***
— Чуя… пора вставать, — голос тихий, нежно-вкрадчивый, тот самый, что нравится Чуе больше всего. Один. Осаму всегда любил будить Чую нежным поцелуем. Он считал, это немного помогает ему просыпаться в относительно хорошем настроении — и считал более чем правильно. — Мх… да-да, сейчас… я уже давно не сплю… Полусонный Чуя… целое произведение искусства. Медленно встаёт с кровати, тянет руки вверх и запрокидывает голову, зевает, прикрыв глаза… Он само изящество даже так. Тонкие, ещё блёклые лучи раннего весеннего солнца освещают безупречную фигуру, переливаясь в рыжих волосах и заставляя легонько поблёскивать безумной красоты голубые глаза; свет ещё не греет, а потому вылезать из-под одеяла холодно, и по телу Чуи сверху вниз скоро пробегает мелкая дрожь. Осаму тихо, но заметно вздыхает, глядя на него, чем обращает на себя внимание; на мгновение он хмурится с досады на себя — нет, чтобы молча сидеть и не отвлекать Чую, надо же обязательно в тысячный раз показать своё никому не нужное восхищение. Впрочем, гордая, немножко самодовольная ухмылка ввела Дазая в прежнее состояние. По утрам он иногда доходил до того, что созерцал Чую, пока тот не уходил на работу, а потом кое-как собирался за двадцать минут и убегал в своё детективное агентство с криво и слишком туго завязанным галстуком, непричёсанный, да ещё и в мятой рубашке, но зато счастливый.***
Для Осаму утро рабочего дня значило в первую очередь то самое время, в которое Чуя становится всё более «скучным» с каждой секундой, проведённой вне кровати. Накахара обычно довольно быстро вспоминал, что скоро начнётся рабочий день, и надо не забыть сделать то, сё, пятое, десятое, так что по меньшей мере минут сорок он ходил по квартире, собираясь и тихонько бубня себе под нос задачи и расписание на сегодня. Сам же Чуя не думал об этом времени суток таким образом; для него словом «утро» назывались только полчаса, отведённые на валяние в кровати с Осаму (который частенько мог его разбудить, а потом долго-долго тискать; неправильно будет говорить, что он тогда не отпускал Накахару — тот и сам не хотел выпутываться из родных рук) и… своего рода ритуал, который совершенно точно совершался каждый день и иногда казался глупым — прямо как какое-то клише в сопливом романтическом сериале. Чуя крутил ложку в кружке с крепким чёрным чаем, смотря пустым взглядом сквозь неё и столешницу. Почему-то всё равно очень сильно хотелось спать; глаза закрывались сами собой. — Не спи. Если вырубишься — отнесу тебя на кровать и заново будить не буду. Совсем не звучит как угроза. Разве можно угрожать таким нежным, тихим голосом, осторожно оплетая руками того, кого надо повергнуть в ужас ну совсем не радужной перспективой отправиться назад в постель и проспать работу? Поцелуй в макушку заставил совсем немного подумать головой и опять «проснуться». Смешно, но спросонья Чуя не сразу вспомнил, какое число идёт после единицы… Два. Накахара с наглой улыбкой запрокинул голову на плечо Осаму и расслабил тело, прямо разваливаясь у него в руках. Естественно, Дазай взял его покрепче и приподнял, не позволяя «утечь» на пол. — Э-э, это чего такое? — Осаму спрашивает совсем не раздражённо, и это заставляет Чую по-ребячески хихикнуть. Дазай явно готов подыграть ему, — сам ведь уже почти смеётся! — но ещё не уверен, во что это может вылиться, а потому не осмеливается окончательно поднять его на руки. — Мы так не договаривались, вставай! — Неа, не хочу! Мне и так хорошо. — Ах, так? Чуя в мгновение ока оказался сидящим на столешнице. Осаму теперь напротив него. Всего секундочку Накахара видит его поистине весёлую улыбку и ярко сверкающие глаза; всё меняется за поразительно короткое время: Дазай подходит непозволительно близко, накрывает своими холодноватыми ладонями руки Чуи и смотрит на него в упор. Аж дух перехватывает. Теперь тёмные глаза Осаму блестят приглушённо, взгляд переполнен любовью с лёгкой примесью грусти; едва прикрытая расстёгнутой рубашкой грудь то резко вздымается, то отрывочно опускается— он ужасно неровно дышит (между прочим, Чуя мог бы побиться об заклад, что перед их