Siete Besos

Автор: Fience. Ловино очень и очень странный. Весь такой угловатый, иррациональный, не поддающийся никакому разумному описанию. Его поступки поражали своей нелогичностью; его невозможно было понять, раскусить и практически нереально предугадать, что он совершит в этот раз и каковы будут последствия — разрушительные или не очень, но каждый раз Антонио слепо и с наивностью пятилетнего ребёнка надеялся на благоприятный исход. Когда Ловино напивался до состояния, что не мог не то что идти прямо, даже стоять иногда у него не получалось, то о хорошем конце дня можно было напрочь забыть. Но в этот раз, похоже, Господь сжалился над бедным и несчастным Антонио: Ловино, выпивший просто непомерное количество алкоголя и, нужно заметить, довольно-таки крепкого, всё ещё держался на ногах. Не очень крепко, но, главное, держался! — Ты! — Ловино нахмурился и взглянул на Антонио мутными от выпитого глазами. Он нетвёрдо опирался одной рукой о шершавую и такую приятно-прохладную бетонную стену, а другой бесцеремонно махал прямо у носа Антонио. — Т-ты!..ик! Как и думал Антонио, Ловино смог удержаться в вертикальном положении всего ничего, около двух минут, и поэтому сейчас, мысленно вздыхая и сетуя на неразумное дитя, он поспешил спасти своего бывшего подопечного от совсем нежелательного столкновения с грязной мостовой. Повиснув безвольной куклой в чужих руках, Ловино закрыл глаза и вздохнул. Ему было до абсурда тепло и приятно находиться в жарких объятиях Антонио, который в это время, воспользовавшись донельзя благоприятным моментом, бесцеремонно перекинул его через плечо, словно какой-то мешок с картошкой. Но ни сил, ни настроения, ни желания возмущаться у Ловино не обнаружилось, поэтому он решил отдаться воле судьбы-хозяйки и позволить этому томатному придурку нести себя. Надо сказать, путешествие таким незаурядным способом оказалось довольно-таки неплохим, вопреки самым мрачным ожиданиям — только улица отчего-то постоянно прыгала перед глазами, вызывая отнюдь не самые приятные чувства. Ловино решил благоразумно закрыть глаза, наслаждаясь близостью такого тёплого и родного тела, которое пьянило и будоражило похлеще самого дорогого и импортного виски. Вскоре они оказались у его квартиры, которая находилась в центре Рима. Антонио остановился и, удобнее перехватив свою «ношу», что совсем разомлела и, кажется, даже грозилась заснуть, вытащил из заднего кармана стареньких и потёртых, но всё ещё любимых всей широкою испанскою душой джинсов ключи и попытался открыть дверь квартиры. Да, в том-то и дело, что попытался — замок категорически отказывался открываться и, казалось, хотел даже устроить бунт. Ругаясь и матерясь на всех известных ему языках, Антонио со злости пнул вредную дверь — «ноша» отозвалась тихим стоном — но результат был достигнут, замок открылся на удивление легко и быстро. Зайдя в тёмную пустую квартиру, Антонио, аккуратно разувшись, прошёл в спальню, где, не включая света, уложил неразумное дитя на массивную деревянную кровать. Упершись одним коленом в мягкую перину, Тони склонился над Ловино, аккуратно приподнял его и, чуть придерживая за плечи, стал освобождать от одежды. Первым делом на пол полетела лёгкая курточка, за ней следом отправилась некогда идеально отглаженная рубашка, которая сейчас приобрела совсем неподобающий и непривлекательный вид, и завершили композицию грациозно приземлившиеся на груду грязных вещей модные новенькие джинсы. Закусив губу и жадно пожирая взглядом, Антонио оглядел открывшийся ему вид. Прекрасно. Великолепно. Совершенно. А от осознания того, что эту красоту имеет право созерцать лишь он, голова предательски начинала кружиться, а в горле неожиданно пересыхало. Не раз проведя языком по сухим губам, Антонио пытался запомнить каждую частичку чужого тела. Господи, отчего же он так притягателен?.. Кровать вновь скрипнула, и Ловино почувствовал на своём лбу прохладную ладонь. Ласковый шёпот вмиг разорвал опустившуюся тишину: — Спи, малыш, — и поцелуй: мягкий, невесомый, лёгким прикосновением мазнувший по сухим потрескавшимся губам. Губы и ладонь исчезли, и Ловино невыносимо хотелось сказать: «Не уходи! Останься ещё ненамного. Совсем на чуть-чуть...», но язык, как назло, словно распух и напрочь отказывался шевелиться. Невыносимо хотелось прикоснуться к коже Антонио, но дотянуться было просто-напросто невозможным действием — тело как будто наполнили свинцом, не давая никакой, даже самой маленькой и ничтожной возможности двигаться. Нестерпимо хотелось плакать. Разреветься, словно какой-то сопливой девчонке. Но Ловино сдерживал себя, тихо всхлипывая и отчаянно глотая горькие слёзы. — Тише, тише, — мягкий, приятный голос разлился густым маревом по тяжёлому воздуху и повис, звеня и отдаваясь эхом в ушах. Ловино почувствовал, как перина прогнулась под тяжестью чужого тела; как его прижали к себе, обнимая одной рукой за талию, а другой аккуратно перебирая спутанные пряди. По телу прошлась предательская дрожь, и Ловино, резко выдохнув, прижался к Тони, слушая его размеренное дыхание, опаляющее его и так разгорячённую кожу, чувствуя щекочущее и до безумия приятное тепло. Ему хотелось что-нибудь сказать. И плевать, если он сморозит глупость, но лишь бы не молчать, лишь бы не слушать эту тишину, нарушаемую тихим дыханием... но голос всё ещё отказывался подчиняться, и из горла вырвался только нелепый хрип. А этот придурок, наверное, подумал, что ему снится кошмар, судя по тому, как он обнял его, поглаживая по щеке и шептал что-то на своём родном языке, что Ловино был не в силах разобрать. Но одна фраза, всего лишь два слова, несущие в себе огромную власть, некую мистическую силу над людьми, заставили дыхание сбиться, уголки губ дрожать в попытке изобразить улыбку, а глаза слезиться. Одна фраза, два волшебных и понятных сердцу на любом языке слова. Te amо. Te amo (исп.) — Я люблю тебя.