follow river

1. Экран айпада в темноте светится белым и голубым, за оконным стеклом шумит и движется ночной Сеул — он похож на широкую реку, течение которой не слабеет ни на секунду, люди и машины несутся в быстром потоке, кто-то хватается за острые скользкие утёсы и ломает пальцы, кто-то тонет и становится мелким округлым камнем (его выкинет на пологий берег к тысяче таких же камней), а кто-то делает глубокий вдох и ловит подводные течения или становится одним целым с рекой. Чунмён не знает, к кому себя отнести, поэтому решает, что он просто тот, у кого ещё есть воздух в лёгких, и можно ещё чуть-чуть подождать. Он подтягивает одеяло повыше и отдаёт один наушник Тао, второй засовывает себе в ухо. Они едва помещаются на узкой кровати, и Тао прижимается к Чунмёну так, словно готов пустить в него корни. Чунмён делает яркость экрана ниже и жмёт на "play", тёплый воздух приятно касается щеки, когда Тао выдыхает. Чунмён краем глаза подмечает, как красиво трепещут крылья его носа. Тао сосредоточенно смотрит на экран, хотя сейчас лишь идут вступительные титры; он редко болтает во время просмотра фильмов, если те ему по-настоящему нравятся и он увлечён. Впрочем, когда они собираются вместе и смотрят комедии (любовь, дружба и три шутки на полминуты экранного времени), Тао невозможно заткнуть. Чунмён не киноман, нет, Тао не изменяет себе и вновь выбирает зомби-хоррор, стоило бы пойти спать, чтобы завтра не валиться с ног, но Чунмён лишь поправляет наушник и остаётся с Тао. (точнее позволяет тому остаться в его, чунмёновой, кровати, хотя с Тао понятия "мой", "свой", "чей-то" теряют свой смысл, потому что весь мир был создан, чтобы принадлежать человеку по имени Хуан Цзытао) Мельтешение мрачных кадров на экране совсем не интересует Чунмёна — он думает, как здорово было бы видеть отражение Тао там или просто увидеть его в фильме — ему бы точно пошло. Тао наверняка был рождён, чтобы стать звездой (музыка, театр, спорт или порно), хотя, может, Чунмён чего-то не понимает в жизни. На самом деле он не понимает в ней ровным счётом ничего, но предпочитает вспоминать об этом как можно реже. Глаза побаливают от недостатка сна; Чунмён жмурится и достаёт наушник, вслушиваясь в ровное дыхание Тао. Через десять минут почти-тишины, Чунмён чувствует приятную тяжесть на своём плече и треплет Тао по волосам. Тот засыпает раньше, чем армия голодных зомби делает первую попытку сожрать подружку главного героя. Чунмён сматывает белеющие в тусклом свете наушники, экран айпада вспыхивает чуть ярче и тут же гаснет, и темнота смыкается в чунмёновых ладонях. Он поправляет одеяло и, убедившись, что Тао укрыт, откидывается на подушку. Спать хочется до безумного, Чунмён смыкает веки, ожидая отбытие белоснежного теплохода в страну сладких сновидений. Шеи касается дыхание Тао, а потом он и вовсе зарывается в неё носом, и Чунмён не может не улыбнуться. Тао, может, и создан для того, чтобы перед ним склоняли головы и императоры, и президенты, и простые люди, но он ещё такой очаровательный, пусть и трудный мальчишка. Чунмёна мало волнует его "синдром принца", он, в общем-то, даже не против. Принцы — это даже классно, и иногда стоит внести в жизнь немного сказки. Тао обнимает его поперёк груди, и всё вдруг кажется до невозможного верным. 