Без памяти

Я поднимаюсь на веранду и с грохотом распахиваю дверь, входя в кухню-гостиную. Дилан вздрагивает и роняет бутылку молока прямо на пол. Хорошо, что он еще не успел ее открыть и она, не расплескавшись, просто покатилась по полу. Дилан чертыхается, поднимая бутылку: - Лили, блин! Я чуть не обделался! Он открывает молоко и наливает его в кружку кофе, которая стоит на кухонном острове. Увидев мое красное от ярости лицо, он хмурит брови. - Эй, все в порядке? Вы что, опять поругались? - Все нормально, - огрызаюсь я, захожу на кухню, достаю сковородку и со злостью кидаю ее на плиту. - А так и не скажешь, - недовольно бурчит Дилан себе под нос и делает глоток. Я открываю холодильник в поисках яиц. В этот момент дверь распахивается и в гостиную входит разъяренный Коул. Не взглянув на нас, он хлопает дверью и направляется к большому шкафу в углу гостиной, кидая через плечо раздраженным голосом: - Может быть мы уже займемся делом? Давайте уже быстро повыкидываем весь хлам и свалим из этой хибары! Что нужно разобрать? Этот шкаф? Он распахивает дверцы, порыв воздуха врывается на полки, которые давным-давно не открывали, и облако пыли взлетает прямо Коулу в лицо. Он начинает кашлять и со злости бьет ногой по шкафу. - Чертова рухлядь! – ругается он. Дилан поворачивается на меня и многозначительно хмурит брови, словно высказывая мне молчаливую претензию. Я прямо читаю в его взгляде укор: «Молодец, завела его с утра пораньше». Одними губами я говорю: «Отстань» и отворачиваюсь к плите. Я заведена не меньше, чем Коул, и не собираюсь оправдываться перед Диланом. Посмотрела бы я на него, если бы он оказался на моем месте! Во мне кипит злость. Опять мы с Коулом вернулись туда, откуда начали. Общаться с ним – это как ходить по тонкому льду. Делаешь шаг, второй, но как только хоть немножко теряешь бдительность и делаешь более уверенное движение, то лед под ногами трескается и ты с головой уходишь в ледяную воду. Эта вода отрезвляет и заставляет понять, что как бы ты ни старался – лед слишком тонок. И надо снова начинать сначала, имея в арсенале лишь призрачную надежду, что в этот раз получится дойти до цели. Я разбиваю яйца в миску и начинаю с остервенением их взбалтывать, словно они виноваты во всех моих бедах. Дилан наблюдает за мной с неприкрытым неодобрением. Коул, тем временем, как и я, даже не пытается скрыть свое раздражение. Он что-то громко выкидывает из шкафа, периодически сдабривая свои действия комментариями в духе «Что это за дерьмо?», «Давайте просто весь этот шкаф отнесем на помойку!», «Хлам какой-то», «У меня сейчас астма разыграется от этой пыли». В комнате прямо-таки физически чувствуется раздражение и злость, которыми мы с Коулом отравляем атмосферу вокруг нас. Я вижу, что Дилану это не нравится, но он молчит. Я слышу очередной едкий комментарий Коула относительно всей затеи поехать сюда, и все внутри меня колотит от возмущения. Он сам начал эти разговоры, сам же меня обидел и теперь сам же злится! Я выливаю яйца и с грохотом накрываю крышкой сковородку. Коул тем временем достает из шкафа стопку книг, ставит их на диван, но башня кренится и книги с оглушительным треском рассыпаются по полу. - ФАК! – кричит Коул и пинает одну из книг. Книга с треском бьется о стену и, раскрывшись, безжизненно падает на пол. Я кошу глаза на Дилана и вижу, как тот молчаливо бесится. Губы плотно сжаты, а ноздри раздуваются. Он еле сдерживает негодование. Полностью с ним согласна! Коул просто невыносим! Я наливаю в чайник воду из-под крана и швыряю его на плиту. - Можно потише? – слышу я недовольный голос от шкафа. - Себе это скажи, - огрызаюсь я, но не успеваю я закончить фразу, как справа от меня раздается жуткий треск. - ХВАТИТ! – кричит Дилан и бьет кружкой с оставшимся кофе по острову с такой силой, что толстая керамика разлетается на мелкие осколки, а напиток растекается по белой столешнице. Мы с Коулом удивленно