*****
Дьявол исподлобья на сына воззрился. Вот всем дьяволёнок взял. Статью и мощью — в него самого: рослый и крепкий, как молодая сосна, силы в руках немеряно, плечи вразлёт, а тело… Людишки годами из качалок не вылезают и стероиды всякие вредные жрут, чтоб такое заполучить! А крылья! Широченные, чернее первородной тьмы. Во всём остальном сын, правда, в мамашу покойную пошёл, а в облике у той — полукровки, нагулянной глупой девахой с инкубом, — как на грех, куда больше человечьего было, нежели демонского. Однако красива была, как Мадонна, Дьявола на забугорный манер называла «Диабло», и в искусстве соблазнения ей, мастерице, равных не нашлось. Впору было чистокровных суккубов на повышение квалификации к ней отправлять. А Дьяволу той диаблой как льстивым воском уши затопило, и всё ж не чурка он бесчувственная, вот и не устоял… Впрочем, надолго роковая красавица в Аду не задержалась — произвела на свет наследника, именем заграничным его нарекла и на том дух испустила. Бесхвостым Дэмьен в неё уродился и бескопытным, но с лица его, скуластого, с тонкими чертами, хоть картины пиши. И волосы каскадом горького шоколада по плечам расплескались. Местных грешниц плесневелым хлебом не корми, только дай ночами напролёт расчёсывать длинные густые пряди гребнями костяными да косы дьяволёнку плести — Дэмьен и не гонит от себя самодеятельных парикмахерш, лишь посмеивается. А рожки какие! Были. Ах, какие чудные рожки прорезались у наследника, когда ему семнадцать стукнуло! Витые, алыми вкраплениями по мрачно-чёрному расцвеченные, росли, как на дрожжах! Жаль, сам Дэмьен с презрением фыркал на своё отражение в зеркале, а потом и вовсе заявил, что рога нынче не в моде — в Европе вон, давно никто не носит. И, если папаша не расстарается, грозился электропилой рога свои изничтожить. Его Мерзичество сопротивлялся, насколько упрямства хватило, всё уговаривал отпрыска не лишать себя дьявольской красы, но мага-визажиста с той клятой Европы всё же затребовал. Как не затребуешь, когда упёртый сын раздобыл-таки в человечьем мире железный «аргумент» — рога спилить не торопился, однако на видное место пилу положил… Маг своей волшбой снёс флигель, где Дьявол размышлял ночами о бренности бытия — кутил с залётными демоницами, правду сказать, — но от рогов Дэмьена избавил. Его Мерзичество от безрогого облика дитяти плевался на семь метров против ветра, а после привык. Куда денешься-то? Характером сынок тоже в мамашу пошёл — тот ещё стервь. Был… — Дэмьен, ну что за блажь тебя пришибла? — показательно огорчился Его Мерзичество. — И было бы в кого блаженным становиться! Маман — первостатейная сучк… суккуб то есть, упокой Тьма её душ… хм, короче, просто упокой… Про меня самого и говорить нечего — средоточие скверны во плоти! А ты? Цветочки мастеришь! — Дьявол брезгливо скосил глаза на вязь хрустальных роз, не так давно сменившую гротескную лепнину из черепов на падугах тронного зала. — Но ведь какие надежды подавал! Каким охальником рос папе на радость! Да самых злобных, лживых и жадных грешников от зависти в бараний рог сворачивало! Недостойный наследник досадливо ковырнул пальцем в ухе — с явным намёком, что сегодня в дьявольском замке как-то слишком шумно. Его Мерзичество намёк предпочёл не заметить, только посмурнел ещё пуще. Ведь из кожи вон лез — воспитывал отпрыска так, чтоб не болтался он в реалиях сумасшедшего двадцать первого века как не тонущая в проруби кучка. И Дэмьен таким обормотом рос, что любо-дорого! Не в какой-нибудь заштатной провинциальной школке мирские науки постигал — в элитной московской гимназии. Девчонки с ним за партой сидеть отказывались даже под угрозой отчисления, училки на уроки шли, как в последний бой. Сама директриса трижды в монастырь отправиться грозилась — Дьявол сильно подозревал, что в мужском искать утешения от горестей мирских намыливалась, — но деньги в мире людей вещь чудодейственная, а потому Дэмьена дотерпели до выпускного, аттестат всучили на прощание и, спровадив во взрослую жизнь, покрепче дверь захлопнули. И физическим развитием наследника Его Мерзичество озаботился. Тренеры из спортшколы, где Дэмьен пробовал заниматься всем от гимнастики до футбола, по скорости увольнений уделали крыс, бегущих с тонущего корабля, и хором твердили, что сущим дьяволёнком Дэмьен растёт. Все уши папаше прожужжали, что надобно безбашенного мальчишку к психологу вести — мозги вправить, пока ещё не слишком поздно. Дьявол их стенания слушал, усмехался про себя, но к психологу сына отвёл. Чего ж не отвести-то, раз нынче модно? Тот психолог теперь слюни в дурке пускает. Славное было времечко… Чудить Дэмьен начал, когда минуло ему двадцать зим, и отмочиловки переходного возраста остались позади, напоминая о себе лишь седыми прядями в папашиной гриве. — Мало мне было твоих роз и неведомо с каких хренов вылупившегося чувства прекрасного? Теперь ещё и сессия по смертным грехам летит к ебеням! Чревоугодие завалил, — вновь загремел горным обвалом Дьявол, загибая пальцы. — Каких-то жалких три ведра шашлыка не осилил! И где? В шашлычной у Мансура! Сам же туда напросился! — У Мансура новый поварёнок мясо пересолил! — буркнул, защищаясь, сын — вштырило папашу, похоже, надолго, а между тем ломившийся от адских яств стол наверняка уже и не надеялся дождаться едоков. — Лень завалил! — выкатил Дьявол претензию намбер ту. — Неужели так сложно было сутки просто полежать? — Только и сделал, что в потолок плюнул со скуки! — Вот именно — сделал, — страдальчески изломал брови Его Мерзичество. — А первородная незамутнённая лень, чтоб ты знал, не предполагает никаких дел! Вообще! И никаких усилий, даже самых крошечных! — Между прочим, лежать — это тоже «что-то делать», — осадил папашу Дэмьен. — И мне титанические усилия прилагать