапая самыми краешками зубов, заставляя отчаянно комкать простыню. А потом она спустилась вниз — к шее. Припала мокрым напряжённым ртом к артерии, на пару секунд. И до того, как её острые клыки и жадный язык присосались к горлу и пустили кровь, его аж подбросило на диване, так резко он стряхнул наваждение. И тут же уставился на окна. Иван готов был поклясться, что одно окажется открытым. Вечно забывал, что на этих этажах проветривание не предусмотрено — воздух нагнетала противно свистящая система вентиляции. Он был один. Член стоял колом и ныл от перевозбуждения. В эту самую ночь и в этот час Аня приехала в Москву прямым поездом из Смоленска и вышла на грязный неприютный перрон Белорусского вокзала. Он всеми фибрами чувствовал её присутствие. Аня. Анютка. Аннушка Петровна. Он пропал с этой бабой, немедленно и бесповоротно. Перестал понимать себя, наверное, ещё на первой неделе совместной работы. Та его динамит — а он прёт, как бык-осеменитель, — вижу цель, не вижу препятствий. Он на службе таких Чудо-баб (к тому же, капитанш) всю жизнь на дух не переносил. Она ж во всём лучше него! Опытней, хладнокровней, умнее… сильнее, чего уж врать. Ей девяносто с лишним лет, наконец. И она пьёт кровь на завтрак. Он слишком часто об этом думал, постоянно, хоть подавлял эти мысли всеми возможными способами, включая синьку. Его пугало, морально растоптало и уничтожило то, что между ними произошло, — он даже слова не мог подобрать! Каннибализм? Ну а как это называется, когда твоя женщина по факту присваивает и съедает часть твоей плоти? Кормится тобой. Вторгается в твоё тело и одновременно принимает в себя — какой-то запредельный сюр, ей-богу! На первых порах, да чего там, даже здесь, в Москве, его выворачивало от одних только воспоминаний. Он потому и написал этой Вере — думал, потрахается с обычной человеческой тёлкой, и попустит. Сбросит с себя эту позорную беспомощность, ублюдочную. А вот хрен тебе, Ваня! Чёрта с два Остроумова его так просто отпустит. Да и он её тоже. Аня ведь не просто его «прикусила». Она перевернула с ног на голову его систему ценностей. Подставила под удар его… мужественность? Ну, то есть… до этого он пользовался женщинами, а тут женщина воспользовалась им: влезла в голову, манипулировала, лгала, пила кровь без спросу (пускай не врёт, это его от анемии два дня колбасило!). И что самое говённое — из-за неё он потерял контроль над собственным телом. Не чувствовал себя целостным, защищённым. И это мучило до сих пор. До неё он вообще не задумывался, какие там у мужиков привилегии над женщинами. Да, у него было априорное физическое превосходство, доминантность, если можно так сказать. Может, временами он и впрямь перегибал палку, заходил в серую зону: когда на твоей стороне сила, грани настолько размыты, что рано или поздно возникает соблазн эту силу применить. Зачастую ты даже не видишь черты, где она превращается в насилие. Ну, скажем, чутка придушить, шлёпнуть по заднице, намотать волосы на кулак во время секса — это перебор? И это ещё самое безобидное — сколько таких бытовых моментов в каждой паре и семье, никто не знает. Да и знать не хотят. Другое дело, когда твоя девушка одной левой может тебе хребет переломить, а ты ей — ничего. Потому что она и её родственники, даже её дед, мать его, тупо стоят выше тебя в пищевой цепочке. Нехилый такой вызов для хрупкого мужского эго! Абсурдно. Обидно. Досадно. Но в этом, походу, и была одна из причин, почему его так непреодолимо тянуло к Ане — полнейшая иррациональная залупень! Иван ненавидел себя за это, только сделать ни черта не мог. Просто осознал в один прекрасный миг, насколько сильно её хочет, слепо, до беспорядочных перепадов меланхолии и эйфории. Наверное, это и называлось любовью. На следующее утро она приехала к нему в отделение. Вот так, без предупреждения. Он, конечно, заранее понял, шестым чувством, и всё равно глупый рациональный мозг возликовал, когда Анина рука в перчатке легла сзади на плечо. А потом они обнялись, так упоительно и крепко, что дыхание спёрло у обоих, и Аня сказала: «Я соскучилась». И он вроде бы что-то промямлил в ответ, расспрашивал, какими судьбами, обещал после дежурства отвезти к себе в башню, как колдун или криптовалютный воротила. Всё гладил и гладил её, не мог отлипнуть губами и заросшей щекой от её пахнущей пудрой щеки, несмотря на то, что в вестибюле на них уже косились. Она оделась по-весеннему в своём строгом элегантном стиле — бежевый тренч, широкие чёрные брюки, берет — на этот раз красный, с какими-то модными эмалевыми значками. Сказала, её сплавило начальство то ли на тренинг, то ли на курсы повышения квалификации, в общем, выбило ей оплаченный отпуск в Москве как лучшей сотруднице под предлогом совершенствования профессиональных качеств. Их дело в Смоленске так и висело с февраля. День пролетел в мгновение ока. Иван всё не мог собраться с мыслями, суетился, в итоге встретились они уже поздно вечером, когда стемнело. Аня времени не теряла — успела и заселиться в какую-то гостишку, и на тренинг сходить, и даже устроила себе выборочную экскурсию — хоть не пришлось везти её в центр из хуева кукуева в самый час-пик, подхватил у Троицкой башни — и сразу в башню к себе. Пока ехали в Сити, айфон надоедливо тренькал. Иван уже на подземной парковке мельком глянул сообщения и пригрузился на минуту-другую. Верок отлайкала половину его фоток (вместе со свеженькими панорамами из новой квартиры), и в конце концов её прорвало ещё и написать первой — в общем, план он перевыполнил. Интуиция подсказывала срочно хватать Аньку и вести в заведение: слава Богу, ресторанов и кафешек тут хватало — здесь тебе и модная флекситарианская кухня, и паназиатская со всякими мудрёными севиче из лосося с томатным терияки, и паровые коктейльчики, и грин-боулы, и ролл-боулы, словом, любая дорогущая херня на ваш вкус. — Ванюш, я не сомневаюсь, что всё это очень красиво и вкусно, но я максимум могу пожевать и выплюнуть обратно. Извини. — Блин, Ань, теперь по рестикам, что ли, не ходить? Ну, матчу какую-нибудь ты выпьешь, зелёный чаёк? — Чаёк выпью, ради тебя. И они нашли довольно скромное нишевое местечко с приятной атмосферой и не забитое хипстерами. Он взял себе минестроне и выпить, Аня пригубила свой чай, всё восхищённо оглядывалась по сторонам — трогательная провинциалочка. — Как ты, Вань? — Да ничего. Кручусь. Отхожу от нашего вампирского замеса. Снилось пару раз, как головы рублю. Тут Иван, конечно, лукавил. Отходить он отходил, но собрать свою жизнь обратно, зная, что вот же, под боком живут и процветают настоящие зубастые монстры из готических романов и кино, было чертовски сложно (в этом он прекрасно понимал и мысленно просил прощения у Серёги Барановского). То и дело ловишь себя на мысли: если существуют вампиры, то кто ещё — оборотни, привидения, инопришеленцы, 5G-радиация? Наверное, то же самое чувствовали люди с посттравматическим расстройством, вернувшиеся из зоны военных действий и тому подобное. Пытаешься склеить прежнюю жизнь по кусочкам, залатать трещины. Пересматриваешь старые видео и фотографии с каких-то мальчишников, корпоратов, возвращаешься в знакомые места, тут и там накладываешь на себя пластыри, но всё равно где-то на пограничье сознания оно постоянно перед глазами — флэшбеки, кошмары… После ужина Аня порывалась ехать в гостиницу, но он очень убедительно затащил её к себе — не похвастаться таким грандиозным видом с высоты птичьего полёта, тем более что вы уже в двух шагах, было бы величайшим проёбом. В скоростном лифте нехило закладывало уши. Шикарные просторные холлы с охранниками за стойкой