Маски сброшены

Свет софитов освещал его с застывшей на губах улыбкой лицо. Голубые глаза пристально следили за неудачными попытками Серёжи угадать запрещённое действие; Антон же, зажмурившись, стоял неподвижно, сдерживая смех. Арсений смотрел на съёжившегося Шаста и понимал, что в голове крутилась лишь одна мысль: признаться. Перестать играть роль хотя бы раз в жизни, и признаться. Хотя бы для того, чтобы облегчить душу, потому что иногда казалось, что камень внутри однажды придавит его к земле навсегда. «Ты мне нравишься», — одна простая фраза. Всего лишь три слова, которые нужно произнести. Что в этом сложного? Но сложность была. Например, в его жене и ребёнке. Например, в девушке Шастуна. Или, например, в банальном неодобрении со стороны общества. Хотя... Он был почти уверен, что произнеся это он просто похоронит себя в глазах Антона, и до общества ему тем более не будет дела. А ещё сложность была в непонятном чувстве, которое ломило душу надвое: Арсения тянуло к двум людям абсолютно одинаково. Он любил Алёну также сильно, как и Антона, и это сводило с ума, заставляло задумываться о своей нормальности, забываться, и часами размышлять лишь об этом. Вот и сейчас он, с вышколенной улыбкой на лице, наблюдал за Серёжей и Антоном в декорации, погрязая в своих мыслях, пропуская фальшиво-едкие комментарии Паши мимо ушей. Теперь ребята что-то весело и энергично кричали, своевременно получая удары током после неудачных предположениях о запретах; в зале слышался смех и громкие аплодисменты. Но все эти звуки для него превратились в смазанный шум в неисправном радиоприемнике — стали пустыми и мешающими. Как будто кто-то насильно выкрутил громкость до предела; так, чтобы заглушить остатки рациональности и позволить мозгу утонуть в бушующих эмоциях. Подавлять чувства слишком долго оказалось плохой идеей: он чувствовал, что они всё равно вырвутся наружу, но не контролируемым потоком, а полностью неуправляемым, почти стихийным. И кто знает, к чему это может привести? Должен ли он этого бояться? Но тут, когда Серёжа наконец верно угадал запрет на действия, раздался голос Паши об окончании «шокеров». Арс слабо вздрогнул всем телом будто от неожиданности, поднялся со сцены почти инстинктивно, с широкой улыбкой, чтобы попрощаться со зрителями; он делал всё это на автомате, не переставая активно махать руками в камеру и кричать что-то одобрительное в зал, зная, что всё равно никто ничего не заподозрит. Никому нет дела до того, что ты скрываешь под напускным весельем. Никто не хочет знать, почему ты прячешь свои чувства под маской. Гораздо легче точно также притвориться, что всё в порядке. Когда спустя несколько минут завершился и эфир, Арс отправился с командой в гримёрку; сердце сбивалось с ритма, но, к счастью, это было единственным, что могло его выдать. Не зря же ведь театральный закончил. Попов направлялся в свою гримёрную параллельно обдумывая возможное признание. Стоит ли? Нужно ли всё портить? Есть ли в этом смысл? — в голове бушевали волны сомнений. И подчас ему казалось, что сомнения становились частью его жизни. Почти не помня, как он зашёл в небольшую комнатку, как переоделся и взял с собой некоторые вещи, он также машинально поплёлся на выход, в глубине души надеясь не встретить Шастуна. Ведь если он не попадётся ему на пути, значит не судьба, верно? Такая детская наивность. И такая серьёзная надежда. Но у жизни были свои планы. Арсений свернул налево — там, через пару поворотов, находилась дверь на улицу — и чуть не уткнулся в спину Антона. Он стоял и держал в руках телефон; очевидно, пытался вызвать такси — Арсений предположил это по тихим чертыханиям Антона. Шаст вдруг дёрнул шеей, разминая её, отчего цепи на ней слабо звякнули. Этот звук словно выдернул Арсения из транса и он покачнулся, делая шаг назад, в попытке уйти незамеченным. Или, наоборот, в попытке привлечь внимание Антона? — За такие бабки я мог бы заказать карету с лошадьми, — ругнулся он вдруг чуть громче, оборачиваясь. Его глаза сверкнули странным блеском, когда остановились на лице Арсения. — О, Арс, — улыбка сморщила его губы. — А я думал, ты уже на своём забеге. Попов слабо нахмурился, фокусируя взгляд на Антоне и пытаясь понять, что он имел в виду. Видя, что ему этого не удалось, Шастун поспешил объяснить: — На забеге до дома, — заключил он, сделав быстрые движения обеими руками, словно он бежит стометровку. Арсений наконец осознанно моргнул, затем усмехнулся и продолжил молча стоять. В голове мысли были слишком несобранны, несуразны, чтобы озвучить их или ответить хоть что-нибудь Антону. ...