приходилось, чтобы не встать, потому что валяться надоело! — Тысяча чертей! Прочь, мохнорылые, я не вам! — Дьявол прищёлкнул пальцами, и сунувшиеся в окна чертовские рожи как ветром сдуло. — Значит так, дитя моё… — Его Мерзичество ткнул когтистым перстом в грудь недостойному отпрыску. — Довольно с меня твоих цветуёчков и наплевательства на основы грехопадения! Завтра же — в деревню, в глушь… Ох нет, там ты только мозоли от дрочки наживёшь… В Москву! В педагогический! Физруком! И чтоб к экзамену по похоти как следует подготовился! — Но, папа… — Что «папа»? Кто будет править Адом, если папу разорвёт от обжорства или жаба удавит от зависти? — В педагогический — это зря время терять, — прошипел гревший уши за портьерой чёрт-камердинер древней как мумия кикиморе-горничной. — Принца-то сподручнее в военное училище или в мореходку отправить. На греховодниц он и не глядит, а всё бесов молоденьких под хвостиками лапает! А намедни в кустьях на заднем дворе бесенюке одному… — Ой, ври да не завирайся! — отмахнулась кикимора. — Бесу, мож, заноза в задницу впилась, вот принц по доброте душевной… — Тьфу на тебя, Чувырла, ну где ты ереси нахваталась? — взъелся чёрт. — Скорей уж каменный идол подобреет! У дьяволова отродья-то с какого перепугу душевная доброта отрастёт? А кроме того, видал я опосля, как евойная личная «заноза», как есть та, что спереди промеж ног, бесу под хвост и впилась! — Да неужто? — Чувырлины зелёные губы сложились буквой «о». — У-гум… Принц-то наш, даром, что среди всполохов адского пламени рос… Голубой, как божьи — тьфу-тьфу, типун мне на язык, — небеса! «Я душу дьяволу продам…» — чуть слышным шорохом вдруг прилетело извне. — Ну вот, опять, небось, какой-нибудь завистник, желающий, чтоб сосед на новой тачке в столб впилился пять раз подряд! Только соберёшься перекусить… — вспомнил и Дьявол про остывающий в трапезной ужин. — Дэмьен, займись! — Но, папа… — Никаких «но»! Всего лишь душу выкупить, уж с этим-то ты справишься! Бланк договора возьми у меня в кабинете! — Но я же ещё никогда… — Нужно ведь когда-то начинать, — Его Мерзичество вдруг задумчиво пожевал губами, принюхиваясь. — Да ну? Отсюда чую душу, не обезображенную гордыней, злобой и завистью… Дэмьен, завязывай уже отпираться и мухой к продавцу! Заодно и покажешь нашим ебланам, какого качества души скупать надо, а не то изъеденное ржавчиной пороков дерьмо, что они мешками волокут! Да, и не забудь напомнить продавцу, чтоб кровью расписался!*****
Дачный дом на самой окраине села Ясного — кирпичный коттедж с претензией на оригинальность в виде французского окна в большой комнате — самое оно, когда ты нафиг никому не нужен роскошным майским вечером в воскресенье. Выходные пролетели в огородно-посадочной суматохе, беззлобной ворчне отца и маминых причитаниях по поводу погоды, подложившей дачникам свинью в виде нудно моросившего дождика, а теперь, помахав на прощание задним габаритам отцовской «Тойоты», можно позволить шёпоту дождя ворваться в приоткрытое окно, затеплить свечу, разогнав по углам трепетные узоры теней, и упасть голышом на старенькую тахту. Яр привычно потянулся рукой к пустому ящику из-под гвоздей, где уже заждались приготовленные «игрушки». «Я душу дьяволу продам за ночь с тобой»… Ярик и продал бы, наверное, только тот, за чьи ласки он душу прозакладывал бы, заблудился где-то в закоулках мира. Его неясный образ жил пока лишь в мечтах, но именно для него, нарисованного воображением любимого, Яр и разметался сейчас на потёртой и поблёкшей от времени обивке, широко раскинув ноги. Это ведь так легко! Закрыть глаза и нырнуть в нереал — туда, где не собственные пальцы выглаживают рубчик кожи под мошонкой и понемногу, будто невзначай, пробираются ниже, настойчиво раздвигая ягодицы. Туда, где не свой кулак гоняет кожицу крайней плоти по налившемуся кровью члену. И скользкая розовая головка течёт, пачкая смазкой не свою ладонь. Ярик на бок плавно перетёк и колено к животу подтянул. Это ведь так просто — позволить воображению увлечь себя в иную действительность…*****
— Я душу дьяволу продам за ночь с тобой… — прошелестело чуть слышное уже совсем близко. Дэмьен, как пойнтер, ухо навострил. Ухо — внутренний «детектор», настроенный улавливать самые тайные человеческие желания и самые постыдные хотелки, барахлило ещё с тех пор, как подросший дьяволёнок распотрошил втихаря папашину фильмотеку: порнушные стоны и всякие прочие fuck me ловило лучше, чем самый навороченный радар, а вот со всем остальным выходила накладка. Пришлось сосредоточиться, отсекая звуки вспомоществования охрененно красивых сантехников девам, страдающим от течи отнюдь не в кранах. Призыв стал ощущаться чище, сильнее: ещё не успевшей погрязнуть в грехах душой фонило от приземистого кирпичного монстра, видневшегося за высокой оградой из чернёных прутьев арматуры. Поисками калитки Дэмьен заморачиваться не стал — ограду на раз плюнуть перемахнул и огляделся. Пространство за забором задумывалось, как место для загородного отдыха: к тому предназначались и яма под будущий бассейн, куда Дэмьен чуть не сверзился в темноте, и аляповатая, похожая на колченогую черепаху беседка сбоку от дома — вымощенная фигурной плиткой внутри, с печкой для барбекю, круглым столом и плетёными стульями. Но прямо за торчавшим нахохленным грибом домом тянулись свежевскопанные грядки. Дэмьен скривил в усмешке уголок рта: запасливые людишки завсегда с лопатой в руках отдыхают — не то сами собой быть перестанут, если в свободный клочок земли десяток чахлых кустиков помидорной рассады не всунут да вкруг себя картошкой не обсадятся. Сам дом, хоть по виду и новый, недавно построенный, ему не понравился: у людишек нынче не принято строить просто, но добротно, зато обязательно, чтоб как у соседей — из