поворачиваемся на него. Ноздри Дилана раздуваются, он весь покраснел от злости и, кажется, занял половину гостиной. В его голосе звучит еле сдерживаемая ярость. – Сил моих больше нет смотреть, как вы херней страдаете! Сколько можно, а?! Что вы за два идиота такие?! - Дил, я-то тут при чем... - начинаю я обиженно, но он не дает договорить. - Ты тоже хороша не меньше его! – прерывает меня Дил. - Как же вы меня достали! Цапаетесь как кошка с собакой постоянно! Мы молча хмуримся, словно дети, которые получают нагоняй. А Дил не прекращает свой гневный монолог. - Вы постоянно ругаетесь и делаете друг другу больно, словно соревнуетесь кто кого заденет посильнее. А сами?! А самих тянет друг другу так, что вы вся ваша злость – это попытки скрыть настоящие желания. Неужели вы не понимаете, что все, что стоит между вами – это всего лишь идиотский набор условностей?! Весь день вы проводите за тем, что сдерживаете себя и не разрешаете себе делать и говорить, что вам хочется, а когда наступает ночь, то мучаетесь от кошмаров! - Дил, - пытаюсь прервать его я, но он еще не закончил. - Не надо меня останавливать, Лили! Я прекрасно слышал сегодня, что творится внутри вас. Как ты, - он тыкает пальцем в брата, - Орал от ужаса и кричал имя Лили, моля о помощи... Словно это единственное, что может спасти тебя из ада. Я кошусь на Коула – он стоит красный от смущения и злости. - И ты, - он тыкает в меня так резко, что я подскакиваю. – Ты звала Коула сегодня так, что у меня волосы шевелились на голове от ужаса. Как будто, если ты его сейчас не найдешь, ты сама умрешь. Как будто это вопрос жизни и смерти, причем не его, а твоей. У вас даже сны синхронизируются, вашу мать! - он переводит рассерженный взгляд с меня на Коула, и обратно, а мы стоим потупившись, как школьники, не смея опровергнуть его слов, потому что понимаем, что это правда. - Но неееет! – продолжает друг. - Вы же такие крутые! Ни за что не признаетесь в своих чувствах! Пусть они сожгут вас обоих дотла, но главное выдержать лицо и сохранить верность каким-то левым приоритетам. Да, Коул? Коул открывает рот, но затем захлопывает. - Знаете, что? – продолжает Дилан. – Только встретив Барбару, я понял, какое это счастье найти своего человека. Ведь многим вообще такого шанса за всю жизнь не выпадает! Полюбить, по-настоящему. Когда все мысли только о ней. Когда от одного ее голоса внутри разливается тепло. Когда от одного ее прикосновения ты получаешь наслаждения больше, чем от секса с другими. Только встретив Барбару, я понял, насколько это большое счастье. И какие вы идиоты. Игнорируя ваши чувства, вы просто предаете самих себя! Дилан бросает осколки кружки, которые до сих пор сжимал в руке, на столешницу и пинком распахнув дверь на веранду, выходит на улицу. Со стуком закрывшейся двери в комнате наступает гробовая тишина. Мы с Коулом не смотрим друг на друга. Слова Дилана «Вы просто предаете самих себя», кажется, до сих пор висят в напряженном воздухе. Лично на меня его отрезвляющий монолог подействовал как пощечина. Он ведь абсолютно прав – мы слишком сильно заигрались. Так сильно, что сами запутались в себе и друг в друге. Но что эти слова изменят? Ничего. - Значит, он все-таки не гей, а? – нарушает молчание Коул, пытаясь пошутить, но у него не получается разрядить обстановку и от этого чувствуется еще большая неловкость. Я ничего не отвечаю и молча возвращаюсь к плите. Помолчав пару минут, Коул тоже поворачивается к шкафу. В звенящей тишине я заканчиваю готовить завтрак. Слова Дилана очень сильно подействовали на меня. Меня словно окатили холодной водой, смыв с меня всю спесь, гонор и злость на поведение Коула. Кажется, все мои спутанные после вчерашнего дня мысли, расплетаются. Дилан указал на главное, растолкав в стороны все второстепенные страхи и домыслы. Думая над его словами, я раскладываю еду на тарелки и расставляю их на столе. - Завтрак готов, - говорю я Коулу