признатьсяпризнатьсяпризнаться... Парень напротив освещал Арсения своей улыбкой: всегда такой искренней и доброй. Способной, наверное, растопить чьё угодно сердце и мгновенно поднять настроение. За пять лет он видел её бесчисленное количество раз, так почему же именно сейчас она перевернула внутри него всё вверх дном? Почему спутала мысли человека, который всегда знал, что сказать? (а даже если и не знал, то моментально подстраивался под ситуацию). Арсу внезапно пришло осознание: он устал. Устал скрывать. Устал делать вид, что всё нормально. Устал врать. «Боишься — не делай», — мелькнула в голове собственная, когда-то сказанная фраза. Антон повёл головой в немом вопросе, продолжая смотреть на молчаливого друга. Зелёные глаза его блестели как будто детской наивностью, а губы до сих пор изгибала привычная широкая улыбка. Затем Антон слабо вздёрнул бровями, будто с насмешкой, и отвёл взгляд, не переставая улыбаться. В Попове всегда была какая-то странность, словно он не от мира сего, так что Шастун не придал его необычному поведению особого внимания. — Шаст, — внезапно сказал Арсений серьёзным тоном, зная, что тот мгновенно отреагирует на это. Так и произошло. Антон вновь повернулся к нему, отрываясь от телефона. «Делаешь — не бойся»,— завершил он мысленно афоризм. Взгляд голубых глаз насторожил Антона: это был взгляд задумчивости, глубоких сомнений, как будто даже нерешительности, не свойственной Попову. Шастун поджал губы, чтобы умерить улыбку, и внимательно всмотрелся в парня напротив. — Что? — спросил он, не выдержав молчания. Или же его мучало странное выражение лица Попова, больше не похожее на напускную серьёзность? Что, чёрт возьми, с ним было не так? Арсений слабо поморщился своим мыслям. Антону показалось, что тот ведёт какую-то внутреннюю борьбу. Экран его смартфона постепенно гас из-за долгого отсутствия с ним взаимодействия. «Делаешь — не бойся», — прозвучало в голове в три раза громче предыдущего, точно само подсознание подгоняло его действовать. — Нам надо поговорить, — произнёс он, удерживая ровность голоса. И что это за избитая фраза постоянно вылетает в самый неподходящий момент? Почему сразу нельзя начать говорить? Шастун немного удивился. Теперь он был наверняка уверен, что с Поповым явно что-то не так. Он убрал телефон, легко потряс рукой, поправляя браслеты, и пожал плечами, мол, давай, говори. Сердце Арсения разогналось не на шутку; оно стучало так сильно, что он был уверен — Антон слышит его сердцебиение. И несмотря на все усилия, у него не получалось озвучить мыслей. Он хмурил брови, выцеплял любые изменения в выражении лица Шаста и всё искал подходящего момента. Наверное, именно это и было ошибкой: ждать. Ждать, пока позовут на кастинги. Ждать, пока перезвонят. Ждать, пока подвернётся удобный случай. Потому что самому проявлять инициативу было страшно. Ему казалось, что прошла целая вечность с момента, как он произнёс последнюю фразу. Но на деле — не более двадцати секунд. Шастун не выдержал первым; эта непривычная неопределённость Арса смущала. Так что он, возведя глаза к небу, развернулся в сторону выхода со словами: — Бля, Арс, прекращай эту... Но не успел сделать даже шага. Антон замолк, ощутив прикосновение мужской руки на своём запястье. Обернувшись, быстро взглянул на нерешительную хватку Арсения, постепенно становящуюся увереннее. Шастун попытался легко одёрнуть руку, но Попов только сильнее обвил кольцом его запястье, чувствуя, как от холодного металла браслетов по спине проходит дрожь. Он не до конца осознавал, что делал. Просто в какой-то момент в голове что-то щёлкнуло и заставило остановить Антона. Зачем? Чтобы закончить начатое? Лёгкие Попова скрутил нарастающий страх вперемешку с тревогой. Он вцепился в руку Антона как в спасательный круг, абсолютно не заботясь о том, что в любой момент в коридоре мог появиться кто-то из знакомых ребят; конечно, они бы вряд ли догадались, что Арс тут готовится к признанию, сломающем его жизнь. Но свидетелей всё равно не хотелось. Если честно, то ему вообще никого не хотелось видеть, кроме Антона. Взгляд зелёных глаз буром впился в мечущиеся глаза Арсения. Шастуну не понравилось то, что он при этом ощутил: какое-то напряжение. Точно волнение Арса передалось и ему. А Попов тем временем сжимал его запястье всё сильнее, словно в попытке отрезвить Антона, заставить уйти отсюда и не дать признанию вырваться наружу. Не получилось. — Всё нормально? — вклинился в ком суетящихся мыслей голос Шаста. Слова были окрашены обеспокоенностью. Лучше бы он молчал. Потому что стоило Арсению снова услышать тембр его голоса, увидеть слабое движение мышц шеи, как внутренняя борьба вмиг рухнула. Упала к ногам металлическим шаром и припечатала его к земле. Память обожгло воспоминание о дочери и жене: перед глазами чётко всплыл эпизод из жизни, как он заходит в квартиру после длительного съёмочного дня, видит Алёну с Кьярой на руках, уснувшей беспокойным сном; подходит, бережно забирает дочь из рук жены, относит её в детскую; затем возвращается