красного кирпича, с полукруглыми окошками по последней моде и непременно с мансардой. Впрочем, кое-что полезное у кирпичного монстра имелось — высокое окно в половину передней стены. А закрыть на ночь узорчатые решётки из нержавейки беспечные хозяева не допёрли. Мало того, одна из оконных створок приоткрыта. Может, дьявола здесь терпеливо ждали? Дэмьен бесшумной тенью просочился за стеклянную створку и… Мысли тотчас спутались, свились в бестолковый клубок. Продавец души, обнажённый и юный, вряд ли старше самого Дэмьена, скрючился на низком ложе, поджав колено и заведя за спину тонкую руку. Его поджарое, чуть тронутое первым весенним загаром тело в тусклом сиянии свечи почудилось Дэмьену выточенным из самолучшей слоновой кости, а в шёлк длинных светло-русых волос, веером разметавшихся на потрёпанной обивке, немедленно захотелось запустить пальцы. Дэмьен с жадностью умирающего от голода разглядывал нежный абрис скулы продавца, шею, едва видную за россыпью волос, напряжённо изогнутую спину и блеснувшую золотом цепочку на запястье… Той самой руки, которая, крепко сжимая силиконовый член, с размеренностью метронома и смачным хлюпаньем смазки загоняла его в тугую дырку меж ягодиц — гладких, словно надувные шары, а не заросших бурой, свалявшейся колтунами шерстью, как у бесов. На этом запястье, узком, с чуть выступающими косточками и голубоватым ручейком вены под кожей, Дэмьен и залип. Сжать его в ладони — даже малой толики дьявольской силы хватит, чтоб переломить кость, как лучинку… Да не до того сейчас! Какая дрянь посмела бросить это воплощённое совершенство мучиться неутолённым желанием, вынудив довольствоваться игрушкой вместо живой плоти? Наследник дьявола, досадуя на себя за то, что — конспиратор хренов! — так некстати обрядился в человеческие шмотки, неслышно щёлкнул пальцами. Лёгкая синяя ветровка вместе с хлопковой рубашкой и джинсами тотчас истлели, оставив Дэмьена в первозданной наготе, и он, забыв всякую осторожность, не заметил, как очутился у старенького продавленного ложа. Продавец и не слышал чужого присутствия — ладно подогнанные деревянные половицы не выдали ни единым скрипом. Дэмьен же долго разглядывать парня не стал: чего истуканом торчать да зенки мозолить, когда можно потрогать — даже нужно, кажись, — тут же вытянулся рядом, прижался грудью к спине продавца, сдул упавшую ему на ухо русую прядь и не сумел удержаться, прихватил губами маленькую мочку. — Глюк с доставкой на дом? — запоздалая дрожь волной прокатилась по телу продавца, и он наконец оглянулся, вывернув шею. Изумлённо вздёрнул светлые брови, но будто и не испугался поначалу — мазнул заинтересованным взглядом, подперев свободной рукой голову. Всё ещё в грёзах своих витал? — Мечтай! — чуть не вверг его в благоговейный ступор Дэмьен, сам очарованный распахнутыми в удивлении глазами цвета неба на рассвете. — Я реальный, как силиконовый фаллос в твоей заднице. Был, — уточнил он, не преминув вытянуть это жалкое подобие плоти и отбросить подальше — плаг влажно чпокнулся в стену. — Знаешь, у меня есть кое-что получше твоей игрушечной пипирки… Гораздо лучше! — И правда, — согласился Яр, чувствуя, как греет спину мягкое человеческое тепло. И то самое «что-то получше» ощущалось всё заметнее — крепло с каждым мгновением, будто внутри у чужака врубился мощный насос. — Для глюка ты какой-то чересчур материальный. Кто ты? — А кого ты звал? — напомнил Дэмьен, и сам не без труда припоминая, зачем его занесло в эту провинциальную глухомань. — Я? Звал? — Яр изумился ещё сильнее и попробовал напрячь извилины. Тщетно. — Ты ведь душу продать хотел… за ночь… — Дэмьен постарался поглубже упрятать смущение за конфузливым «кхе-кхе», всё явственней ощущая, каким низменным мещанством засмердело сейчас от него самого. Ну о какой купле-продаже вообще можно думать рядом с этим словно сошедшим с небес ангелом! Да нет, много лучше! К ангелам Дэмьен не раз подкатывал, да толку с тех подкатушек вышло меньше, чем нихрена — красивые они, конечно, небесные-то создания, но зачерствевшие в своём благочестии, как прошлогодние сухари. И пугливые не в меру: отсосать предложи — шарахнутся дальше, чем черти от ладана. Попробуй, поймай! А холоднючие! Задубевшие до состояния вечной мерзлоты. Оно и понятно — пошатайся-ка в тех небесах, среди облаков, на огромной высоте, где ветер и зубодробительный холод, сам от макушки до пят обледенеешь и хрустально яйцами зазвенишь. В аду давно уже байки травили про то, как ангел с «Боингом» столкнулся — обломки того «Боинга» полгода в океане искали. А ангелу хоть бы что, только шишка на лбу вскочила да перепугался: с тех пор, говорят, самолёты за семь вёрст облетает… Дэмьен не верил, словил-таки однажды ангелочка, да тут же и отпустил. Всего на долю секунды словно минус двести семьдесят по Цельсию* облапал, а руки тотчас по локоть изморозью покрылись. И от желания присунуть ангелу в момент избавился — да чтоб потом все свои девять дюймов дьявольской гордости, осыпавшиеся ледяным крошевом, в ладошку ловить? Нет уж, тот, кто сейчас лежал рядом, живо обернувшись к Дэмьену не только лицом, но и всем охренительным фасадом, был куда лучше ангела, неизмеримо лучше. Ни разу не обледенелое изваяние, а живой, тёплый… И как раз трясёт Дэмьена за плечо, возвращая из райских кущ на продавленную лежанку. — Продать душу за ночь? — Ярик рассмеялся, скрывая за наигранным весельем возникшую неловкость и мысленно укоряя себя за легкомыслие — закрыть и запереть на замок оконные решётки напрочь забыл! Но кто и подумать бы мог, что в дом занесёт вдруг незваного гостя? Здесь, в Ясном, теперь почти целиком застроенном дачами? В селе, которое к началу рабочей недели будто вымирало, и где местного населения осталось — три согбенные годами бабульки да