и длинные, обклеенные обоями коридоры привели их в его орлиное гнездо, и Иван сразу же, не включая света, с закрытыми ладонью глазами провёл свою гостью к самым окнам — к золотому углу, где смыкались две стеклянных стены и ты словно зависал на краешке скалистого уступа. — Готова к красотище? Не пугайся. И он стоя за спиной опустил руки ей на плечи, а Аня не испугалась, нет, — коротко вздохнула и притихла. Под ними километров на пятьдесят простиралась мерцающая красными, белыми, золотыми огнями вязь магистралей, эстакад, дорожных развязок — извилистыми потоками мигрирующих ночесветок, и это же бескрайнее море рябило, переливалось жидким золотом в глянцевых фасадах других башен делового квартала. Город лежал на ладони — набережная, Москва-река, овальный купол «Афимолла», похожий на кусок необработанного горного хрусталя, играющий всеми красками, махины сталинских высоток, неон, реклама, не замирающие ни на секунду транспортные потоки, красная бегущая строка на гигантском светодиодном экране башни «Меркурий» — время 23:35. — Вань… Ты правда здесь живёшь? — Правда. Оставайся. Аня неловко высвободилась из его рук, замялась. Он сперва не понял, почему, что не так, — они здорово провели время, дико друг по другу соскучились, но она по-прежнему сторонилась. Опять холодность врубила? Порой ему было до такой степени, по-человечески её жалко: у деда Славы был внук, у Жана — его пассии, у Ольги — Серёжа, и только у Ани — никого. Что бы она там ни выдумывала, а без любимого человека рядом ей было никак нельзя — без собственной, отдельной семьи, может, даже детей. Она без этого чахла, черствела душой, не жила — за свои-то семьдесят четыре вампирских года. Так долго, что даже страшно. Айфон на кухонном острове снова раздражающе тренькнул. — Ответь. Она ждёт. — В смысле? — недопонял Иван. — Ты про кого? — Ну, Вера, — простодушно обернулась к нему Аня, отойдя вглубь комнаты к дивану. Приехали. Когда она успела?.. Стоп. — Я думал, ты меня не слышишь. Ну, дебил! Так вот где он налажал! Она ведь считала его прямо там, в отделе, когда они обнимались. Так? Всё поняла, вот тупо всё, о чём он, дурак, думал в своей бедовой башке, где полнейший бардак и сумбур — мешанина из всей той херни, которой он себя терзал и казнил. А Аня её вот так молча проглотила и переварила — Аня! Бляха, как всё-таки тяжко быть с девушкой, от которой в прямом смысле невозможно ничего скрыть! И в то же время… просто? Ничего не надо объяснять словами через рот — стоит только обнять покрепче и подольше. Выходит… если она знает про Веру, то наверняка знает и то, что он никогда, ни за что не пошёл бы на это… — Балбес. — Аня улыбнулась, так светло, что в груди сделалось тесно, а в желудке бабочки запорхали. — Я тебя слышу. Просто когда ты в моменте и полностью отключаешь голову… Иван в два размашистых шага подскочил к ней, сунул раскрытую ладонь с максимально серьёзным видом: — Дай-ка, хочу кое-что сказать. Боюсь, словами не осилю. Аня опешила, засомневалась. Тогда он сам цапнул её руку, переплёл пальцы тесно-тесно, так чтоб ладошка к ладошке, и сжал навесу — а её будто током шарахнуло: опущенные кукольные ресницы поползли вверх, глаза вперились в него, кажется, даже радужку заволокло тёмным. Он бы сам не сказал, не сформулировал, что она такое в нём прочитала, но этот сиюминутный порыв, желание, буря настигла её по щелчку, выбила почву из-под ног, вдарила под дых. Никто из них не был к этому готов. Аня не просила его здесь и сейчас делать чистосердечные признания (а ведь это именно оно и было, да?). И всё же он не умел сказать лучше — как сильно она ему нужна в эту самую минуту, как безоглядно, безрассудно, бескомпромиссно он её хочет — сейчас. Пожалуй, это было слишком много, для них обоих, слишком… неконтролируемо, возможно, пугающе первобытно, но вместе с тем дух захватывающе. Неотвратимо. Иван отключился от окружающей реальности, будто тумблер перещёлкнуло, когда выцеловывал Анины костяшки, тыльную сторону ладони, тонкое запястье. Она продолжала впитывать каждую его фибру, невидимую вибрацию — он чувствовал по тому, как мелко дрожала у неё рука, как она потихоньку слабела перед ним и, наверное, сама упала бы в руки, если бы он не подхватил первым. Развязал пояс на тренче, выдернул пуговицы из прорезей — и понеслось. — Ваня… пожалуйста… постарайся заткнуться. Я сейчас сгорю. Он молчал, как партизан. Но его несло. Ох, это она ещё не знает, какое будет зарево, — дальше больше, Анечка. Полыхнёт до самого неба. Он ой как соскучился. Всё будет! Аня не стала его испытывать застёжками на лифчике, сама разделась, помогла расстегнуть ремень, выпутаться из шмоток, позволила разложить себя на диване, насколько хватало места. Ему было это нужно — целиком взять ситуацию в свои руки. Наездница из неё была первоклассная, но не сегодня, детка, не сегодня. Сегодня он папочка, и кровати ломать, если что, тоже ему. Боже, он и забыл, как с ума сходил от её восхитительного тела. Как уронил челюсть, когда первый раз увидел её раздетой — чуть слюной не захлебнулся. Напрыгнул, как пацан в пубертате, будто не у него хороший тридцатник за плечами. Какие там Марго Робби! Ему перепала самая горячая, самая желанная, нежная, отзывчивая, в общем… самая его женщина. Как ему только в голову пришло, что может быть какая-то другая? Аня полностью расслабилась под его руками, вытянулась, раскрылась, подставляя под поцелуи лебединую шею, острый излом плеч, ключиц, просвечивающих рёбер над белыми девичьими грудями, которые твердели, чувствительно откликались на его где-то грубую, где-то колючую ласку, млели от жаркого давления губ и языка. Её талия идеально ложилась в его большие руки, гибкая, скульптурная. Он никогда не пробовал и не касался кожи бархатней — хотелось облобызать её всю, и, кажется, Аня не была бы против. Наоборот, её вело, выгибало, вскидывало под ним, пока Иван плотоядно прокладывал ртом путь к самому заветному. Пришлось съехать коленями на пол, чтобы найти удобное для обоих положение. Аня выжидающе застыла, оглаживая голенью его бок, пока пальчики несмело пересчитывали позвонки до шейных и обратно. Он отвёл ей бедро, щекотно дразня краешками губ и носом внутреннюю сторону, другое наоборот закинул на плечо и прижал покрепче, гладя, переминая рукой упругую подтянутую ляжку, шелковистую под его шершавой ладонью. Ну давай, скажи, что ждала меня. Что скучала по мне. О, она ждала. Она скучала. Она помокрела, ещё когда почувствовала его близкое дыхание, а, может, и многим раньше. Она стала сочной, пряной, лакомой, тающей во рту персонально для него. Умопомрачительно красивой. Иван уткнулся в неё лицом, съезжая носом и губами от лобка к раскрытым, наполненным от крови губам, мазнул языком от блестящего смазкой влагалища к клитору, а потом по кругу с внешней стороны — и в глубину, напрягая губы, посасывая, где-то прихватывая зубами, отчего Аня крупно вздрагивала и стонала уже в голос, почти болезненно. Ей сейчас было и хорошо, и страшно. Могло произойти что угодно, и вряд ли существовали какие-то верёвки и наручники, которые не дали бы ей сожрать его в пылу страсти. Но Иван шёл на этот риск. И больше того — ему хотелось это сделать. Пробудить в ней зверя. Он хотел, чтобы она ему верила. А провернуть это можно было лишь одним способом. Поэтому он сконцентрировал и облёк свои мысли в конкретное послание, так, чтобы она услышала. Ты такая сладкая. Вкусная. Я не могу оторваться от тебя. У тебя самая сочная кисонька, которую я ел. Я хочу, чтобы ты кончила. Сверху донёсся отчётливый утробный рокот. Это был первый сигнал. Не сказать, что у него не поджалось