первым поцелуем Осаму точно так же неровно дышал и тревожился, и руки у него тоже были немножко холодноватые); Накахара так и остался с запрокинутой головой, чуть приоткрыв рот — то есть, замерев в том мгновении, когда готов был рассмеяться. Когда смотришь на такого Осаму, становится совершенно не до смеха. — Просто продолжим, как обычно, хорошо? Я тебя вечером сколько угодно буду держать на руках. — Хорошо… Осаму снова обнял Чую и поближе наклонился к нему, закрыв глаза. Накахара нарочно медлил, как мог — хочется ведь немножко позлить Дазая, — и его руки легли на шею, слегка погладили загривок, забрались пальцами в мягкие локоны… Однако Осаму его не дождался. Три. Безумно хочется опять развалиться у него в руках и лечь на спину, только вот это точно был бы уже перебор. Чуя даже грустно вздохнул, покрепче прижимаясь к Дазаю — совсем нет сейчас настроения делать всё как обычно. И Осаму, кажется, тоже чувствует что-то похожее — иначе не стал бы он делать этот поцелуй таким заведомо длительным, меняющимся от одного только неподвижного касания через много-много промежуточных оттенков к страстному и крепкому. Медленно-медленно, нехотя Осаму отпустил Чую и отклонился совсем немного назад. Лёгкая улыбка сама появилась на лице: невозможно смотреть без неё на Накахару, который выглядит так, будто ему всё ещё восемнадцать и его только что поцеловали в первый раз. Странно, но хочется провернуть то же самое опять. Причём не раз и не два. Слишком хорошо Чуя отвечает, слишком хорошо чувствовать его удивительно ровное дыхание так не в лад со своей тревогой, слишком хорошо отстраняться и видеть его таким. Слишком-слишком-слишком. Просить дважды не надо: Накахара, кажется, и сам понимает всё это. Теперь Чуя притянул Осаму к себе, причём достаточно резко и неожиданно — и таким же оказывается очередной поцелуй. Дазай пошатнулся; иногда ему становилось сложно стоять ровно в такие моменты. Четыре… Пять… Шесть… Это и есть то клише, повторявшееся каждый день, только совсем немного изменённое. Объятия со спины и… как правило, только один нежный, долгий поцелуй — вот, что должно было быть сделано. Нет, такое изменение совсем не плохо, но… непривычно. Да больно уютно: хочется остаться навсегда в этом дне, и на этом месте, рядом с любимым, — нет, не просто рядом, в его руках — и к чёрту эту вашу работу, к чёрту ужасно взрослые и скучные дела, к чёрту всех остальных людей! Но нет же, так нельзя; время не остановишь, жизнь не задвинешь, да и мир — вот так новость! — не ограничен тесной кухней. Хорошо уткнуться в родное плечо и мечтательно вздохнуть, проронив короткое «люблю тебя»; так же хорошо отвечать на это крепкими объятиями и ещё одним коротким поцелуем в макушку, слыша «и я люблю тебя» будто бы из совершенно чужих уст откуда-то издалека — собственный голос, ставший тихим и мягким, не получается узнать; но всё хорошее должно ведь когда-нибудь заканчиваться, верно? Да и они друг от друга никуда не денутся (в хорошем смысле этого выражения) — вечером они снова встретятся, и всё повторится. Ах, да… Семь. Чуя почувствовал себя так, будто у него медленно и с особой издёвкой оторвали кусочек сердца, когда Осаму отпустил его и ушёл в спальню. Обычно тем, кто сидит на месте и тупит в стену, был Дазай, но в этот раз именно Чуя очень надолго завис, лелея никак не проходящее чувство, что его всё ещё обнимает некое невидимое существо. Чай на столе, который вроде бы только что обжигал язык, совсем остыл, будто его выставили на мороз.***