дед, такой древний, что помнил, небось, правление царя Гороха, если склероз не совсем ещё дожрал ему мозг. Может, этот нахал, воспользовавшийся открытым окном как приглашением, чей-нибудь внук и из города в гости нагрянул? Или он из тех грёбаных домушников, что шустрят по дачам в отсутствие хозяев? Очень возможно, хотя и не похоже — собирался бы дом обнести, так не тратил бы время на обжималки, а, обнаружив хозяина, смылся побыстрее. Пусть хозяин и в неглиже, и… Ярик, сообразив, что увидал воришка прямо от окна, целую минуту честно решал — смутиться или возмутиться? Но смущаться, когда пальцы чужака уже у Яра между ног и вовсю наглаживают под яйцами, вроде бы поздновато. И возмутиться, вышвырнуть нахала вон, рука вряд ли поднимется. А то, что поднялось крепче прежнего — как раз «за» то, чтоб ночной гость остался… Неправильный какой-то всё же домушник попался. По-воровски нормально ему бы голого хозяина в отключку спровадить да по дому в поисках поживы шарить, а этот? Портки долой — ну не шпарил же он голяком по улице! — и рядом прилёг. Поддержать морально и ебально? Подумать только, какие нынче сочувствующие ворюги… — Ты у окна подслушал, да? — Яр всё-таки собрался с духом вывести на чистую воду этого бродильца по чужим домам. — Так это же всего лишь строчка из песни. Просто я… Просто? Дэмьен сдавил его скулы, больно впиваясь пальцами в щёки, и тьма внутри возликовала, разбухла ядовитой тучей. Опрокинуть бы доверчивого человечишку на спину, вставить ему в безвольно приоткрывшийся рот, придавить лицо бёдрами, грубо вжимаясь членом в горло, не дав успеть вдохнуть ни глотка воздуха… Пусть знает впредь, как бросаться словами! — Кто ты? — В глазах Яра плеснуло страхом. Дэмьен глухо забурчал себе под нос и нехотя разжал руку. С силой отёр ладонью лицо, стирая морок мрака — не о том ведь мечтал парнишка, когда сорвались с его языка неосторожные слова. Внутренняя тьма зарычала, оскалилась, брызнула желчью — какое ему дело до того, чего хотел наивный парень? — Демьян? Дёма, значит? — попытался чётче обозначить едва расслышанное Яр. Глянцево-чёрные крылья развернулись за спиной незнакомца, и Ярик обмер, поражённый — почудилось, что и свет свечи вдруг померк, и словно палящим дыханием пустыни повеяло. Что ещё за спецэффекты чужак херачит на ночь глядя? А тот одними крыльями не ограничился — в глубине его медово-карих глаз тёмное пламя взвилось. — Неужели… сам дьявол? — пониманием ошпарило, как стоградусным кипятком, хоть жизнь и не особо баловала Яра встречами с нечистью. Собственно, этот нечистый первым в его жизни случился… Да ну! — трепыхнулось в обалдевшей голове здравомыслие, — нет их, ни бога, ни дьявола, а этот обманщик… Но если не обманщик? — вывернулся следом червячок сомнения. — Батя мой — дьявол, а я ещё только учусь, — признался Дэмьен. — Ну и того… не слишком успешно… — Двоечник, что ли, и от папашки зачётку прячешь? — Яр гостя попристальней оглядел, и накативший страх чуть ослабил ледяные щупальца: крылья у этого якобы сына дьявола чернущие, конечно, как ночь в колодце, но сам он ни с какого боку на жуткое порождение тьмы не похож. Сложён вполне себе по-человечески. Скульптурно вылепленные мышцы налиты силой под золотистой кожей, а лицо — ни разу не уродливое мурло. Только глаза… Пламя в них ничуть не угасло, но, казалось, разгоралось сильнее, заливая алым радужку, и… На Яра никто ещё не смотрел с таким восхищением, опутывая взглядом, как жаркой сетью, а оттого, наверное, даже воздух в комнате показался вдруг слишком горячим — таким дышать-то нужно осторожно, чтоб горло не обжечь. И страх, словно выжженный алым взглядом, вдруг потускнел и забился в самый дальний закуток сознания. — А если купленную душу папаше не принесёшь, он тебе по первое число всыплет? — Яр совсем расхрабрился, потянулся тронуть будто сотканное из тьмы крыло — в самом деле мягкое оно, или только кажется? — Можем обменяться, если продавать раздумал, — дьявольская сущность Дэмьена сама поживу чуяла и терзала искушением чистую душу себе заграбастать. Но вместе с тем вдруг вспыхнуло в груди другое что-то, незнакомое, вмиг ослепительным цветком разрослось. А сгусток тьмы внутри на тот цветок шипами ощетинился, потянулся задушить светлые лепестки, да только сам, обожжённый, сбледнул до мутно-серого и тошнотным комом в горле встрял. Дэмьен зажмурился, пережидая приступ дурноты и понимая уже — нет в мире такой силы, что способна оторвать его от этого соблазна в человеческом обличье. И тонкая рука, без спросу зарывшаяся в чёрные перья, последние огрызки тормозов ему сшибла. Да все демоны с демоницами в курсе, где у дьяволов самая-самая эрогенная зона: не хочешь в пол-секунды оказаться на коленях и с дьявольской елдой, всаженной в рот по самые гланды, ну или в зад по самый пупок, как повезёт, — не вздумай дьявола за крылья хватать! Но человеку-то откуда это знать… Яр и не подозревал, насколько близок к тому, чтоб быть распяленным на тахте беспомощной плашкой: шебуршился в блестящих мраком перьях, зарываясь всё дальше — по плечу и лопатке к основанию крыла, к самому чувствительному местечку. И в самом деле мягко — как в пух или тёмное облако руку окунул. — Дём, неужели правда всыплет? — страх вновь липкой лапой вцепился Яру в глотку — только не за себя уже, за недоучку этого крылатого. Жалко его… Что с ним папаша сотворит, если души не получит? Порвёт, как бешеный пёс? В геенну огненную сбросит? Призрачным созданиям тьмы на растерзание отдаст, или сам дотла испепелит? Вот теперь он поверил, и вера эта точно обухом топора по темечку саданула: вмиг все кошмарные твари из ужастиков вспомнились — мутные глаза без проблеска жизни, гнилые клыки, рвущие беззащитную жертву, и кровища фонтаном. Яр словно наяву увидал выпотрошенного как