сердечко, когда Аня зарычала, — нет, не как в тот раз — больше заурчала, но и от этого поджилки тряслись дай боже. Иван взял себя в руки, насколько мог. Вошёл в неё языком, совсем мокрую, волнительно-беспомощную, задержался на время, а затем снова скользнул между потемневших внутренних губ к клитору, чтобы больше уже не отрываться — втянул губами нежную кожу и возбуждённый бугорок до онемения, со всей беспощадностью. Анины лодыжки судорожно вжались в спину. Её подкинуло на лопатки, дыхание стало хриплым, почти припадочным, руки вцепились в диван по всей ширине, заскребли обивку. Она бы вскрикнула, если б могла, но вместо этого исторгла такую гамму животных рыков, визгов, словно стая летучих мышей пронеслась и где-то рядом грызлись волки. Даже не верилось, что такая сладенькая вагина и этот сатанинский вой могут сосуществовать в одном человеке. — Козёл! — Аня ни с того ни с сего отпихнула его голову и рывком отползла назад. — Нормальный вообще такое говорить? — В смысле, я молчал, у меня вообще-то рот был занят! — Как будто делаю кунилингус птеродактилю! — она обиженно подхватила с пола свои розовые трусы, испепеляя его взглядом. — Хорошо, я запомнила. Иван прыснул от смеха, рухнув лбом в сложенные на диване руки: — Блин. Я просто вспомнил иллюстрацию с ебущимися тираннозаврами, там где «схвати меня за волосы» — помнишь, мем был? — Я не разбираюсь в мемах. — Ну ладно, зай, ты ведь не такая старая. — Такая. — Тогда ты точно его помнишь, потому что ему лет сто. — Ваня. Ты сегодня уже зарвался, по-моему. Она кончила ни с первого и ни со второго раза. Это был, наверное, их пятый-шестой секс, когда Иван поставил себе сверхзадачу идти до конца, невзирая ни на что, и не слушать Анины причитания («Ты только мне башку не отгрызи, окей?» «Я вампир, а не богомолиха»). В конце концов, он что, не мужик? Ну подумаешь, в каждой женщине во время оргазма просыпается демон — просто у них чутка более… натуралистично. Да, у него чуть микроинсульт не случился и прибавилась пара седых волос, но как же он был крут, божечки, куда до него этим Джонам Уикам (или Джонам Константинам) — Ваня Жалинский! Дожал до оргазма смертоносную вампиршу, смотреть без смс и регистрации. Ох, это было незабываемо! У него челюсть и язык онемели и губы горели, а Аня, бедная, так вскакивала и прогибалась, что едва позвоночник не сломала. Вся упрела, волосы растрепались. На неё было любо-дорого смотреть с нижнего ракурса. Вонзилась пальцами в плечо и волосы, пока он не давал покоя её несчастному зацелованному клиторку: нежил, вылизывал, присосался намертво, как вакуумный насос, — не высвободишься, как ни брыкайся. И она сдалась. Переборола себя. Долго протяжно пророкотала, как раненое животное, с чередой коротких затухающих рыков-взвизгов (хорошо, в квартирах была звукоизоляция, но и её вряд ли хватило). Правда, к тому моменту у Ивана уже слух отказал минуты на две, а, что она кончила, он понял по ощутимой пульсации, собравшейся в головке клитора и растекающейся теперь по всему Аниному телу. Она потрясающая. Это всё, о чём он думал в этот миг. — Живой? — Да ладно, это фигня, — пожал плечами Иван, деловито расстилая простыню на разложенном диване. — Я больше удивляюсь, как не остался пожизненным импотентом, когда ты зарычала у меня над лицом. Аня выглядела прекрасно. Взъерошенная, порозовевшая, хоть и вымотанная. — Что, непривычно секситься с монстром? — Я бы назвал это животным сексом. — Значит, ты всё-таки по енотам? — она слабо улыбнулась и на ватных ногах поковыляла в сторону санузла. — Я в уборную, ты ложись. Позже он нашёл её в душе — так и не смог без неё заснуть. Аня сидела, поджав колени к груди, мокрая спина и волосы прилипли к стеклянной переборке, из крупной лейки в стене градом текла вода, но до неё долетала лишь взвесь из рассеянных капель и недошедшие до слива ручейки. Иван бесшумно толкнул дверцу внутрь кабинки, сам уселся по-турецки в проходе так, чтобы не задевать, а просто быть рядом, чувствовать друг друга кожей. — Вань. Я чудовище? Аня всё-таки взглянула на него, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы увидеть по её блестящим раскрасневшимся глазам, в чём тут дело. — Нет. Нет! Ты красавица. И она заулыбалась. Не натянуто, как до этого, а с облегчением, пускай и солоноватым от слёз, но всё-таки это были хорошие слёзы — раскрепощения, долгожданной разрядки. Она их заслужила. Аня перебралась к нему с вещами практически сразу — ночевала в гостинице ровно один раз, в ночь приезда. Они спали в обнимку, как котята, просыпались вместе по звону будильника на работу. С вечера жалюзи на окнах так и остались подняты — от двадцатого этажа и выше воздух был чистый, прозрачный, так что город открывался во всех крохотных деталях, похожий на архитектурный макет и одновременно муравьиную ферму: белые кварталы высоток, как кластеры фигурок в тетрисе, зелёные зоны, крыши ТЦ, похожие на громадные бетонные поля с вгрызшимися в них коммуникациями и вентиляционными шахтами, парковки, регулировщики в зелёных жилетах, стройки, котлованы, циклопичные краны цепляют перистые розово-сизые облака, ломаная линия скайлайна с выросшими из неё башнями-доминантами, а дальше — лишь размытый алеющий горизонт новорождённого утра. Аня перекатилась у него на руке, нашарила через ширму длинных примятых волос айфон где-то в складках простыни и выключила сверлящую мозг мелодию. Они оба привыкли к раннему подъёму, но ещё какое-то время ёрзали и потягивались в постели, вяло подёргивая конечностями в уютных объятьях друг друга. Иван сонно сгрёб Аню к себе под бок. Почесал нос, залип на дизайнерских настенных часах наподобие примитивного карандашного рисунка — кружок и две палки. — Мне такой сон приснился, — заторможенно прохрипел он. — Типа… это фильм Вуди Аллена, и там куча героев, и у каждого своя история. Короче, там есть учитель, трудовик, что ли. И он занимается чем-то незаконным. Не помню, под конец ему пацан приносит коробку, где вроде должны быть деньги, но по итогу какая-то фигня. И я на месте этого мужика понимаю, что всё. Это конец. Блин… Там ещё была парочка, его знакомые, и они что-то замышляли против другой пары, своих друзей. — Они хотели похитить двух котиков и потребовать выкуп. — Наркомания. — Иван смешливо дёрнул углом рта. Потом опомнился и огорошенно повернулся к Ане. — Подожди, как ты знаешь? Та как ни в чём не бывало заелозила под рукой, устраиваясь головой на плече. — Ну… мы же вместе спим, я слышу, что тебе снится, — звучало логично, и всё-таки от этого факта в желудке щекотно заворочалось, затеплилось. Если сон — это, по сути, смесь впечатлений в твоём мозгу, получается, что мысли заменяют зрение, слух и всё прочее. Да, всё сходится. — Только ты ночью переворачивался, и я потеряла кусок концовки. Иван глухо посмеялся, ладонь скользнула вверх и вниз по чужой прохладной руке, другая подобрала, как паучка с мягкими бархатными лапками, её расслабленную ладошку, игриво балансируя ей на кончиках пальцев. — В общем, конец — самое интересное. Такая красивая метафора личностного краха. Этот герой, то есть я, у себя во дворе, приезжают какие-то люди, и начинается сильный ураган. Небо ярко-оранжевое, и очень-очень быстро проносятся облака, с какой-то невозможной скоростью. Мы с этими ребятами вынуждены пешком добираться до города. И мы идём пустырём друг за другом, а впереди молнии сверкают. И я говорю женщине, мол, как бы нас сейчас не поджарило, а она мне… так интересно сказала: «Мы видим молнию по-разному». — «У нас у каждого своя молния». — Точно! Потом вдалеке, где город, высоко-высоко поднимается зарево, как от