тихим смущенным голосом и выхожу на веранду к Дилану. Друг сидит в садовом кресле, уставившись на океан и скрестив руки на груди. Я понимаю, что он до сих пор злится. - Эй, - говорю я ему. Я подхожу к Дилу сзади, наклоняюсь и обнимаю его руками, скрестив их у него на шее и прижимаясь виском к его виску. Дилан вздыхает. - Лили, - он кладет свою руку на мою и наклоняет голову ко мне. - Дил, ты прав, - тихо говорю я. – Мы идиоты. Никак не можем найти подход друг другу. Не злись на нас. Это ведь не так просто, как может показаться. - Да знаю я, - тихо говорит он. – Я наверно перегнул палку. - Все нормально. Лично я так запуталась, что и вправду забыла о самом главном. А ты напомнил. - Ну тогда пожалуйста, - уныло усмехается он. - Так значит у вас с Барбарой все хорошо? – улыбаюсь я, переводя тему. - Кажется, - смущается Дилан. – Она приезжает в Лондон на следующей неделе. Все это время мы переписываемся... - Это здорово. Я так рада за тебя, Дил, - шепчу я ему на ухо. - Да, только место для фотосессии, которую я ей обещал, я так и не выбрал, - вздыхает он. – Я хочу, чтобы эта фотосессия показала ее такой, как вижу ее я – чистой, открытой, доброй, мягкой, уютной. И свободной – без ощущения свободы она не раскроется. Понимаешь? Я киваю. - Я уже все варианты перебрал, - продолжает он. - Парки и городские улицы отпадают – там слишком многолюдно. Студии банально – у нее наверно миллион таких фотосессий. Заброшенные места типа окраин города мне кажутся совсем не подходят для такой фотосессии. Остается какой-нибудь лес за городом, но осенью мы рискуем замерзнуть и попасть под дождь вдалеке от цивилизации. Дилан удрученно вздыхает. Я перебираю мысли, какие еще могут быть варианты фотосессии. В голову приходит озеро у нас в лесу, лофт, веранда дома Спорусов. Все не то. Не идеально... Внезапно у меня перед глазами встает картина сегодняшнего утра. Сонный взъерошенный Коул на безлюдном пляже. Его небрежно накинутая клетчатая рубашка, закатанная до локтей, руки в карманах свисающих на бедрах джинс, расслабленная ладная фигура на фоне умиротворяющего пастельного пейзажа. Легкий ветерок небрежно треплет его волосы, а океан отражается в серых глазах. Солнце, пробивающееся сквозь облачка, играет на его длинных черных ресницах. Песок под ногами, голубое небо над головой и соль на губах... Вот оно! У меня в мозгу с щелчком складывается пазл! - Я знаю! – вскрикиваю я Дилану на ухо, и он аж подпрыгивает на месте. На секунду я исчезаю в доме и возвращаюсь с клетчатой флисовой рубашкой Коула. Я накидываю ее себе на плечи. Да, она мне велика, но в этом весь смысл. Она смотрится очень уютно и по-домашнему. – Смотри, - кричу я Дилану и перелезаю через перила, спрыгивая на песок. - Лили, что ты делаешь? – не понимает он, вставая и подходя к перилам. - Это же идеальное место для фотосессии, - радостно говорю я. - Это? – с сомнением говорит Дилан. - Ты только представь! – говорю я с энтузиазмом. Я отхожу на пару метров, расставляю в стороны руки и поднимаю лицо чуть проглядывающему через пелену облаков осеннему солнцу. Я живо представляю, как меня сейчас видит Дилан. Вот я стою босиком в голубых джинсах mom fit, обтягивающей майке и уютной клетчатой оверсайз рубашке прямо посреди безлюдного пляжа. Ноги зарываются в желтый чистый песок. Ветер треплет полы рубашки и роняет на мое лицо пшеничного цвета волосы, которые за эти дни впитали влажность и соль океана и стали волнистыми и золотыми. Я невольно улыбаюсь, наслаждаясь лучами солнца и вдыхая морской бриз. Вот оно олицетворение свободы, которое искал Дилан! Я поворачиваюсь на Дилана. В его глазах мелькает сначала понимание, а потом радость. - Видишь? – кричу я ему. – Это же идеальное место! – Я кручусь вертолетиком, подняв лицо к небу, и мои волосы разлетаются в разные стороны. – Все, как она хотела – никаких посторонних глаз, никакого страха, что ее узнают. Тут она может быть с