дохлая рыбина Дёму — истерзанное тело ощерилось торчащими из ран обломками костей и последний крик застыл на губах брызгами свернувшейся крови… Зажмурился от ужаса. Нет, не хочет он такой участи даже дьяволёнку! Никому не хочет. Может, всё-таки отдать ему душу? Если есть она, душа-то настоящая, а не одно красивое слово — ещё никто и никогда её воочию не видел… Сын дьявола молчал, только хрипел натужно, точно силился гору свернуть. И не лез ведь нагляком, не пытался силой душу выцарапать — честный обмен предложил! А там, как знать, может, и захочет ещё не раз в гости вечерком завернуть — душу-то, оставленную на попечение Яру, проведывать надо? Ярик и не против, очень даже «за»… — Что мне сделать? Или сказать? «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»? — Яр легонько за крыло дёрнул. — Дём? — А как мне тебя называть? — удачно увернулся от вопроса Дэмьен. — Ярослав, — Ярик уже хотел было просветить его насчёт того, что душевный бартер пока ещё не повод… и не смог. — Хочешь, просто Яриком зови, или Яркой… — Ярослав, — эхом отозвался Дэмьен. — Ярило славящий… Будешь моим богом Солнца, Ярка? Тьма внутри — словно мало жгло её сиянием незнамо откуда взявшегося цветка, так ещё и неслыханным дьяволохульством добили! — возопила беззвучно, заметалась, искрами злобы изошла и заныкалась глубоко-глубоко, куда никакими сияниями не дотянуться. Дэмьен душный мрак с глаз согнал, поймал губами пульс на слабой человеческой шее… Запереть время в одном мгновении? Веки вечные неебучим бревном рядом с солнышком русоволосым лежать? Вот уж хренушки, другого дурака поищите! И сделал наконец, что хотел — опрокинул Ярку под себя, втёрся коленями ему между ног и утянул в жаркий танец рук, пальцев и губ. Яр от дьявольского напора опешил: слишком жадно, слишком быстро, захочешь лаской на ласку ответить — не угонишься. Руки Дэмьена стискивают до хруста, а губы словно сразу везде: вот только что дразнили прикосновением уголок Яркиных губ, через миг уже мокро обжимают головку члена — и горячий язык собирает потёки смазки с уздечки, а спустя ещё секунду выцеловывают живот, обшаривают грудь, будто ищут какие-то особенно чувственные точки. И находят очень быстро — Ярика будто током прошило, когда дьявольские зубы легко прикусили сосок… Дэмьен совсем забылся, смакуя вкус разгорячённого парня, и не сразу сообразил, отчего головой двинуть не может. А когда дошло, чуть в победу добра над злом не уверовал — человек не таким уж слабаком оказался, лежать тряпичной куклой не захотел и махом придумал, как остановить хаотичное дьявольское метание. Просто, но эффективно: цапнул шустрое порождение тьмы за хаер, чётко зафиксировал его лицо напротив своего, и впился поцелуем в губы — долгим и яростным, напрочь сжигающим воздух в груди. Дэмьен чуть не чертыхнулся в сердцах: нет, фигасе манеры — хватать без пяти минут дьявола за что ни попадя! И вцепился Ярка, как озверевший от бескровицы клещ, ещё и другой рукой шею захомутал, и коленками словно тисками в бока вжался. А страха перед грозным нечистым ни в одном глазу — небесный рассвет под густыми ресницами шалой пеленой затянуло. Дэмьен волей-неволей притормозил — вылизать Яру рот, поминутно отпихивая нахальный, так и норовивший захватить главенство человеческий язык своим и выпивая с раскрасневшихся губ тихие всхлипы. И вовремя: парень-то не промах — стояком дьявольский живот обтёр, слепо тычась головкой в пупок, руку из шевелюры дэмьеновской выпростал и промеж сплетённых тел ею полез… Дрочкануть втихаря захотел, лукавый? Да куда ему — дьявол бдит! — Дэмьен тотчас отпрянул, на пятки уселся, коленки Яру широко развёл. И ровным, красивым членом в ручейках налитых кровью вен залюбовался: — Погладь его, солнце… Подрочи для меня… Ярик послушался, пальцы раскрыл, позволяя тонкой шкурке проскользнуть между ними, поймал член в крепко сжатый кулак, подкрутил запястьем. Накрыл головку ладонью, будто спрятать хотел от жадного взгляда, и содрогнулся в предоргазменной неге, такой щемяще-сладкой, что помутилось в голове. Яр крепко поддёрнул бёдрами, чуть не вспорхнул с тахты, но Дэмьен скоропалительный финал недрогнувшей рукой отсрочил — обхватил оба члена, пережал, чтоб прежде времени семенем не истекли. Помогло не то, чтобы очень — у Яра от прикосновения к его твёрдой от возбуждения плоти остатки самообладания снесло. Пальцы Дэмьена больно впились парню в бедро, но тот боли и не почувствовал, заскрёбся, с силой толкаясь пятками — хотелось глубже в ласковую ладонь… — Яркий мой, не могу больше… — Дэмьен уже чувствовал, что и его самого вот-вот расплещет лавой рядом с этим вулканом — крупная головка мазнула горячим между Яркиных ягодиц, с силой вдавливаясь в анус. Яр натужно заскулил: жёсткие пальцы стиснули ему бока — не отшатнуться, не вывернуться, а внутри распирало всё глубже, даруя телу сумасшедший микс ощущений из лёгкой тянущей боли и накрывающего волной удовольствия. Ноги ослабли совсем — Дэмьен тут же подхватил под коленями, забросил длинные ноги себе на плечи и руки сцепил под Яркиной поясницей, удерживая его на весу. И смотрел. Не отрываясь, словно выжигал в своей памяти загустевшее до синевы марево в шалых глазах, искривлённые подступающим наслаждением губы — нижняя чуть полнее верхней, и крохотную ямку на подбородке. Коротко поцеловал в коленку и наконец начал двигаться, глубоко, но не грубо, будто щадил, а глаз так и не отвёл. Яра плавило его взглядом, жадным и пристальным, и он изгибался, весь словно превратившись в оголённый нерв — кровь молоточками забилась в висках, горячим обожгла сердце. Сильная ладонь вновь обняла его член, будто вплавилась в кожу, и мир взорвался кайфом, долгим и звонким, как протяжный Яркин крик.*****