пожара. И наползает на нас, знаешь, как в кино. Я понимаю, что это похоже не чёрную дыру или портал, — и эта энергия накрывает меня куполом. И всё это как со стороны, сцена в фильме, нереально красиво и жутко. И я, и всё вокруг, вся Вселенная схлопывается в одну точку — а потом взрывается. И конец. Апокалипсис. — Да, я помню. Но мне больше понравилась часть про котиков. — Аня чмокнула его в губы, отбрасывая махровое одеяло, чтобы выбраться из постели. — У тебя приятные сны. В них спокойно. Тут её губы без причины растеклись в широкой мечтательной улыбке. — Вань. Ну ясно. Ничего сверхъестественного — просто утренний стояк. И чего такого необычного увидала? После вчерашних забав они так и спали голышом. Аня с грацией саламандры сползла к нему в ноги и с самым прекраснодушным видом пристроила локти по обе стороны от бёдер. И, конечно, не спрашивая, пикировала бы ртом на член, если бы Иван не забил тревогу: — Воу-воу-воу, не так быстро! Я понимаю, ты хочешь меня отблагодарить… Анино лицо замерло в паре сантиметров от головки. Она недоумевающее похлопала ресницами и уже думала продолжить движение, но Иван крепко вцепился ей в запястье: — Нет! Слушай, твои зубки на члене меня пугают до усрачки. Не дай бог, ещё переборщишь с заглотом — и я не мужик. — Вань, я себя контролирую… — Не, я лучше перебьюсь без минета, лапочка, он мне слишком дорог. На том и порешили. Первая неделя пролетела незаметно. Он так и не выехал из башни, решил, что у них вроде как медовый месяц, да и хрен с ним, что просядет по деньгам, — почему бы, спрашивается, себя не побаловать доблестному капитану МВД? К тому же, появилась робкая надежда, что Анютке захочется поменять старую захламлённую хибару с кучей родственников на что-нибудь посолидней и подальше от центральной полосы России, в конце концов, такая девушка, как она, достойна именно этого. Так или иначе, вместе они не скучали. Смотрели кинчик, иногда спускались в ресторан, пару раз танцевали медляк, слушали хорошую музыку, Аня ходила после тренинга в маркет, закупала продукты по списку и кое-что по старой памяти, занималась йогой (сказала, будто в Смоленске начала практиковать медитацию по приложению в телефоне, и это помогало приглушать голоса, отпускать чужие мысли, сосредоточившись на внутреннем голосе и ощущениях. Что-то в этом было). Вечерами, когда Иван возвращался с дежурства, они даже играли в настолку. Правда, чаще всё-таки прыгали сразу в койку. Ну ладно, один раз они достали колоду карточек из коробки и прочли правила до половины, а потом да — завалились трахаться. Но и им, на минутку, не по двадцать лет — в карты резаться! В субботу они оба остались дома — заказали немного продуктов из «Азбуки вкуса» и решили вместе сварганить обед. Пока Аня идеальной спиралькой выкладывала овощные кольца на противень, можно было с чистой совестью позалипать в айфон: — Ань! Я, походу, нашёл твоего ближайшего эволюционного предка. Слушай. Шистосома или кровяной сосальщик — род плоских червей-паразитов, возбудитель шистосомоза, распространённого в регионах с тропическим климатом. Взрослые особи раздельнополые. Обитают и спариваются в венозной крови млекопитающих, питаются кровью… — Ладно, я поняла, вампиры сосут, очень оригинальная шутка! — она с угрожающим лязгом засандалила противень в духовку. — Ещё будут или это всё? Вдруг её повело в сторону, Аня придержалась рукой за тумбу, вроде как не подавая виду. Не любила она, когда вокруг неё хлопочут по пустякам. Ну как по пустякам: это ему она затирала, мол, за свои годы хорошо выучена терпеть, а на деле вот уже неделю мучилась голодом и ослабла до такой степени, что с каждым днём спала на час дольше и превращалась на глазах в бледную вяловатую анорексичку. Говорила, что «во время поста» главное первое время перетерпеть, пока организм не перейдёт на потребление внутренних ресурсов, а там есть совсем не хочется, хоть голова и затуманивается, устаёшь быстрее, всё время засыпаешь. И вот как после этого он мог спокойно жрать рядом с ней? По-хорошему, стоило бы устроить романтический ужин, вот только… из чего готовить? В голову лезла всякая дичь наподобие кровяного суфле или желешки, в «Выживут только любовники» они делали из крови мороженки на палке… — Милый, нарежь, пожалуйста, хлеб на бутерброды, я прилягу? Иван глупо заулыбался, подскочил к острову, взял доску и нож для багета. — Да… любимая. Где взять ингредиенты? Да нигде! Далеко ходить не надо. Аня не успела доплестись до дивана, как скоро услышала смачный, острый свист рассекающего кожу металла. Иван не собирался себя резать. Ему в жизни не стукнуло бы в голову заниматься селфхармом и подобной мазохистской херью. Вот только… это уже был не он, не его рука, которая очень просто взяла нож со стола, вложила в ложбинку между большим и указательным пальцами лезвием вниз и чиркнула со всей дури — с кожей, с мясом — пофигу. Кровищи было море. Что странно, больно почти не было — видать, совсем потерял связь с реальностью. Когда смог оторвать взгляд, Аня уже стояла рядом — не пожалела сил на вампирский прыжок. Хотела чем-то помочь, но намертво зависла на кровоточащей ране: Иван перевернул руку лодочкой, та наполнилась моментально, побежало за рукав, на столешницу, закапало под ноги. Та всё-таки не выдержала — бережно, словно какой-нибудь ритуальный сосуд, поднесла его руку к губам и приложилась к ребру ладони, наклонила так, чтобы кровь стекла сама (он почему-то представил Ольгу, которая вот так же потягивала чай из блюдечка). Аккуратно пить не получалось. Скоро и нос, и подбородок, и шея были в ярких красных разводах и подтёках. Аня зажмурилась от удовольствия. Её подрагивающие пальчики сжались на его пальцах и вокруг запястья. Наверное, любой нормальный человек бы грохнулся в обморок на его месте, но это вовсе не казалось омерзительным или жутким. Скорее диковатым. Она походила на вымазавшуюся вареньем девочку — ей было о-очень вкусно. И это, чёрт возьми, заводило. Когда кровь вокруг пореза запеклась и перестала так сильно сочиться, Аня принялась с аппетитом вылизывать всю кисть от косточки на запястье до пальцев, каждый из которых тщательно, досуха обсосала. Иван притормозил её на большом, надавил на одуряющее нежный, горячий язык, придерживая голову за подбородок, протолкнул целиком и медленно вынул обратно, оглаживая подушечкой раскрытые пунцовые губы, задевая один прорезавшийся клык — и второй. У кого-то ещё остались сомнения по поводу хэнд-фетиша? — Наелась? — Прости, я не… — Аня неловко отпрянула, но руку не отпустила, глаза забегали, большие, напуганные. — Тут есть перекись? Надо порез замотать, а лучше в травмпункт… — Умойся, ты перепачкалась. — Иван ласково забрал руку. Рукав свитера вымок по локоть и мерзко лип. — Да и я хорош. В ванной стало понятно, что над раковиной ему нормально не отмыться, вдобавок чувствительность внезапно решила вернуться, и рана заныла-зажгла так, что хотелось волком выть. Он нашёл в шкафчиках возле зеркала какой-то бинт и вату, как смог наложил повязку, но кровь по-прежнему не переставала, ещё и хер напирал на ширинку до помутнения в глазах — хоть под холодный душ становись. — Блять. А душ это идея. Чего его так накрыло-то? Голова кружилась будь здоров — еле разделся и завалился плечом в керамогранитную стену кабинки. Прохладненькая. Даже стеклянную дверь не закрыл, просто врубил напор и сунул макушку под тропический душ, руками упершись в стену, чтобы рану не мочить. Очень скоро в ванной нарисовалась обеспокоенная Аня. — Ваня, не дури. Надо швы наложить. — Нормально, — отплёвываясь, пролепетал Иван, не разгибаясь и не поднимая