— Как будешь объяснять, почему опоздал первый раз за карьеру? Чуе пришлось довольно долго думать. Он даже не вспоминал про время до сих пор — и вот пожалуйста, в метро из-за слишком большого количества людей не зайдёшь в поезд, а автобусы стоят в диких пробках, и надо почти бегом нестись на работу своими ногами. Центр Йокогамы — он такой, подобные вещи нужно всегда планировать наперёд и — самое сложное — выполнять эти планы. Оттого, что Осаму решил пройтись с ним, немножко легче — правда, он сам потом опоздает, как и Чуя, но это его явно не волнует. — Честно, не знаю. Сам знаешь, я не умею врать… а настоящая причина не уважительная. Надеюсь, меня просто не спросят, в чём дело… Кажется, что огромные стеклянные высотки, автомобили и люди уходят назад совсем не со скоростью ходьбы. Осаму тащит за руку едва поспевающего за ним Чую, и ощущение такое, будто они бегут со сверхъестественной (для человека, конечно) быстротой. Сложилась ужасно редкая ситуация, когда Дазай смог взять себя в руки и сосредоточиться на происходящем здесь и сейчас, а Накахара — нет; пока Осаму смотрел вперёд и считал, успеют ли они в зелёный сигнал светофора, Чуя мог думать только о том, что руку сжали слишком крепко и она болит, а ещё о том, что чувствуется сильнейшее дежавю. Странный какой-то день получается уже с самого утра. Будто рассудок помутился от любви к Осаму… давно же такого не было. Чувство приятное, но одно дело — спокойненько наслаждаться им, будучи студентом, прогуливать пары и целоваться на крыше в лучах заходящего солнца, и совсем другое — быть уже совсем взрослым человеком и опаздывать на работу, потому что слишком долго не мог отлипнуть от своего ненаглядного. (ну и что, что семь лет знакомства и из них три с хвостиком в отношениях, да ещё два в браке, всё равно он до сих пор ненаглядный). — Ускорься немножко, а то две минуты стоять придётся. Чуя слушается без задней мысли и окончательно переходит на бег. Через дорогу приходится перебегать на мигающий зелёный, зацепив три секунды красного, но зато надолго задержавшееся «99» под стоящим человечком уже их не касалось. Прямо перед ними уже было место назначения — буквально 50 метров оставалось. — Постой, Осаму… дай отдышусь… — Что, так легко устал? — Представь себе, да. Не знаю, что такое… — Посмотри на меня, пожалуйста. Подобную просьбу можно было очень редко услышать от Осаму. Чуя резко выпрямился и задержал и без того сбитое дыхание. Дазай оказался неожиданно близко: расстояния протянутой руки как не бывало. Тёмные глаза опять смотрят влюблённо, с грустинкой, и хочется то ли отвернуться, то ли глядеть в них целую вечность; тонкие руки быстро оплетают талию, и Накахара почти рефлекторно пошатывается вперёд — к плечу, которое впитало так много слёз и столько благодарных вздохов, — но окончательно опереться ему не дают. — Что ж ты как собака Павлова, как ни обниму — сразу в плечо или грудь тыкаешься… некогда, Чуя, не-ког-да! — Осаму вроде как отчитывает Чую, но его опять сдают слишком тёплые интонации. — Расходиться надо. Мне самому неохота, но надо… понимаешь? Восемь. Не совсем поцелуй — слишком коротко и неловко, — но касание губами губ, так что считается… наверное? — Я пойду, ладно? До вечера, мой сладкий. Остается только кивнуть и отойти подальше назад. Осаму идёт в обратную сторону спиной вперёд, не переставая смотреть на Чую, а Чуя зеркалит его; это выглядит довольно забавно, и идти так можно было бы долго, но Дазай не учёл, что у него за спиной переход, перед которым уже почти две минуты накапливаются люди… — Ой, простите, пожалуйста! — почти взвизгнул Осаму, врезавшись в очень высокого и широкоплечего мужчину в чёрном пальто, немного устрашающего своим видом. Незнакомец лучезарно улыбнулся, разом уничтожив всю свою жутковатую ауру. — Ничего, ничего, всё в порядке, — пробасили откуда-то сверху. — Доброго дня вам! — И вам. Чуя стоял уже на очень приличном расстоянии от Осаму, но он услышал его умилённый смешок. Захотелось опять обернуться к нему, а то и вовсе прибежать обратно, но — как же вовремя — загорелся зелёный свет, и Дазая затянул поток людей. Опомнившись, он бегом проскочил огромный перекрёсток наискось и исчез из поля зрения Накахары. Теперь — и только теперь — Чуя, вдруг оставшись один, смог сориентироваться во времени и собраться с силами. В этот раз вспоминать сегодняшние задачи пришлось, поднимаясь на лифте в офис, а не по дороге из дома или ещё раньше, но сильно тяжелее от этого не стало. Образ убегающего Осаму, будто бы низко парящего над землёй, долго ещё фоном крутился в голове Чуи. Разумеется, ему тоже хотелось окликнуть, догнать, поймать; осталось непонятным, что же удержало Чую на месте, но ясно одно: теперь факт не изменишь. Дазай убежал уже далеко, а Накахара на весь день сел за стол в верхних этажах стеклянной башни, так что нестись обратно за ним просто глупо (хотя так хочется). На то, чтобы полностью сосредоточиться на работе, понадобилось ещё некоторое время, но в конце концов это получилось. День снова окрасился в скучный и рутинный серый цвет, и осталось лишь дожить до вечера.***