2. Они едут домой с очередного выступления: семь человек, включая менеджера, остальная часть группы в другом таком же фургоне — Чунмён успевает краем глаза заметить, как мелькает его чёрный блестящий бок в окне и, кажется, даже бледный профиль Бэкхёна на заднем сиденье. Чунмён улыбается и оборачивается к Тао, смотрящему на него в недоумении. Их бёдра тесно соприкасаются и от этого очень тепло (тепло и ногам, и в груди — Чунмёну нравится это чувство). Тао выглядит совсем усталым в тусклом свете автомобильного салона, круги под глазами кажутся ещё чётче, а сами глаза — совсем-совсем чёрными. Тао отбрасывает чёлку с лица и смыкает веки, съезжая по сиденью вниз. Он складывает руки на груди и смешно втягивает голову в плечи. — Можешь лечь на меня, если хочешь, — шепчет Чунмён, хотя Тао уже спит: рядом сладко посапывает Кёнсу, Кай прижимается к нему плечом и тоже, кажется, вот-вот отрубится. У Кёнсу между бровей всё чётче прорисовывается морщинка, и у Чунмёна как-то щемит в груди от неожиданного прилива нежности. Чанёль и Сехун сидят спереди — Чанёль спит, прижавшись щекой к спинке кресла и чуть приоткрыв рот; чанёлевы бесконечные ноги лежат у Сехуна на коленях; Чунмён слышит, как из вывалившегося из его уха наушника доносится едва различимая "history". Тао ёрзает во сне, и Чунмён позволяет ему уткнуться себе в шею — дыхание приятно щекочет кожу — а потом он чувствует прикосновение его губ и весь мир странно вертится перед глазами. Это очень уютно и немного странно — Чунмён замирает и, кажется, перестаёт дышать на долгие полминуты. Видимо, наивно было полагать, что ближе Тао уже быть не может. Сехун бросает на них сонный взгляд, как-то рвано вздыхает и обнимает чанёлевы икры, словно важнее них в мире нет ничего. (а может, даже весь мир ничтожен рядом с ногами Пак Чанёля, но Чунмён отмахивается от этой мысли, потому что есть Тао, который является немногим больше, чем всем) Чунмён касается большим пальцем его щеки — кожа мягкая и тёмная — и завороженно наблюдает, как подрагивают его короткие ресницы. В этом есть что-то совсем интимное, и это что-то заставляет сердце биться немного чаще обычного. Фургон тормозит у здания общежития, оранжевый свет уличных фонарей скользит по лицам спящих ребят, и на Чунмёна, словно волна, наваливается всепоглощающая усталость. (сбивающая с ног, как течение горной реки, — и, кажется, делать выбор ему придётся очень скоро) Тао недовольно бурчит и цепляется за Чунмёна, пока они подымаются на свой этаж, то и дело спотыкается, засыпая на ходу и оббивая стены. Чунмён отдаёт его в заботливые руки пошатывающегося от усталости Исина и, забравшись на долгие две минуты под душ, идёт спать. Он отрубается, едва успев подтянуть одеяло к груди, и спит до самого утра без сновидений. 3. За шесть дней Тао обращается к Чунмёну с просьбой помыться вместе четыре раза, и тот находит в себе силы отказать лишь раз, сославшись на необходимость обсудить с Крисом завтрашнюю запись на радио-шоу. Находиться с Тао становится неожиданно неловко, и это не так, как если бы он говорил какие-то глупые и нелепые вещи или пытался казаться круче, чем он есть на самом деле — это чувствуется совсем по-другому, и Чунмён чувствует себя неуверенно. Нет, Тао не изменился ни на йоту — высокий, капризный и всё такой же красивый, — просто Чунмён начинает видеть его немного иначе. Самую малость, но этого хватает, чтобы привести в замешательство. Чунмён находит своё полотенце и тёмно-серые боксеры и осторожно обходит Лухана, отчитывающего Чанёля посреди коридора за пятую пару испорченных носков. У Чанёля грустные покрасневшие глаза, он качается с пятки на носок и согласно кивает на каждое слово Лухана. Тот замолкает и, вздохнув, треплет Чанёля по плечу — выше достать не получается. На самом деле они давно не могут злиться друг на друга всерьёз. В ванной очень душно, Тао голышом вертится перед