чугунной головы. — Мужик. Как-нибудь заживу. — Ваня! — она нервно замельтешила на периферии зрения, кажется, стянула и отшвырнула в сторону свою запачканную водолазку. — Ясно. Неважно. Он опомнился, когда его ни с того ни с сего впечатало хребтом в стену. Обалдел до того, что в голове на минуту посветлело, — так круто Аня его развернула за плечо, а другой рукой вырубила напор. Думал, она ему в глотку вопьётся или саданёт коленом по яйцам — кто знает, что в уме у этой бабы! Она была уже умытая и голая по пояс, в одних домашних спортивках. Дышала всей грудью, смотрела тигрицей, с вызовом. А потом как наскачет! Дёрнула за шею к себе, поцеловала так сильно, требовательно, заполошно, как до этого только он её целовал. И съехала ладонями вниз по плитке — прямо коленями на мокрое. У Ивана чуть сердце не остановилось. Анина твёрдая рука обхватила ствол целиком, настойчиво массируя пальцами, другая легла на бедро ближе к колену, то ли успокаивающе, то ли, наоборот, повелительно. Он вздумал брыкнуться, но та не дала — глянула снизу вверх с пылкой, какой-то экстатической неизбежностью. — Успокойся, ничего я не откушу. В этот раз он ей поверил. Да и выбора, честно говоря, особо не было. В Аню как бес вселился — вжалась в него со всей страстностью, он бы даже сказал, дорвалась. Может, это кровь на неё так действовала, может, его рыцарская самоотверженность, или всё вместе. Так или иначе, от паха её было не отодрать и, о Господи, у него едва ноги не подкашивались, так немыслимо хорошо она ему делала. И без зубов, да. Он бы немедленно сделал ей предложение. Правда, от острого, почти болезненного удовольствия язык во рту онемел и обмяк, и единственное, что удалось промямлить, — это бестолковое восторженное «бля-я». Аня была не потрясающая, неповторимая, необыкновенная — нет, она была чёртова богиня! И эта богиня секса ошеломительно горячо, нежно, глубоко сжимала его член своими божественно сладкими губами, и скользила, скользила, так тесно, обволакивающе, вниз и вверх, от головки к основанию, насколько могла вобрать. Девочка. Анечка. Он даже наивно замечтался, что, может быть, он у неё первый… лет за пятьдесят. Ну, явно первый, чей член ей настолько полюбился, что она натурально к стенке мужика припёрла. Аня и правда увлеклась. То выпускала его изо рта, чтобы полюбоваться и перевести дыхание, мазнуть губами и языком по внешней стороне. То дразнила головку, туго всасывала до уздечки, позволяла оттянуть щёку, шёлковую изнутри, беря под углом, не стесняясь выглядеть восхитительно бесстыже. Она буквально излучала безусловное, благодарное влечение, даже… поклонение. Женскую заботу. Она его боготворила в этот момент и… Иван никогда, ни от кого не получал подобного. Даже близко. Он так сдуру сжал правый кулак, что по марле густо расползлась кровь. Накрыл непослушной рукой Анину макушку, взъерошил пальцами волосы. Даже не верилось, что это происходит. Анины руки с нажимом поднялись от колен к тазу. Она позволила перенять инициативу, толкнуться на пробу так мощно и размашисто, как ему было нужно. А потом ещё, и ещё раз. Сжимая волосы на затылке, любуясь её прекрасным работающим ртом, напряжённым изломом бровей, ещё больше очертившимися скулами, длиннющими ресницами. Его принцесса. Он уже не дышал, хрипел, когда затылок гулко шарахнулся о плитку, аж вспыхнуло под веками. Глаза и ноздри резало едким, на миг ему даже показалось, что он плачет. Уши словно ватой обложило, грудь распирало, колошматило изнутри. Ноющая, клокочущая тяжесть оттянула кровь со всего тела, собралась в поджавшейся мошонке — и выстрелила. Мощно, с мучительно-приятной оттяжкой прокатилась от основания до головки — и он обильно, в несколько толчков излился во влажную тёплую негу плотно сжатого Аниного рта. А она приняла его всего, до капли, дождалась, пока струя в последний раз ударит о верхнее нёбо, — чтобы ещё несколько раз, медленно-медленно, до одури чувствительно приласкать член на всю длину — и наконец-то сняться с него, проглатывая сперму. Кажется, всё это время Иван вообще не выдыхал. В ушах звенело. В нос совершенно отчётливо било гарью. Обмякшая на полу кабинки Аня сыто облизала выступившие клыки, утёрла уголки красных натруженных губ. — А теперь в больничку. Давай-давай, в темпе! Она чуть ли не волоком помогла ему выйти, благо силёнок ей теперь хватало за глаза. — Аня, что горит? — Твою-то мать! Духовка. Тело самца шистосомы более толстое, но немного короче, чем у самки. Полость, называемая гинекофорным каналом, проходит в брюшной части по всей длине тела. В ней самка пребывает на протяжении почти всего жизненного цикла, что позволяет беспрерывно спариваться и производить потомство. По мере того, как самец питается кровью хозяина, он также кормит и самку. Кроме того, он воздействует на неё особыми химическими веществами, которые завершают развитие женской особи, после чего пара начинает размножаться половым путём. Была у Ивана одна гилти плэжа, которая в особенно загруженные дни могла отключить его от мира минут на тридцать покруче, чем любая медитация, — автомойка. В его башне она была десять из десяти. Не то чтобы он дико любил самообслуживание, скорее наоборот, однако стоять после долгого рабочего дня с пистолетом и наблюдать, как мощный поток воды снимает с машины слои грязи, по-прежнему оставалось в топе антистрессов. Чёрт знает почему, но ему нравилось ковыряться в настройках терминала, выставлять режимы, запенивать, смывать пену, обдувать, покрывать воском, пылесосить и так далее. Ему нравилось открытое полупустое пространство с потолком метра на четыре и одинаковыми секциями, разделёнными плёночными шторами, где беспрепятственно гуляет какофония голосов, стихийного шума воды, пушечных хлопков аппаратов высокого давления, запах химии и облака брызг. Конечно, можно просто потягивать кофеёк в сторонке и наблюдать, как работает профессионал (иногда Иван именно так и поступал), и всё же сейчас ему нужен был такой сеанс психотерапии. Он был донором крови всего дважды в жизни. Первый раз у него взяли что-то около трёхсот-пятисот миллилитров, во второй — целых восемьсот, и вот тогда гематогенка была всё равно что мёртвому припарка: товарищи еле дотащили его до дома, и после этого его вырубило почти на сутки — ходил бледный как смерть. С того случая Иван обходил пункты сдачи крови десятой дорогой и так обожрался гранатом, что его до сих пор кривило от попадающихся в салатах кисленьких зёрнышек. Хотя гранат, конечно, не панацея. Можно, к примеру, закидываться гормональными стимуляторами и какими-нибудь витамином B12 с фолиевой кислотой, а ещё кушать богатую белком и железом пищу для поднятия гемоглобина. И даже при всём при этом полностью восстановиться получится не раньше, чем через два месяца. Ну, сколько Аня могла из него выпить? Граммов сто? Вид, конечно, был такой, будто он кровью истекает и вот-вот кони двинет, но всё же обошлось? И Аня хотя бы немного отошла, однако он особенно не обольщался — чтобы нормально питаться, такой большой вампирше нужно гораздо, гораздо больше. Иван много и мучительно об этом думал. Ситуация сложилась таким образом, что в их паре он выступал добытчиком, и его главным приоритетом было сделать так, чтобы его женщина ела. Без вариантов. Раз она с ним, значит, с этого момента ему за неё отвечать. Да и он при любом раскладе вылез бы из кожи вон, сделал бы себе во вред, лишь бы Аня была в порядке. Как у Цоя: всё не так и всё не то, когда твоя девушка больна. Если считать те сто граммов, в принципе, он смог бы отдать ей… пускай даже литр. Хрен с ними с двумя месяцами рехаба — живы будем, не