Вот теперь Дэмьен хоть навечно здесь остался бы. Лежал рядом с засыпающим Яром, укрыв его крылом от наглых поползновений сквозняка, трогал губами расслабленное плечо и доверчиво подставленную шею, шептал ему в губы милые глупости. Вспоминал, как остановиться не мог — врывался в узкую задницу снова и снова, даже когда плюхи спермы защекотали Ярке живот, а дьявольский ствол обжало горячим так, что вгонять стало больно, и спешно вытащенный член заляпал затраханную до сочно-розового дырку потёками семени. Сладко давал Ярка, ох, сладко, — Дэмьен уже предвкушал, как раскрутит солнечного парня на второй дубль. Сразу, как только тот, отмытый до скрипа — водопровод к дому не подвели ещё, и Дэмьен сам метнулся с ведром коротким путём через забор к колонке на соседском участке, а потом обмывал Яра его же майкой, — вволю отоспится, угревшись под мягким крылом… Но где-то вдалеке глухо заворчал гром, отнюдь не предвестник собирающейся грозы: гром сварливо вопросил, как долго ещё Дэмьен намерен облизывать человечишку вместо того, чтоб поскорее принести папе вожделенную душу. Яр заворочался, разгоняя дремоту, будто тоже ту громовую ворчню услыхал. Или нутром недоброе почуял? Сонные глаза еле разлепил, прошептал хрипло: — Тебе пора? — Вроде того, — еле смог выдавить из себя Дэмьен — язык слушаться не хотел, ворочался во рту, точно тяжеленный мельничный жернов. И про душу обещанную говорить напрочь отказывался, нарочно лип к гортани, как приклеенный. — А как же душа? — Яр сам про обмен клятый вспомнил — будто острым серпом полоснул. — Отбрешусь как-нибудь, скажу, что душа давно уже продана, — солгал Дэмьен — не поверит, конечно, отец, доберман этот нюхливый, натасканный на аромат чистых душ, как полицейский пёс на дурь. Но авось пронесёт? — Нет, так не пойдёт! Договорились ведь — ты мне, я тебе! — Ярка воспротивился, за руки его схватил, о своём думая — вот уйдёт сейчас Дёма, и больше вовек не вернётся. Незачем будет… Не знал ещё, что уже крепче чем стальным канатом Дэмьена к себе привязал. — Ты обещал! — снова напомнил Яр, и гром вдалеке поддакнул, потребовал от сына не выкобениваться, а немедленно душу забрать. Тем паче, что сам продавец очень настаивает. Дэмьен посмурнел тучей, готовой вот-вот расплеваться молниями, помянул папашу всуе, непечатно пожелав тому осчастливить своим Темнейшеством геенну огненную, и пальцем непонятный знак на груди у Яра вычертил. Ярик охнул больше от удивления — внутри потянуло, не больно, но неприятно, и на груди вдруг сияние разлилось. Сперва кляксой бесформенной, а после будто стянулось, замерцало отчаянно. Но покорно стекло в подставленную Дэмьеном ладонь, на мгновение огоньком ослепительным собралось, будто попрощалось, и блестящим браслетом вкруг запястья обвилось. Дэмьен горечь в горле сглотнул, «подотрись ты им!» — пробурчал грому, напомнившему, что договор кровью подписать надобно, и ладони ковшиком сложил. Яр глазам не поверил, даже торопливо теранул их руками — прямо в ладонях у Дёмы роза расцвела, да не простая. Призрачный поначалу бутон быстро налился материальным, затвердел и хрустальные лепестки распустил. А с пальцев Дэмьена что-то стыло-чёрное ссыпалось в самую серединку хрустальной чаши и злобным комом там нахохлилось. — Это всё, что у меня есть, — Дэмьен протянул розу Яру и отвёл глаза, словно сам облик парня теперь причинял ему боль. Парня, полюбившегося вдруг — а как иначе, если не любовью нечаянной, назвать то светлое, что пышно расцвело в нём, навязчивую тьму в лохмотья сожгло, а теперь болело желанием укрыть Ярку, уберечь любой ценой, и заскреблось острыми коготками тоски, скорбью заплакало от предстоящей разлуки? Ярик хрустальный цветок взял машинально и вдруг поймал себя на том… Дёма уходил, шагнул в раскрытое окно, не оглядываясь, как с концами обрубил, а у него в груди ничего не ворохнулось. И не рванулось догнать, остановить, удержать, не встрепенулось запоздалым сожалением это тусклое, абсолютное ни-че-го.*****
— Слыхала, деревяшка? Его Мерзичество страшно доволен! Наш принц-то, бают, экзамен по похоти сдал, пускай и ненароком, зато на «отлично»… И зачёт по хитрости заодно, — камердинер, по привычке ошиваясь за портьерой у входа в тронный зал, пихнул костлявым локтем горничную. — Слышала, как же… Душу на душу выменял! И какая в том хитрость? — кикимора презрительно скопылила губы. — Тьфу на тебя, Чувырла, ну откуда же взяться душе-то у дьявольского отродья? — Да как же? — вскинулась кикимора. — Вон, полон ад грешных душ, а у самих дьяволов нету? — Понаехали тут неграмотные… Да какие же это души? Ошмётки! Жалкие останки душ, спалённых злобой и алчностью, искорёженных гордыней да завистью. Гроша ломаного не стоят, и Его Мерзичеству даром не надобны, потому и отдаёт он их на потеху бесам. А уж у самого дьявола и его отродий вместо душ вовсе горстки праха…*****
— Смотри, дитя моё, вот она — величайшая ценность! — благоговейно прошептал Дьявол, любуясь переливами огонька души в ладони. — Чистая, как бриллиант высшей пробы, не изъязвлённая струпами пороков… Самое наисладчайшее лакомство! А Дэмьена скоробило вдруг от того, как потускнело душевное сияние в корявой отцовской лапище, словно в плесень гнилую закуклилось. — Отдай, испачкаешь! — резко подбил он дьявольскую ладонь и тут же подставил вспорхнувшему огоньку свою. И обомлел, увидав, как нежный свет разгорается вновь, котёнком малым ластится к его руке. — Сам выпью в ночь Ивана Купалы! А пока в сокровищнице припрячу… — Наконец-то узнаю своего сына — эгоиста и жадину, — Дьявол одобрительно ухмыльнулся. — Помню-помню свою первую добытую душу — вот так же вцепился в неё и из рук выпускать не хотел! А эта, ладно уж, твоя добыча… Угощайся! — Обязательно, — Дэмьен оскалился, укрыв огонёк крылом, и заторопился прочь, подальше с глаз пустившего слюни папаши. Чуть ли