Вечер опустился на город незаметно, потихоньку, окутав улицы темноватой дымкой мелкого дождя; весна была в самом своём начале: нет, не было ещё ни цветущих вишен, ни яркого солнца — только тучи, дожди и остатки зимней прохлады. Осаму тщательно игнорировал этот период и притворялся, будто после февраля сразу наступает яркий и тёплый апрель, что иногда совсем немножечко злило Чую — ну как можно в таком лёгком плаще и летних брюках соваться под холодный ветер с дождём, да ещё и ходить пешком вместо того, чтобы проехать буквально до соседней станции на метро, а? Да ещё потом хоть на ключ его запирай дома, чтобы больной на работу не таскался. Совсем себя не бережёт, сколько ни читай ему нечто вроде нотаций… Он упрям до ужаса, но Чуя ещё упрямее и поэтому никогда не оставит этой манеры Осаму просто так. А ещё именно поэтому Чуя, уйдя с работы несколько позже обычного, чтобы компенсировать опоздание с утра, проехал на метро наперекор привычке прогуливаться пешком по вечерам и пробежал всё остальное расстояние — надо было обязательно вернуться домой раньше Осаму и успеть вскипятить чайник, он же наверняка опять припрётся весь мокрый и дрожащий от холода. Времени как раз хватило — едва Накахара выключил чайник, свистевший так, будто сейчас взлетит на воздух, в квартиру влетел Дазай. Именно влетел — он тоже явно очень торопился домой. — Чуя… ты тут? — Разумеется, — Чуя оглядел Дазая, понял, что с ходу ничего не поймёшь, и только тогда быстрым шагом подошёл к нему. Осаму скинул с плеч плащ; по разлетевшимся в стороны маленьким каплям стало очевидно, что под дождём ткань промокла насквозь. Чуя робко взял Дазая за руку и ужаснулся: ладонь оказалась не приятно-прохладной, как обычно, а просто ледяной. Не отдёрнуть руку оказалось трудно, но возможно. — Дурачок ты мой, — вздохнул Чуя. — Замёрз, да? — Нет. Известные два слова в рифму чуть не сорвались с острого языка Накахары. Выскажи он это, получился бы неплохой каламбур, вот только это было уже так заезжено ими обоими за столько-то лет общения, что дико надоело, да и не лучший сейчас момент для глупых шуток. Чуя свободной рукой коснулся кончика носа и щеки Осаму; они тоже оказались очень холодными. — Но я… правда не чувствую, что мне холодно… — попытался возразить Дазай. Его временами напрягала забота Накахары: он чувствовал себя бесконечно обязанным за каждую кружку чая, за каждое мгновение, когда Чуя кутал его в плед и окружал собственным теплом, обнимая и целуя — так нежно, бережно, со всей возможной любовью. Но… это было до того уютно и приятно, что Осаму до сих пор ничего не говорил поперёк Чуи — подобные чепуховые переживания и рядом не стояли с чувством, что тебя любят, о твоём состоянии действительно беспокоятся, а ещё ты в полной безопасности под крылом родного человека. — Может, и не чувствуешь, привык, поди… всё равно, ты весь как ледяная фигура. Пойдём, я тебе чай сделаю… Аккуратный поцелуй в щёчку добил Осаму. Он поплёлся за Чуей, пока тот крепко задумался, а стоит ли считать этот поцелуй. Его инициировал не Дазай, но… А, пускай считается, жалко, что ли? Девять.***