в зал, укладывает Алёну поудобнее, успокаивает, когда она бредит во сне о дочери; накрывает пледом, любуется ею. Всё это промелькнуло с невероятной скоростью перед его взором, но картинка была настолько яркой и красочной, что он почти поверил, что прожил тот день заново. Видимо, голубые глаза застлала слишком ощутимая пелена, потому что Антон, тревожась, вцепился свободной рукой в предплечье Арсения и дёрнул на себя. Тот вздрогнул, осознанно-вопросительно взглянул на Шаста. — Арс, — настороженно начал он, — ты точно в порядке? Ты сам не свой, что случ... — Я не могу... — тихий шёпот, больше похожий на несвязную бессмыслицу. — Не могу, как ты не понимаешь... Шаст... Я не... — Эй-эй, — теперь Антон перепугался не на шутку. Он выпустил предплечье, сомкнул пальцы на подбородке друга, обжигая того холодом колец, и заставил смотреть на себя. — Ты чего? О чём ты? Арс отвёл взгляд. Он не мог смотреть на его участливое выражение лица. Было слишком больно. Его пальцы всё ещё сжимали руку Антона, но, казалось, обоим не было до этого дела. В коридоре, где они стояли, одна лампа была неисправна и беспрерывно мигала. Её белый свет то ярко освещал парней, то лишь отблёскивал в зелёных глазах. Когда она снова погасла на какое-то время, Арсений поднял взгляд на Шаста. Ощущая, как его пальцы всё ещё сжимают его челюсть, пытаясь привести в себя. Было страшно до чёртиков. Лампа снова загорелась, окатив коридор слабым эхом треска. Попов понял, что они стоят слишком близко друг к другу, когда смог разглядеть морщинки в уголках глаз друга. Одной рукой продолжая держать его предплечье, другой он потянулся к своему лицу и убрал пальцы Шаста со своего подбородка. Взгляд — глаза в глаза. В голове обоих рождались идентичные догадки, но оба об этом не подозревали. А затем Арсений интуитивно прикрыл веки и потянулся к Антону. Не давая себе отчёта в том, что он делает. Не размышляя о возможной реакции парня. Просто беря и делая то, чего так долго желал. Робкое прикосновение, почти невесомое, и в груди сердце будто разлетается на сотню осколков. Антон неосознанно задерживает дыхание, не закрывает глаза, а словно пытается осознать, что́ сейчас происходит. Чему он позволяет случаться. Но все мысли разом вылетели из головы, когда Арсений приоткрыл рот и вобрал в себя его нижнюю губу. Затем сжал то роковое предплечье, сильнее подался вперёд, углубляя поцелуй. И почти почувствовал себя на сто процентов счастливым, когда понял, что Антон ответил. Позволил целовать себя, руководить темпом. Оба знали, что этот поцелуй не повторится. Оба хотели вложить в него все ранее заглушаемые чувства. Антон осторожно, точно боясь спугнуть зверя, выпростал руку и положил её на мужскую скулу; чувствуя подушечками пальцев, как колется щетина. Ладонью второй руки зарылся в чёрные волосы на загривке, сжимая и перебирая их. А после плавно начал надвигаться на Арса, прижимая того к стене, но всё ещё позволяя управлять поцелуем. Как будто играя. Они горели изнутри. Им было слишком хорошо. Этот поцелуй не был похож ни на один другой в их жизнях. Они готовы были поклясться, что на их губах сосредоточилось само пламя ада: настолько было горячо. Через ткань толстовки Попов ощутил спиной холод стены. Этот контраст только усилил вожделение: хотелось бо́льшего. Он опустил руки на его талию, но тут же провёл ими вверх, к плечам и груди, точно пытаясь запомнить каждый изгиб тела. Арс настойчиво скользнул языком в его рот. Не веря, что не встречает сопротивления, он прихватил зубами его чуть распухшие губы. И понял, что задыхается. Задыхается от осознания, что он никогда не осмелится поцеловать его. Ему не хватило бы для этого даже собственной воли, умноженной на три. Арсений давно перестал слушать, о чём обеспокоенно тараторил Шастун. Все его ощущения были сосредоточены на том, как сильно его увешанные кольцами пальцы сжимают нижнюю челюсть. Попов действительно прикрыл веки. Но лишь для того, чтобы запомнить каждое прикосновение Антона и уйти. Он резко отвернулся, отчего Шаст — скорее от неожиданности действий друга — тут же выпустил его. Периферийным зрением Арс заметил недоумённый взгляд зелёных глаз, но приложил все усилия, чтобы не остаться наедине с ним больше ни на секунду. Потому что это было слишком больно. Будто кто-то наждачкой тёр по его внутренностям. Сделал шаг назад. Последний раз воскресил в сознании его касания и, круто развернувшись, ушёл прочь. Не подозревая, что Шастун прочёл в его глазах слишком многое. И, догадавшись о мотивах, чуть было не воплотил фантазию Попова в реальность. Потому что самого внутри на части разрывало от противоречивых, но невероятно сильных чувств. Арсений никогда не узнает, о чём по-настоящему думал Антон. Антон никогда не узнает, что от чувств Арсения остался лишь пепел.

В этой любви всё изо льда.