не бегом, словно от погони спасался, промчался по пустынным, затянутым багровым мраком дворцовым пролётам и лестницам до своих покоев, тяжёлую дверь затворил и спиной толстую дубовую створку подпёр. Больнуче свербело в груди от того, что добытая обманом душа тянулась к нему, будто защиты искала. Вновь сияющим обручем запястье обняла, прикорнула жарко, а Дэмьену почудилось, что будто тянут его за руку. Влекут куда-то, прочь из ставшего вдруг постылым отчего замка. Отобранная не смертью душа умоляла вернуть её ещё живому телу? И самому вернуться к тому, кого оставил в миру бездушной марионеткой… — Отец меня проклянет! — печалью безнадёги слетело с его сухих, ещё помнивших сладость поцелуев губ. — Ты с рождения проклят, Дэмьен, — вдруг коснулось слуха еле различимое, принесённое из неведомого далека горячим адским суховеем. — Но и у тебя есть выбор!*****
А на исходе ночи, в самый глухой предрассветный час по улочке сморённого сном Ясного неслышно прокралась тёмная тень. Тихо стукнула оконная рама, но и этого хватило, чтобы выдернуть Яра из сновидений. — Дёма? Зачем ты здесь? Я не ждал тебя так скоро… Дэмьен зашипел, напоровшись босой пяткой на осколки чего-то, скрытого на полу полумраком, присел, силясь разглядеть это острое что-то, и сердце больно ёкнуло — узнал в хрустальном крошеве останки своей розы. — Эй! — сонно окликнул его Яр. — Ты вообще меня слышишь? Зачем? — Пришёл вернуть её тебе, — Дэмьен сам поразился тому, каким бесцветным, беспомощным перханьем зазвучал его голос — словно замороженный стылым безразличием Яра, — и впился пытливым взглядом в его ещё затянутые сном глаза. И тотчас ощутил, как внутри продёрнуло могильным холодом — в небесных глазах, ставших за одну ночь дороже всего в реальном мире и за его пределами, больше не было жизни. Тусклые, как осколки пыльного зеркала, они взирали на него лишь с нескрываемым недовольством. И сердце парня, Дэмьен почувствовал это, едва прикоснувшись к его груди, билось ровно и спокойно. Не вспыхнуло радостью от нечаянной встречи, не пустилось вскачь. Не напрасно, выходит, говорят, что любят душой и сердцем… Только так, только вместе. А без души сердце всё равно, что мертво, замурованное жёсткой коркой равнодушия. — Забери, — Дэмьен торопливо запустил руку под крыло. — Не нужно! — вот теперь парень, кажется, испугался, оттолкнул ладонь, где сияла тихим светом его душа, и нахмурился. — Мы ведь договорились? И, знаешь, мне без неё удобнее. Не болит внутри, не заходится горечью, не рвётся печалью… Мне теперь всё равно. — Забери! — Дэмьен притянул его к себе и, прежде чем Яр успел вывернуться с криком «не надо, блядь, я сказал!», прижал ладонь к его груди — туда, где билось мертвенно-равнодушное сердце. Юноша с шумом втянул воздух сквозь зубы, но воспротивиться уже не смог и невольно смежил веки: душевное сияние вдруг ожило — вспыхнуло, соскользнуло с ладони Дэмьена и ореолом ослепительного света растеклось по груди Яра. — Забери, — в третий раз повторил Дэмьен, глядя, как сияние души меркнет, будто втягиваясь сквозь поры кожи. — И больше не вздумай продавать… Никогда, слышишь? Ибо вместе с ней продашь всё — грусть и надежды, боль и радость, любовь и горечь, совесть и мечты, слёзы и гордость… Самого себя продашь, сущность свою ни за грош промотаешь, оставшись в миру блёклой оболочкой, внутри которой пустота! И после, за порогом земной жизни от тебя не останется ничего, кроме пустоты! А я не хочу… — Дёма! Дэмьен очнулся, обнаружив себя крепко сжимающим запястья парня. С усилием разжал скрюченные пальцы, охнул, увидав, как расплываются на светлой коже синяки, и отдёрнул руки — слишком грубые, чтобы сметь касаться ими рук Яра. — Прости… — Да ерунда, сойдут! Дэмьен, ощутив, как мягкие ладони обняли его скулы, вскинулся, глянул Яру в лицо, и расцвёл робкой улыбкой — осклизлое равнодушие в глазах юноши растаяло, будто и не было никогда: — Ты вернулся… — Да нет, это ты вернулся! Так быстро! Уже соскучился? Тёплое дыхание дразняще мазнуло по губам. — Ты даже представить не можешь, как! — успел шепнуть Дэмьен в последний краткий миг до поцелуя… Первый шквал урагана ударил в стену дома, когда старая тахта жалобно заскрипела под весом двух сплетённых в объятии тел. Второй взвыл сотней волчьих стай, опутал дом клубами пыли, выдрал с корнем молодую яблоньку и швырнул на крышу. Дэмьен первым засёк неладное, подхватился, метнулся закрыть окно — чуял ведь, что взбеленится Дьявол, когда поймёт, что первосортную душу из-под носа умыкнули! Но всё же надеялся, что пронесёт: папаша принципиально не откладывал на завтра то, что можно не делать вообще, а одна-единственная душа — не такой уж и убыток, чтоб начинать пороть горячку вотпрямщас! Он опоздал на какую-то долю секунды — чёрный вихрь отшвырнул створку и ринулся к Яру, толстой змеёй обвил шею, сдавил. — Не трожь! — Дэмьен кинулся обратно, на ходу выпуская когти, впился в змею так, что пальцы по вторые фаланги зарылись в чешуйчатое тело. — Пусти, жлоб! Всего лишь одну душу… — Вс-с-сего лиш-ш-шь?! — змея вмиг растеклась, петлёй чёрного дыма стянула плечи Дэмьена, поволокла его, без толку упиравшегося обеими ногами, к окну. — Ты с-с-сам не понимаеш-шь, глупец, что натворил! — Дём?! — голос захлебнулся в шуме судорожного вздоха, чуть слышным сипом прозвучал — Яр только и успел увидеть, как взметнулись чёрные крылья в синеве зарождающегося рассвета и пропали, подхваченные ураганом. А следом вязкой смолой навалилась тишина, непроницаемая, как сама древняя тьма, заморозившая предчувствием скорой беды. Ярик птицей сорвался с лежанки, но и двух шагов пробежать не смог — ноги подогнулись, словно тело стало вдруг тяжеленным, как обломок скалы. Рухнул на колени, еле успев подставить руки, чтоб не пропахать лицом доски пола, вскрикнул