Чуя опустил голову на стол, едва там появилось свободное место. Осаму, занятый мытьём посуды, обеспокоенно посмотрел на него через плечо. — Ты в порядке? — Угу. — Точно? Ничего не болит?... — Да не. Просто устал немножко… Некоторое время Накахара посидел-полежал, совсем ни о чём не думая. Казалось, он слишком вымотался даже для этого; правда, через пару минут от совершенно дурацкой мысли пришлось опять подняться… — Подожди, — Чуя схватился за голову, — сегодня ж моя очередь посуду мыть. Или я совсем уже с ума сошёл? — Вообще да, твоя, но… честно, ты сейчас так выглядишь, будто без помощи даже из-за стола не встанешь. Завтра с утра отыграешься, если так угодно. — Осаму… ты самый лучший на свете, ты знаешь об этом? — Конечно, знаю, благодаря тебе… но всё равно спасибо. Каждую вызванную нарочно довольную усмешку, вроде той, что прозвучала после этого, Чуя засчитывал как медаль самому себе. Нет, не так уж и сложно было её выбить, просто… очень уж особенной она была, её хотелось записать на диктофон и переслушивать ежедневно на протяжении как минимум часа подряд. Шум воды в кране прекратился. Чуя почувствовал, как головы касается тёплая, немного влажная рука; от усталости даже хоть сколько-нибудь приподняться оказалось довольно трудной задачей, но Накахара справился и смог наконец посмотреть на Осаму. Тёмные глаза в очередной раз стали сродни глубокому омуту. Чуя знал этот его взгляд вдоль и поперёк: за всё время, сколько они вместе, Осаму смотрел на него так бесчисленное множество раз. Однако… Накахара с завидной стабильностью удивлялся ему. Столько нежной любви было в том взгляде, так много искреннего восхищения и преданности, что и словами не выразишь — только таким же молчаливым ответом. И действительно, в глазах Чуи тогда — как и сейчас — начинала сиять точно такая же любовь, только голубые глаза ещё больше походили на бездонное озеро, и Осаму заворожённо смотрел туда до тех пор, пока их двоих что-нибудь не отвлекало. Ну, или пока между ними не развивалось взаимное притяжение, которое всегда заканчивалось поверхностным, осторожным поцелуем… как сейчас. Дазай плавно переместил ладонь на щёку Чуи и осторожно коснулся большим пальцем его губ, будто бы спрашивая разрешения. — …щекотно. Чуя немного грустно и устало улыбнулся, но выпрямил спину окончательно, закрыл глаза и подставил лицо. Тяжкий вздох донёсся до него, но сразу за ним последовали бережные объятия… … и ещё один поцелуй. Почти статичный, замерший в одном мгновении, но всё равно полный самых чистых и искренних чувств. Сколько там?.. Ах, да. Десять. — Может, тебя отнести на кровать? — Может. Не роняя лишних слов, Чуя обхватил шею Осаму руками. Дазай понял его и переместил одну руку ему под колени, а вторую оставил на талии, и аккуратно поднял его. Передвигаться по довольно маленькой и тесной квартире с Накахарой на руках всегда было довольно сложно, но чего не сделаешь ради его благодарной улыбки и поцелуя в щёчку. Шаг за шагом, медленно и осторожно шёл Осаму — так, будто нёс самую дорогую и хрупкую вещь во всём мире. (в общем-то, для него это так и было. Уж по ценности Чуя был для него примерно в несколько тысяч раз дороже всех остальных людей на планете, вместе взятых.) А Накахара тем временем чуть не уснул: так хорошо и спокойно стало ему в руках Дазая, до того удобно — только бы и спать в этаком положении… желательно всю следующую неделю. Временами просыпаясь рядом с ним, чтобы обменяться короткими поцелуями. И ещё с нормальными снами, а не как всегда. Только вот Осаму… довольно скоро опустил его на кровать, так, чтобы спина опиралась на изголовье, и пришлось проснуться. Недолго думая, Чуя дождался, пока Осаму сядет рядом и бесцеремонно залез к нему на колени, устроив голову на худом плече. Дазай ничего на это не ответил; только снова обвил его талию руками и чмокнул в макушку. Одиннадцать. Осаму поначалу никак не мог выкинуть из головы житейские заботы вроде недоделанного отчёта, но стоило ему прислушаться к мерному дыханию полусонного Чуи, как всё, кроме него, перестало существовать. Это ощущение всегда настигало Дазая внезапно, обычно как раз поздним вечером, и иногда он даже задумывался: а откуда оно берётся? Разве такие вещи не должны проходить или смягчаться, как скорая и пылкая влюблённость переходит в длительную и нежную любовь? Уж наверное, должны, а оно всё не проходит и не проходит, ни в какую! А главное, что непонятно — плохо это или хорошо? Оно потом резко испарится или так и будет будоражить Осаму до самой смерти? Вот в чём вопрос! Но конечно, сейчас Дазай об этом не задумался. Как уже было сказано, Чуя забрал себе всё его внимание, и он, очарованный, принялся говорить всё, что взбредёт в затуманенную