помрём! Раньше вон укрепляющие кровопускания делали, да и сейчас в некоторых санаториях лечат пиявками. Другое дело, что пырять себя кухонным ножом всякий раз так себе идея, а если дать Ане запустить в себя зубки… как понять, сколько она выпьет, — ещё войдёт во вкус и выхлещет все пять литров в один присест. В травмпункте ему наложили швов десять, та его выходка обескуражила обоих: и Аню, и его самого. Хотя с этой femme fatale он уже переступил все мыслимые и немыслимые черты, что будет дальше? Наверное, это считалось каким-то извращением — что-то из рубрики «БДСМ и вагинокапитализм». Когда Аня приехала, всё вернулось на круги своя — он уже сам не соображал, чего хочет. Кажется, он из тех крутых мужиков, которые по выходным ищут себе госпожу на тематических сайтах, чтобы их хорошенько отдоминячили. Ему точно пора лечиться. Нет, Аня не доминатрикс. Она, сука, вампир! Господи, он знал, что это неизбежно. Что снова окажется с ней в постели… и снова позволит себя укусить. Только как именно это произойдет? Он сам должен предложить? Подставиться, блять. Ну точно как пидор! Просто признайся себе, наконец, что сам этого хочешь. По-мужски. Просто накормить свою женщину… собой. Ивана передёрнуло, когда счётчик показывал по нулям и вода в шланге уже минуту как иссякла. Нет, это сто процентов должна быть его инициатива — Аня слишком его жалеет. Главное, начало положено — теперь нужно продумать детали. Хорошо, что у извращенцев есть свои форумы с лайфхаками, гайдами и мануалами. Собственно, оттуда он узнал о такой штуке, как скарификатор, — такой медицинский инструмент для точечного прокатывания кожи, поверхностного — пара капель и всё. В аптеке продавали автоматические ланцеты, и был ещё флеботом — приблуда для продвинутых бладплееров, которой ещё в средние века отворяли кровь, вот им можно было хоть вену вскрыть (у Ивана от одних фоток и описаний в глазах заклубилось). В любви и на службе он, конечно, был отчаянный малый, но для первого (или второго?) раза ограничился детским набором «Комарик», который нашёл в аптеке на первом этаже. Так эротично, м-м… Аня согласилась не сразу. Сдалась, только когда он достал перед ней целый набор скорой помощи с ваткой, спиртом и лейкопластырем и обещал сделать всё сам — без внезапных обмороков и прочих факапов («Я не хочу делать тебе больно». «Ты и не будешь, милая».). Вся процедура проходила там же, в гостиной на краю дивана. Он с минуту присматривался к здоровой руке так и сяк, она наблюдала. Вспомнилось, как в поликлинике медсестра колола безымянный палец и немилосердно сцеживала пробу в стеклянную трубочку. Иван шумно выдохнул, поднял на Аню предельно серьёзный взгляд. Зубами порвал упаковку, собрал по инструкции скарификатор — пластинка с острым зубцом в пластиковом корпусе с нажимом на обратном конце. Путём нелёгких раздумий выбор, где ставить прокол, пал на холмик Венеры возле большого пальца, правда, тут он всё-таки промазал — угодил в венку, так что кровь хлынула вовсю, тёмная. Он рывком подтащил растерянную Аню к себе. Взял за шею сзади жестом заправского парамедика и сам приложил к области пореза, плотно обхватил ей лицо другой рукой, надавив пальцами под скулами. Аня с зажатым ртом недовольно хмыкнула, но очень скоро глаза у неё закатились, зажмурились, а губы послушно раскрылись навстречу току горячей крови, мокро, блаженно присосались, втягивая кожу до лёгкой, щекочущей, где-то даже приятной боли. Всё время, пока она кормилась, его свободная ладонь гладила её по аккуратно причёсанной голове, как гладят дикого зверька, прикармливая с руки, пока есть возможность. Это… завораживало. В ту ночь ему приснился странный сон. Подорвался ещё до того, как за окнами рассвело, открытые жалюзи полосовали комнату светом городской иллюминации. Аня приподнялась на подушке, показывая, что тоже не спит, — они часто будили друг друга среди ночи коротким, почти бессознательным поцелуем, всего на мгновенье, не разрывая ткани сна, но в этот раз она взяла его обмякшую руку и прижалась губами с тыльной стороны, рядом с ранкой, с трогательным бессловесным участием. — Чёрт. Ну и хрень приснится. Как будто мы с тобой под прикрытием стоим на фейсконтроле в какой-то подпольный клуб. Я подхожу к охраннику и спрашиваю, как нам туда попасть. А он такой протягивает мне ножичек и говорит: «Вырежи с руки квадратик из мышцы, и тогда проходите». Самая дичь, что я реально беру этот нож, смотрю на тебя и понимаю… ну, выбора нет. Ухожу подальше в подворотню, чтоб ты не смотрела… — Иван долго вздохнул. — Такой тяжёлый сон. Вроде нет настоящей физической боли, а вот это поганое предчувствие, обречённость. И ты, и я знаем, что я это сделаю, — ради нас. И я уже делаю надрез, мозгами понимаю, что тупо не смогу, — мышца-то глубоко, но всё равно делаю… Короче, начинается «Пила». Блин, не знаю, зачем я тебе рассказываю. И в конце, когда уже валяюсь в луже крови в предобморочном состоянии, ты подходишь и говоришь… — Никакие «мы» не стоим и капли твоей крови. Аня смотрела пронзительно, совсем как во сне минуту тому назад, и в то же время так просто, не таясь. Разве мог он ей не верить? Своего партнёра самец и самка шистосомы находят один раз и на всю жизнь. Самка располагается в специальном желобке в теле самца, где они остаются соединёнными до конца дней. Изредка наблюдаются случаи, когда женская особь покидает партнёра, чтобы соединиться с другим. Точная причина такого «разрыва» неизвестна, хотя считается, что это происходит для спаривания с более генетически подходящим для размножения самцом. Взрослые пары вида Shcistosoma haematobium могут жить в организме человека до сорока лет. Перед вторым их сеансом бладплея Иван всосал полчекушки коньяка прямо с горла, что вообще-то категорически не одобрялось их извращенческим комьюнити ни как анестезия, ни как средство для храбрости. Зато мандраж быстро отпустил и стало повеселее, настолько, что он начал пританцовывать под гремящий из колонки бас, бодренько прошёл в санузел, где его уже ждала Аня, сидя в углу душкабинки, на ходу разделся до трусов и спокойно взял из раскрытой аптечки резиновый жгут. Под градусом казалось, что он действует с исключительным профессионализмом, — сам с помощью зубов наложил жгут над сгибом левой руки, Ане не дал и притронуться. Дальше алгоритм был несложный: протереть спиртовой салфеткой, сжать кулак, чтобы локтевая вена проще отыскалась (на этом моменте он всерьёз задался вопросом, чем, бляха, они тут занимаются) и, собственно, ввести иглу, одноразовую стерильную из аптечных расходников. — Вань, у тебя рука дрожит, — подобралась Аня, когда он присел рядом на колено, старательно, с напряжённым сопением прилаживая острый край иголки. — Я бы аккуратно прокусила. — Моя ты сосалочка. — Иван благодушно сощурился и тут же натянул на лицо сложное сосредоточенное выражение. — Нет. Мы это с тобой уже обсуждали, по-моему. — Можно сделать надрез в другом месте, — её губы слегка приоткрылись, и ноготь оттянул нижнюю вниз, показывая нежно-розовый край слизистой, точно посередине. — Тут. Продуманная какая, ты смотри. А у них с Ольгой, оказывается, куда больше общего. — Или банки на спину поставить, как в акупунктуре. Ещё предложения? Он выгнул руку насколько возможно и на выдохе загнал иглу точно во вздувшуюся вену, медленно разжал кулак: — Готова? Иди сюда. Как только на освободившемся проколе набежала первая тёмно-красная росинка, оставались считанные секунды ослабить жгут, чтобы кровь пошла теперь уже беспрепятственно. Больно совсем не было, коньяк сделал своё дело, ещё и сосуды, как видно, расширились — умён Иван, ничего не