запотевшим зеркалом, рисуя на нем сердечки и улыбающиеся рожицы, его лопатки остро топорщатся под кожей — Чунмён исподлобья разглядывает чуть проступающие позвонки на его спине, поджарые бока и худые ноги — Тао кажется невозможно, непозволительно красивым. Взгляд скользит по ягодицам, и к щекам приливает краска, Чунмён отворачивается и решительно стаскивает с себя одежду. В дверь стучат, и слышится недовольный голос Чондэ: — В темпе, ребята, в темпе. Тао фыркает и лезет под душ. Вода совсем горячая, Чунмён хмурится и тянется к вентилю, чтобы сделать напор холодной воды чуть сильнее. Тао морщится, но ничего не говорит, хватает с крючка свою мочалку и гель для душа, Чунмён повторяет следом за ним. Кожа горит, и с каждым движением словно смывается чувство глубокой неудовлетворённости собой, преследовавшее Чунмёна последние дни. Иногда кажется, что он никчёмный лидер и хён тоже никчёмный. Чунмён отчаянно пытается лучше понимать себя и других, но потом на горизонте вновь появляется Тао — широкий нос, пристальный взгляд и эта улыбка я-просто-слишком-крут-для-этого-мира. Быть с Тао тяжело, Чунмён просто не понимает, как себя с ним вести. Нет, Тао не плохой, он просто разный. Чондэ как-то сказал, что у Тао три ипостаси — Дитя, Секс Символ и Святой Дух общественных туалетов, — и он, кажется, чертовски прав. И, если Чунмён научился обращаться с первой, то, что делать с оставшимися двумя, он понятия не имеет. Впрочем, — что может сойти за слабое утешение — едва ли кто-то в группе понимает Тао лучше Чунмёна. У Тао горячее твёрдое плечо, он водит мочалкой по спине и груди, задевая тёмные ореолы сосков, спускается к животу и туда, куда Чунмён заглядывать не решается. Он смаргивает воду с ресниц и тянется за шампунем. Шампунь на коже кажется почти ледяным и пахнет хвоей, Чунмён втирает его в волосы, зажмурившись и считая мысленно до тридцати, пока ладони Тао скользят между ягодиц. Он тоже тянется за шампунем — рукой едва касается чунмёнового плеча — и быстро моет голову. Чунмён позволяет ему встать под струю воды первым и, когда тот выходит из душа, обмотавшись пушистым нежно-розовым полотенцем, быстро смывает с себя пену. К счастью, у Чунмёна нет времени разглядывать Тао и думать о своём отношении к нему. У Чунмёна нет лишнего кислорода в лёгких. 4. У Тао жалобный взгляд и вообще он похож на грустного щенка. Он прижимается губами к уху Чунмёна и шепчет: — Мне очень надо. Чунмён тяжело вздыхает и предлагает ребятам получасовой перерыв. Они выходят из танцзала — Тао торопливо вышагивает на своих невозможно длинных ногах, Чунмён спешно семенит за ним — и движутся по широкому коридору в сторону туалетов. Тао сохраняет невозмутимый вид ровно до того, как заходит в кабинку, — её дверь с грохотом захлопывается, и на полторы минуты он исчезает из поля зрения. Чунмён моет руки — мыло пахнет яблоками и корицей — он никогда не понимал, зачем несъедобные вещи пахнут так, что их хочется съесть (и умереть в адских муках). Слышится плеск и гудение воды в трубах — Тао выходит из кабинки и кажется совершенно счастливым человеком. Он склоняется над умывальником, моет руки и плещет холодной водой в лицо — брызги долетаю до Чунмёна и замирают тёмными пятнышками на спортивных штанах, — пот мешается с каплями воды, тонкие струйки сбегают по лицу Тао, по шее, по рукам, по острым ключицам в ямку между ними. Чунмён смотрит и понимает: это конец, точка невозврата, вход в нирвану. У Тао совершенно чёрные глаза, абсолютный космос, и он сам какой-то неземной и чертовски далёкий. У него сильные жилистые запястья — пальцы