голову. — Знаешь, я так тебя люблю, Чуя… правда, очень люблю… — Конечно, я знаю, — Накахара с довольной улыбкой потёрся щекой о плечо мужа, как котёнок. — Что, даже не скажешь, что тоже любишь меня? Осаму сделал умоляющую кошачью моську, не оставив Чуе выбора. Накахара без лишних слов положил руки ему на щёки и немного склонил его к себе; они соприкоснулись самыми кончиками носов. — Скажу, конечно, куда я денусь… я тоже тебя люблю, Осаму. Чуе достаточно совсем немного вытянуть губы, чтобы коротко и поверхностно поцеловать Дазая. Он же, в свою очередь, не может не ответить, и получается своего рода замкнутый круг: они снова и снова обмениваются маленькими, лёгкими поцелуями, и оба не хотят отпускать первыми. Чуя нежно и неторопливо целует Осаму в уголок губ, потом самый низ щеки, край челюсти и шею, донельзя плавно переходя от одного места к другому; Дазай тихо вздыхает и поддаётся ему, запрокинув голову и открыв шею ещё сильнее. Накахара утыкается ему в плечо, тихонько смеясь, и касается губами ключиц в завершение. Получается… одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать. Целая россыпь… так мило и приятно. Хотя они с Осаму провели невероятно много времени вместе, им так и не надоело вечерами обнимать и целовать друг друга подолгу, иногда даже часами, и частенько переходя от этого к чему-то более… крепкому. Дазай безумно любил ощущение тёплых ладоней Чуи на своих щеках или плечах; ещё больше этого ему нравилось чувствовать своей грудью, как сильно (пусть и не очень часто) бьётся сердце Накахары, пока он мягко целует его. Чуя же ничуть не меньше любил заглядывать Осаму в глаза, нашёптывая ему всякие гадости, и наблюдать за тем, как он раскрывает их, и как сильно расширяются у него зрачки, которым следует сжиматься при таком выражении взгляда. Казалось, им никогда-никогда не наскучат эти игры друг с другом, и они так и будут вести себя, будто только что начали встречаться, до конца своих дней. Осаму так понравилось тешить себя мыслями об этом. Он обнял Чую покрепче и погладил его по спине. Кроме его тихого вздоха, никаких звуков больше не было слышно — им не о чем стало разговаривать, как в последнее время случалось довольно часто, но их это нисколько не напрягало. Чуя полежал с закрытыми глазами, не меняя своего положения, и сам не заметил, как уснул, пригревшись в руках мужа; тот снова тихо вздохнул и, наполовину сняв с кровати одеяло, аккуратно переложил Накахару со своих затёкших ног на его место. Чуя уснул так крепко, что только повернулся на бок, будто бы всё это время лежал ровно на спине, и его вообще никто не трогал. Дазай умилённо улыбнулся, укутал его в одеяло его и тоже лёг рядом с ним. Спящий Накахара выглядел так умилительно, что просто невозможно было смотреть на него спокойно… Осаму робко заправил прядь рыжих волос за ухо. Потом осмотрел бледное лицо чуточку внимательнее. Лёг поближе к нему. Бережно коснулся влажных ярко-алых губ своими, блёклыми и обветренными. — Два… дцать… — прошептал вдруг Чуя, не просыпаясь. Нужно ли говорить, что вначале Дазай испугался? Накахара может иногда разговаривать во сне, но это выглядит совсем не так. Осаму напрочь забыл о вчерашнем эпизоде и о том, что Чуя всё это время считал каждый поцелуй с ним; ему пришлось серьёзно напрячь уставшую голову, чтобы докопаться до событий вчерашнего дня. В конце концов он чуть не рассмеялся вслух от умиления: ну кто ж мог подумать, что Чуя правда всерьёз запарится такой вещью? И… Дазаю даже стало интересно, сколько накопилось бы за выходной день. Он загадал посчитать на следующий день — в субботу, их любимый день недели, — и обнял Накахару, прикрыв глаза. Осаму даже не заметил, насколько сильно устал — он думал о Чуе весь вечер и почти нисколько о себе. Последняя его осознанная мысль была о том, что надо бы почаще напоминать себе: Чуя совсем не рад тому, что Осаму совершенно забил на самого себя и весь отдаётся ему. Надо бы это поправить… обязательно. И Дазай заснул, прижавшись к мужу покрепче, будто к огромной плюшевой игрушке. Наутро их снова будет ждать новый день, полный маленьких чудес.