скажешь. Главное не поплыть сейчас от такого зрелища. Аня нагнулась ниже, взяла предплечье так, чтобы как можно тесней приникнуть ртом к сгибу локтя, и всё равно несколько струек от неё утекли, поползли по руке, застучав о плитку. Иван спохватился взять с пола наручные часы, засёк время. Когда они этим занимались, его накрывала прострация: было спокойно, хорошо, чувство времени и пространства, даже его самости отходили куда-то на далёкий-далёкий план, как будто мозг отключался, и только одна его маленькая часть искрилась, фонтанировала эмоциями, радужно мерцала. Он днями не мог отойти от этого специфического кайфа, хоть и помалу слабел от нехватки крови. — Сколько ты выпил? — Аня с перемазанным подбородком закашлялась, заговорила в нос, как будто только что тяпнула стопарик без закуски. — Изнутри тоже проспиртовался? — На всякий случай, — беспричинно улыбающийся Иван уже обвязался бинтом и прижимал согнутую руку, как учили в детстве. — Ничего, сейчас будешь хорошая-я! Мы тебя ещё не спаивали, Ан Петровна. К концу второй недели их симбиоза с паразиткой та настолько психологически его обработала, что Иван в общем-то смирился с ролью хозяина и был готов к чему угодно. Кроме серьёзного разговора на кухне, который устроила ему Аня, пока он точил куриную печёнку, запивая красным вином, и раскладывал в ряд витаминки на салфетке. — Любимый. Отвлекись, пожалуйста, — тревожное начало. — Мне надо тебе кое-что сообщить, — ясно, всё совсем плохо. — По правде говоря, я ради этого и приехала. — Не понял. — Иван уронил вилку вместе с наколотым куском печени — аппетит вмиг улетучился. — А тренинг? А я? Опять мне врала?! Аня застыла по ту сторону кухонного острова, как за допросным столом, вот только кто был следователь, а кто подозреваемый — это ещё предстояло выяснить. — Успокоился? — она переплела длинные пальцы, чуть налегая грудью на высокую столешницу, и сказала словно не ему, куда-то в сторону. — Ольга забеременела. Отец Серёжа. — Что? — Иван наконец прекратил жевать, последний кусок противно встал в горле. — Подожди. В смысле? А как… как она поняла, у вас же, вроде, месячных нет? Или есть? Ну, ПМС у тебя точно есть, — он резко выпрямился на стуле, точно штырь проглотил. Хотелось влепить себе пощёчину, но всё-таки сдержался. — Погоди, Ань, ты что, шутишь? Ты же сама говорила… — Значит, я ошибалась! — вспылила Аня. Она волновалась не меньше него, боже, да она две недели носила это в себе, естественно, она волновалась! — Я не пробовала, ясно? Но Ольга ждёт ребёнка, это точно, Жан подтвердил. — От Барановского? — та усиленно закивала. — От человека? — он перегнулся к ней через весь остров и взял обе её ладошки в свои, крепко. — Ань, ты хоть соображаешь, что это значит? — Что? Иван разулыбался так, что свело лицо, а может, вся кровь отхлынула к сердцу, так неистово оно колотилось, захлёбывалось от избытка чувств — ещё разорвётся, глядишь, и без того потрёпанное и обескровленное. Ему попросту не верилось. В голове не укладывалось. — Ты. Я. Наш маленький упырёнок, — он резко схватил её под руки, одновременно спрыгивая со стула, аж посуда зазвенела. — Аня, а давай прямо сейчас? — Какой ты всё-таки беспечный оболтус! Мы даже не знаем, что именно… — Надо пробовать! Ань. Ты даже представить не можешь, как я рад, — он, не веря, покачал головой. — Ты невероятная. Я так благодарен, что ты у меня есть. И они как по сигналу выскочили из-за стола, чтобы с разбегу налететь друг на друга. Иван не удержался подхватить Аню на руки, едва с ног не повалился от слабости, но всё-таки встал твёрдо, долго, с чувством её поцеловал, а потом отнёс на их супружеское ложе, благо оно было недалеко. В организме человека шистосомы мигрируют в лёгкие через венозное кровообращение. Оттуда они проникают в системное через левое сердце, добираясь наконец до портальной системы кровоснабжения. Через несколько недель они достигают полового созревания, образуют пары и мигрируют в воротную вену, где самки производят потомство. Количество яиц в день, которое откладывает самка, зависит от вида шистосомы и варьирует от нескольких сот до нескольких тысяч. Так, S. hematobium откладывает до трёхсот яиц, а S. japonicum — до пяти тысяч штук в день. Он лежал бы так в покое, глядя в потолок, хоть вечность. Тело не слушалось, разнежилось от пока ещё дразнящего щекотного удовольствия. Иван лениво опустил взгляд — туда, где белокурая шевелюра мягко касалась паха на каждом поступательном движении — вниз, и вверх, неторопливо, почти усыпляюще, и снова вниз. Тут белые пряди зазмеились по обивке дивана, огладили бёдра, открывая Анино лицо лишь наполовину из-за упавшей на глаза чёлки. Она так и не сомкнула влажные припухшие губы, медленно прошлась нижней вдоль твёрдой головки, не разрывая блестящей ниточки слюны, и он заметил, как верхняя губа чуть растянулась от увеличившихся клыков, пока острые кончики не задели член — не вонзились, нет, но даже от такой девчачьей провокации дух перехватило, мурашками пробрало. — Ох, Анютка. Я так тебя люблю, — он не сдержался, со сдавленным мычанием зарылся пальцами ей в волосы, когда она снова насадилась на всю длину, чуть-чуть оцарапывая кожу, даже пустила в горло на полшишечки — долго он бы этого не вытерпел. — Иди ко мне. Аня нехотя отлипла своими паточными губами, на ходу прихватила сосок, царапнула нижними зубками его колючий подбородок и наконец-то дошла до губ, позволив вмять себя со всей силой, вовлечь в несдержанный, грязный, слепой поцелуй — слепой только для него, потому что она целовалась с открытыми глазами, рассматривала его дурацкое сомлевшее лицо непозволительно близко, пока его руки блуждали, лапали, тискали везде, куда могли дотянуться. Иван представлял, как сделает ей ребёнка. Как изменится, округлится её тело, станет ещё мягче и сочнее. Как потяжелеют грудь и бёдра. Как она станет носить в себе часть него — это было бы заоблачное счастье. Он подумать не мог, что однажды откроет в себе подобное. Аня подобрала колени повыше и уже не стесняясь тёрлась увлажнённой потом и их общей смазки вульвой о его головку. Умопомрачительно хорошо и щекотно. — Хочешь, я уже войду? — выдохнул Иван между поцелуями. — Или тоже тебя приласкать язычком? Взлохмаченная Аня рассеянно помотала головой: — Давай потом. Он рывком передвинул их обоих на край, так чтобы свесить ноги на пол, а её усадить на колени. Та ойкнула, но скоро нашлась: — Я сама. И приподняла бёдра, придерживаясь рукой ему за плечи, а второй помогая члену найти вход. А затем туго, обжигающе, раздвигая собой податливую, обтекающую мякоть её плоти, погрузиться внутрь. В его личный уголок рая, сад земных наслаждений. Какая же она была бесподобная там. — Моя амазонка. Пальцы плотно оплели её талию, когда Аня, найдя точку опоры, начала двигаться, подмахивать, постепенно увеличивать амплитуду и скакать уже совсем свободно, привыкнув к его размеру внутри себя (в первые разы — тогда и сейчас, после долгой паузы, — его было слишком много, и он берёг её как мог, раскрывал терпеливо, всё время переспрашивал, не больно ли ей). Её молочная кожа расцветала под его прикосновениями, пока он бесстыже льнул небритым лицом, ловил губами и жарко обводил языком то один, то второй её сосок, фантазируя, как эта грудь будет кормить его ребёнка. Это было слишком. Как будто пломбу сорвало, и вся его нежность хлынула наружу. Аня могла вот так упражняться на нём ещё очень долго — ноги у неё были крепкие, даже будь она обыкновенной девчонкой, а не вампиром. Но Иван боялся, что не осилит. Не сейчас, когда его глупые сентиментальный чувства били через край. Поэтому подхватил её под