оттого, что ладонь пронзило болью, и не сразу понял, откуда взялся впившийся в руку осколок. А когда присмотрелся — тяжко заныло в груди. Он и не помнил, как розу разбил. Помнил только, как стукнула рама за Дёминой спиной, а дальше… Кусок времени провалился в глухой омут беспамятства. Наверное, глупо было ползать сейчас, собирая в тусклом свете раннего утра то тёмное, что просыпалось из разбитого цветка. Но Яр зачем-то собирал невесомые крупинки, пальцы о хрустальное крошево исколол, а за пеленой слёз в глазах не сразу увидел, как крупицы праха — и те, что были в его ладони, и те, что не успел ещё собрать, — замерцали крохотными светлячками. А когда заметил и, повинуясь словно внезапному толчку изнутри, опустил на пол руку, оставшиеся светлячки сами потянулись к его ладони. Стеклись блескучими ручейками, сплавились в единое целое и возгорелись робким, трепещущим огоньком. — Да это… это же… — юноша сморгнул, вновь боясь поверить глазам, но огонёк и впрямь ему не померещился — сиял всё ярче чистым, ясным светом. — Я сберегу её для тебя, — прошептал Яр, укрыв в ладонях новорождённую душу. Прошептал совсем тихо, но абсолютно уверенный, что тот, кому дал обещание, услышит.*****
То не буря разбушевалась в стенах замка, проткнувшего остриями шпилей багровую муть неба над Адовым каньоном. Не свирепая гроза лупила в стены дьявольских чертогов ветвистыми молниями, а у чертей не от порывов буйного ветра пламя под сковородками гасло. Чёрт-камердинер листом осиновым трясся за своей портьерой — уже и позабыть успел, когда последний раз видал Его Мерзичество в такой ярости. И на кучку пепла — всё, что осталось от глупой горничной, — жалостливо посматривал. Не в добрый час попалась горемычная Дьяволу под горячую руку. А руки у повелителя преисподней не для красного словца горячи — снопам огня, что срывались с его пальцев, только Дэмьен противостоять… мог раньше. Шутя папашины атаки на тренировках отбивал, одним щелчком пальцев гибельные огненные снопы в снулые, еле светящиеся сопли закручивал. А сейчас и его залпами пламени швыряло от стены к стене, как потрёпанную тряпку. — Жалкая тень того, кем был… — Его Мерзичество грубо сгрёб Дэмьена за волосы, заставив запрокинуть голову, посмотреть сквозь опалённые ресницы в своё перекошенное бешенством лицо. — Да как ты посмел? Ничтожество! Мразь! Позорище! Убирайся к своему человечишке, раз без него тебе жизнь теперь не в радость! А вот их ты недостоин! — Дьявол схватился за повисшие горелыми ошмётками сыновние крылья и рванул — выдрал с хрустом ломающихся костей, с клочьями оборванной кожи. Дэмьен криком зашёлся таким, что вековая тьма содрогнулась, согнулся, обливаясь кровью — назло бесноватому папаше удержался на шатких ногах. — Болит? — прошипел Дьявол, запустив когти в свежие раны и клыки оскалил в зловещей ухмылке, наблюдая, как выкручивает Дэмьена жутким приступом боли, как стекают по его мертвенно-бледным щекам слёзы бессилия. — Привыкай! Человеку — человеческое, а ты теперь… тьфу… коль угораздило душой обзавестись… Плачь и терпи! Быть человеком больно! Быть человеком — значит познать и слёзы, и горечь, и стыд… — И любовь! — упрямо выхрипел Дэмьен сквозь удавкой стянувший горло спазм. — Да! Пропади она… — Его Мерзичество вдруг сдулся, поблёк, заморгал растерянно, глядя на залившую пальцы кровь — не свернулась она в ранах, обожгла, как святой водой, задымилась, заставив отдёрнуть руки. — Что же ты наделал… Последний ведь ты у меня! — пожаловался Дьявол то ли сыну, то ли древнему мраку вокруг. И сорвались с окровавленных пальцев языки огня, облизали раны Дэмьена, но уже не мучая болью — напротив, там, где тела коснулось пламя, боль унималась, изломанные кости срослись, а разодранная кожа затянулась новой, нежной, как у младенца. Его Мерзичество отвернулся, руки торопливо мантией обтёр, словно до сих пор жгла их человеческая теперь кровь Дэмьена, и пугливой ланью отпрыгнул к трону. Долго копошился там — тянул что-то из-под шёлковой обивки, безжалостно разорванной когтями. Ворчал, корил себя за то, что отправил сына душу светлую добывать. Наблюдал исподтишка, как оживает Дэмьен, расправляя плечи, и силился дышать пореже — уж больно заманчиво пахло теперь от него: душой неиспорченной и чистой, словно горный родник. — Оклемался, что ли? Поди сюда… Это тебе на первое время, — Дьявол, после долгого, искрящегося взаимной обидой молчания, кивком подозвал к себе Дэмьена, щёлкнул замками щегольского кейса и откинул крышку — внутри ровными рядами лежали золотые слитки. — На самую чёрную ночь берёг… Забирай уж, в человечьем мире золото в деньги обратить проще простого. А дальше сам крутись, зарабатывай, раз не жилось припеваючи на всём готовом! И вот ещё… ксива! — Его Мерзичество вложил в сыновнюю ладонь паспорт с двуглавым орлом. — Не говори потом, что папа, кобелина ебливый, бросил ребёнка и не помогает! Чем смог… — Бесовский Демьян Даниилович? — Дэмьен открыл красную книжицу, усмехнулся. — Что не так? Ручная работа, от настоящего не отличить! А старинные имена нынче в моде! Неужто не так тебя человечишка называет? Дё-ёма! — съязвил Дьявол брезгливо, как сплюнул. — И вообще, дарёному паспорту в буквы не смотрят! По-первости сойдёт, а после сам кумекай, как подлинные документы выправить! Ну всё, проваливай, долгие проводы — лишние… тьфу… слёзы-то лить я никогда не умел! И это… звони хоть на Хэллоуин, что ли… — Папа! — Дэмьен потянулся обнять его на прощание — словил в ответ лишь гневный тычок под рёбра. — Прочь, порченое отродье! — взревел Дьявол. И долго ещё смотрел вслед уходящему сыну. Вздыхал. Утёр скатившуюся по щеке алую слезу — врал, ох, врал, что плакать не умеет! — И этот к людям ушёл… Отца на любовь променял! Тринадцатый сын! Да что за напасть-то такая?!