Чунмёна обхватывают их кольцом, сжимая, и кажутся почти белыми на его коже; ладони сухие и жёсткие — Чунмён водит по ним, повторяя движение линий (они похожи на обрывки паутины и на морозные узоры на стекле, только Тао горячий, едва ли не жаркий), и накрывает своими. Они ни черта не подходят друг другу — пальцы у Тао длиннее и темнее, фаланги немного шире, собственные руки кажутся Чунмёну почти женственными, но всё равно он считает, что руки у Тао самые красивые. Он тянет Чунмёна на себя и улыбается, словно приглашая, а тот ведётся, потому что сопротивляться бессмысленно и хуже уже не будет. Его ладони идеально ложатся на талию Тао, у него горячие бёдра и крохотные морщинки в уголках губ — Чунмён таращится на него, запрокинув голову, словно ребёнок в зоопарке на пантеру, свесившую чёрный блестящий хвост со скалы. Он бы вот так мог целую вечность стоять и смотреть — это как мерцание пламени, звездный дождь или снегопад, только лучше, потому что это Тао и все звёзды, и снег, и пламя спрятаны в нём, а Чунмён очень хочет всё это найти. Тао наклоняется вперёд — наверное, ему совсем неудобно — и касается губами чунмёнового виска, скользит ниже по линии челюсти к подбородку — Чунмёна разрывает от желания прикрыть глаза и необходимости видеть. У Тао очень тёплые мягкие губы, Чунмён сильнее сжимает ладони на его талии и старательно дышит. Вдох-выдох, в одном неспешном ритме, вдох-выдох, губы Тао на шее и плечах, вдох-выдох. Чунмён, кажется, успевает несколько раз умереть и воскреснуть. Вдох-выдох. Тао накрывает его ладонь своей и скользит под (свою) футболку — Чунмён ощущает плоский твёрдый живот, касается боков — под пальцами отчётливо чувствуются рёбра, поднимается выше, задирая футболку Тао до самого подбородка. Тао под его ладонями расслабляется и наблюдает за Чунмёном из-под полуприкрытых век. Ему нравится — Чунмён чувствует лёгкую дрожь, пробегающую по коже — Тао на самом деле знает, насколько хорош. На этот раз Чунмён знает, что делать. (может быть, не совсем знает, но чувствует; это как если бы он вдруг наткнулся на золотую нить в лабиринте и долго-долго шёл за ней, чтобы потом получить награду — и шёлк, и золото, и драгоценные изумруды, но самое главное — сокровище по имени Хуан Цзытао) Тао склоняется над умывальником, Чунмён гладит его по пояснице и касается губами выступающих позвонков — он словно течёт и плавится в руках, как мёд, как золото (и обжигает так же). — Хён, — смеётся Тао, и Чунмён вздрагивает от этого смеха и голоса — он его так никогда не называл. Это странно и приятно, а ещё самую малость возбуждающе. Тао сам тянется рукой к тесёмке на спортивных штанах и неловко стаскивает их до колен вместе с нижним бельём. Чунмён проводит по его ягодицам и сжимает — на коже остаются розоватые пятна, словно ладонь вымазали в краске. Чунмён думает, что от плети следы были бы куда ярче, но быстро отгоняет эту мысль — может быть, ему даже немного стыдно. Тао не стыдно ни капли: он прогибается в спине — лопатки, словно острые скалы, торчат под кожей — и шумно дышит. Чунмён вновь засматривается на него — на красивую гибкую спину, на узкие бёдра и напряжённые мышцы рук. А потом он подымает голову и в зеркале напротив встречается взглядом с Тао. Наверное, он был бы не против умереть вот так. Тао облизывает губы и отбрасывает с вспотевшего лба мокрую чёлку. А ещё Тао смотрит, и где-то в этот момент мир превращается в прекрасное ничто — крошится, как сухой мел, и исчезает, растворяясь в его глазах. Пальцы проскальзывают в Тао легко, Чунмёну даже хочется думать идеально — он двигает ими