ягодицы и, не вынимая, круто поменялся с ней местами, укладывая захваченную врасплох Аню на диван, а сам навалился сверху, обвив руками её длинные задранные ноги. И задвигался уже в своём ритме, толчками выдавливая из неё череду тонких сбивчивых стонов-всхлипов. Чуть меняя угол и глубину, достигая предельно сильной стимуляции, окраски, ярче, острее, ближе к взрывной развязке. Его бессовестно и бесповоротно кры́ло. Сознание вдруг спуталось до такой степени, что верх поменялся с низом, и что-то пошло не так с законами физики: ему казалось, будто ступни упираются в потолок, а когда он поднял (опустил?) голову, над ним (под ним?) простирался геометричный рисунок ламината. Анины руки беспокойно завозились по дивану, зарывались пальцами в стыки, стремились хоть как-нибудь заземлиться. Он поднялся ещё выше, упёрся коленями в край, вздёргивая ей ноги аж до самой груди и при этом разводя в стороны, так чтобы видеть, как смотрится на потемневшем жилистом члене её растраханные до карминового оттенка нижние губы, как призывно показался клитор, как истекающее смазкой влагалище так и просит в себя его семя. И ему разрешалось. Наконец-то! Ему и впрямь было можно. Последние рывки дались ему так, будто он вот-вот откинется то ли от наслаждения, то ли от нечеловеческой боли, потому что так Иван никогда не орал, жалобно, протяжно, абсолютно неприлично и заразительно. Ещё и рожу скорчил — обнять и плакать. Пульсация в приятно опустевших яйцах отдавала в ноги, колени дрожали и подламывались, мышцы сковало крепатурой. Он бы с громадным облегчением завалился ничком на Аню, но откуда-то нашёл в себе силы подобрать ей ноги и сложить вместе — бёдрами к животу, удерживая за икры. — Вань? — взмокшая запыхавшаяся Аня скептично заулыбалась. — Что за ритуал? — Полежи пока. Пусть немного задержится, — он сам не удержался от смешка, виновато покрывая поцелуями её голени. — Да и не хотелось бы завафлить дорогущий диван в съёмной квартире. — Аня закатила глаза. — Так как мы его назовём? — Её. — Может, Лиза? Как Елизавета Батори. — А чего не Даша, как Дарья Салтыкова? Та тоже была чокнутая вампирша, если верить деду Славе. Ане спокойно не лежалось, вдобавок над ними ещё и зазвенел вылупившийся неизвестно откуда комар («Считай, зима на дворе! Тут даже окна не открываются, это как вообще?!»). — Улетай, комар! У меня сосёт только моя женщина. — Иван раздражительно отмахнулся над самым ухом. — Что? Это не я придумал. — Опять прикрываешься мемами? Пришлось всё-таки отпустить Анины ноги, чтобы прихлопнуть тварь в полёте. — Ничего, своего первого кровососа я уже убил. — Так держать, Ван Хельсинг. — Не-а, я Блэйд! — Блэйдом ты станешь, если я тебя инициирую. А что, любопытная перспектива. Альберт родился. Альберт жил. Альберт умер. Альберта инициировали. Альберт воскрес. Надо бы оставить отдельную графу в завещании, мало ли. Вечером Москва снова превратилась в космопорт с мчащими по воздушным магистралям вереницами огоньков-звездолётов. Небо из аквамаринового всё больше уходило в глубокую синеву, бросая на город своё отражение, но ещё не скрадывая все цвета: отливал благородной бронзой «Меркурий», зеленела «Евразия», горели начищенным серебром спиралевидная башня «Транснефти» и стоэтажная «Федерация», рядом обрастал остеклением железобетонный саженец молодого небоскрёба — их миниатюрная копия Манхеттена, с тем же хай-теком, коворкингом и замкнутыми экосистемами, как в муравейнике или коралловом рифе. Разверзнулся океаническим проломом котлован под будущую четырёхсотметровую One Tower. Скоро под новую застройку снесут весь район Камушки — сейчас это уже нежилые призраки хрущёвских пятиэтажек, покинутые истуканы реновации. Чем дольше здесь живёшь, тем больше свыкаешься с законами этой маленькой вселенной. Иван чувствовал себя её полноправным хозяином, когда брал Аню стоя, прямо у окна на краю обрыва на сорок этажей вниз, усадив к себе на бёдра и поддавая так сильно, что стекло опасно вздрагивало у неё за спиной. Её беспокойные пальцы вонзались ногтями в плечи, тормошили и оттягивали волосы, она сдавленно поскуливала сквозь сжатые зубы, а когда откинула голову, в темноте отчётливо забелели полностью вытянувшиеся клыки. Первое время Иван иррационально побаивался, что парочка таких же прячется во влагалище, но теперь привыкал к ним настолько, что легко мог тронуть языком и остренькие зубки, и запустить куда глубже. Он опустил её ступнями на пол, развернул спиной, вжимая грудью и щекой в холодное стекло и тут же возвращая член на место, резко, так что Аня по-звериному огрызнулась. А потом зарычала уже открыто, пока он мял её бёдра и ладные напряжённые ягодицы, заводил руку спереди, катая под пальцем отзывчивую выпуклость клитора, выжимая из неё всё больше и больше скользкой горячей влаги — и откуда бралось столько? В такие минуты его детская вера в собственное бессмертие превращалась в откровение — и вовсе не нужно было знать наверняка, как Ане, которая знакома со смертью лично, — нет, для него смерти не существовало, для других — да, но не для него. Потому что он будет всегда. И не может быть по-другому. Аня заголосила совсем уже бесконтрольно. Отпихнула его спиной, вывернулась из довольно жёсткой хватки, и Иван снова упустил момент, как звонко ударился позвоночником об обжигающе холодное стекло, — та напирала спереди, дышала затравленно, уже не по-человечески, серые глаза стали одним большим зрачком и даже как будто отливали красным. Она не давала ему инструкций, что с ней делать и как спасаться в таких ситуациях. Он понял для себя одно — что сопротивляться не будет. Потому что так положено поступать с теми, кого любишь, — учиться доверять, в том числе и своё тело. Да, между ними пробегала куча «но» и «если бы». И всё-таки на все эти «но» он ответил бы: «Ты мой человек. И я тебя не отдам. Я от тебя не откажусь. Хоть мне и ужасно страшно потерять себя». Омертвевшие пальцы отвели ей волосы за ухо, ласково огладили лицо от виска до подбородка. — Если хочешь, то давай. Не бойся. Он нагнул голову к плечу, тяжело сглотнул, представляя, как призывно двинулся кадык и очертились под кожей бьющиеся артерии и вены. Сколько раз она скользила по ним губами и языком, когда слизывала кровь с предплечья, когда ощущала биение вен на члене, но сдерживала себя? Хотела, но боялась. Вот как сейчас — тянулась к нему и в то же время робела. Иван скосил на неё взгляд, доверительно, не говоря ни слова. И Аня опустила ладони ему на грудь, осторожно подалась вперёд — к шее. Чтобы нежно, неторопливо, любовно прокусить кожу и стенку сонной артерии — самыми кончиками, не разрывая, а лишь прокалывая в двух местах — не смертельно. Даже почти не больно. В этот раз ей не нужно было, чтобы он моментально отключился и забыл всё, как страшный сон. Наоборот, она пропускала его в себя, наполняла себя им, как чем-то живительным, сокровенным, а он растекался по её языку, горлу, пищеводу, желудку, и его же качало Анино сердце по большому и малому кругу, по всем её сосудам и тканям. Это было на порядок круче, совершенно на другом, запредельном уровне, чем когда она просто пила его кровь. Так они ещё не соединялись — как единое тело, единая душа. То, чего он боялся, он и сильнее всего хотел. Иван был здесь, в комнате. Струи тёплого воздуха обдували его из напольных конвекторов. Окно холодило спину и затылок. Свистела вентиляция, и пробивались сквозь звукоизоляцию какие-то сигналы, слитный машинный гул. Он медленно отходил во тьму. Погружался в их тайный эдем, где, он знал, его будет ждать она. Аня. Она всегда будет здесь. С ним. Рядом. Он больше ничего не боялся.