вперёд-назад и разводит в стороны, помогая Тао расслабиться. Тот мурчит и хрипит и, кажется, тихо поругивается на китайском — это звучит классно, и Чунмён сам едва ли не мурлычет, добавляя третий палец. Он отстранённо думает, как давно истекли отведённые им полчаса и что будет, если их застукают вот так — Тао, цепляющегося за раковину, как утопающий за спасательный круг, и его, Чунмёна, толкающего ему в анус три пальца. Это, наверное, будет совсем дерьмово: скандалы, конец репутации, осуждение и прочие неприятные штуки. Но Чунмёну очень нужно расслабиться и ещё больше ему нужен Тао. Он торопливо расстёгивает штаны — член болезненно (и очень сладко) ноет — и мысленно просит прощения у Тао, на случай, если это на самом деле будет больно. Он толкается внутрь совсем чуть-чуть — судорожный выдох Тао неожиданно громко разносится по помещению и заполняет его до краёв. (Чунмёна тоже заполняет — это "ах" плещется в его ушной раковине, как в ракушке с морского побережья, — и качает, словно на мягких лазурных волнах) Тао хватается за края умывальника, ладони скользят по нему с неприятным скрипом, и Чунмён толкается дальше, пока не заполняет дурманящую тесноту целиком. Тао хрипит громче и надсадней, словно кашляет, словно Чунмён достаёт до самого горла. Чунмён выходит на половину и толкается вновь, словно маятник, — Тао протяжно стонет и нетерпеливо подаётся назад. Он закатывает глаза и широко открывает рот, вены на шее и руках вздуваются — Чунмёну невыносимо нравится, но Тао, кажется, нравится ещё больше. Тао тянется к члену, но рука соскальзывает с края раковины, и он ударяется локтем, шипит и, поморщившись, возвращает обе на место. Чунмён улыбается одними уголками губ, разглядывая его отражение. Придерживая Тао за талию, он накрывает его член рукой — трёт головку, водит по стволу, прощупывая вены. Он не знает, как это надо делать другому человеку, просто представляет, как ему бы хотелось чувствовать это самому. Тао дёргается, подаётся бёдрами вперёд-назад резче, вбиваясь Чунмёну в кулак и принимая в себя его член. Всё плывёт перед глазами, Чунмён чувствует, что скоро, и двигает ладонью быстрее — Тао почти ложится грудью на раковину и едва ли не всхлипывает. Чунмён просто тонет — его подхватывает быстрое течение и тащит вперёд и вниз, а сил барахтаться нет, воздуха в лёгких тоже — их сжимает, выталкивая остатки кислорода наружу — Чунмён выдыхает и со стоном кончает, когда тугие стенки до боли сжимают член. Целую вечность — Чунмёну кажется именно так — они просто стоят, привалившись друг к другу и переплетя руки. Тао тяжело дышит, с кончика носа падает пара капель, негромко разбиваясь о дно раковины. Чунмён хочет что-то сказать — точнее он думает, что нужно что-то сказать, но молчит и утыкается носом Тао в шею. Всё должно было быть совсем по-другому — у Тао уж точно: поздний вечер, неуютная кровать, может быть, немного алкоголя, вместо лидера корейской подгруппы — красивая китаянка (светлая кожа, тёмные волосы и ярко-розовые губы), но почему-то всё не получилось, не срослось и ещё много других невесёлых и совсем безрадостных "не". Тао улыбается и, отстранившись, гладит Чунмёна по щеке. — Всё нормально, — одними губами говорит он. — Всё правильно, — он переплетает их пальцы в замок, и Чунмён вдруг понимает, что не утонет. Потому что Тао — это весь мир, и он станет рекой для Чунмёна — с пологими песчаными берегами, зарослями камыша и спокойным течением. Чунмён не утонет и не превратится в камень — он станет рыбой, и будет дышать Тао, и пить Тао, и жить Тао. Да, ему на самом деле это нравится.