собой! Здесь она будет свободна как птица! Подари ей это чувство, Дилан! Оно прекрасно! Я снова кручусь и машу руками и полы рубашки словно крылья вздымаются у меня за спиной. Я смеюсь, и Дилан смеется вместе со мной. Внезапно я понимаю, что абсолютно счастлива. Прямо сейчас. В этом странном моменте. Под крики чаек, смех Дилана и треплющий волосы ветер, я словно снова почувствовала себя самой собой. Последние годы сковали мое сердце страхом, болью, а последние недели – неуверенностью, беспорядочными переживаниями, сдерживаемыми чувствами. И именно сейчас я внезапно почувствовала, что с моего сердца слетела вся эта шелуха. Оно встрепенулось и отбросило все ненужное, оставив в себе только любовь и счастье. Я словно нырнула в родниковую воду и смыла с себя все лишнее. Не прекращая смеяться, я останавливаюсь и, слегка качнувшись, нахожу взглядом Дилана. На его лице расплылась радостная и довольная улыбка. Да, это то самое место! Внезапно мой смех обрывается, когда я замечаю, что за спиной Дилана стоит Коул. Он внимательно смотрит на меня, прищурив взгляд. Я не могу понять, что какая эмоция отражается на его лице – удивление, подозрение, интерес? В любом случае, как только наши глаза встречаются, он тут же прячется за безразличным видом. Я смущаюсь, отвожу взгляд и подхожу к веранде. Взобравшись на перила, я сажусь на них и шепчу на ухо Дилану: - Ну что, убедила я тебя? - Убедила, - улыбается он. Друг галантно двумя руками берет меня за талию и снимает с перил, не обращая внимание на покашливание у него за спиной. - Спасибо, - улыбаюсь я. – Пошли есть, а то остынет. Позавтракав, мы беремся за работу - подойдя к шкафы и горам вытащенных из него Коулом вещей, мы замираем, оценивая масштабы бедствия. Вещей и вправду много. Очень много. - Блять, - качает головой Дил, окидывая взглядом возвышающиеся терриконы барахла. – Не шкаф, а Нарния какая-то... Вокруг нас высятся стопки пыльных книг, груда сервизов и тарелок, какие-то кипы давно не ношенных вещей, старых фотоаппаратов и Бог знает что еще. Как же нам это все разобрать, учитывая, что в обед мы планировали уже отсюда уехать? - Ладно. Глаза боятся, а руки делают, - в итоге говорит Дил и наигранно весело хлопает в ладоши. - Раньше начнем, раньше закончим. Предлагаю разделить обязанности. Лили, ты займись сервизами – их надо упаковать, чтобы не разбились и сложить в коробки. Те, что фарфоровые заберем домой, мама просила, а всю обычную посуду сдадим на переработку. Я займусь тряпками – думаю их можно просто все покидать в мешки и отнести на помойку. Коул, а ты займись книгами. Смотри, тебе надо их перебрать. Там могут быть дедушкины автобиографии и дневники. Их надо сохранить. - Автобиографии? – спрашивает Коул. – Кем он был? - Летчиком-испытателем. Он прошел всю войну капитаном эскадрильи, а затем работал на британский ВВС. - Ого, - удивляется Коул. – Круто. - Да, - вздыхает Дилан. – Бабушка говорила, что с войны он пришел совсем другим человеком – разочаровавшемся с справедливости и мире, что ли. Но самолеты все равно не бросил. Это была его страсть. Хоть и всегда повторял, что, садясь за штурвал, каждый раз перед его глазами вставали образы войны. - Прекрасно понимаю, - бурчит себе под нос Коул. – Ок, еще что-то надо отсортировать? - Да, там могут быть бабушкины альбомы с набросками. Их тоже надо оставить. Ну и если найдешь какие-то фотографии. Но их быть не должно, мама все забирала. - Набросками? – переспрашивает Коул. – Типа рисунки? - Да, - кивает Дил. – Она была художницей. Все картины в этом доме ее, - Дилан кивает на картину, висящую рядом с Коулом. – А еще она была фотографом. Обожала фотографировать. Поэтому в нашем доме так много снимков. Это она привила мне любовь к фотографии и научила всему, что умела. Коул подходит к картине, на которой изображен бушующий океан, и с интересом принимается разглядывать ее. - Серьезно? Это она нарисовала? – спрашивает он с нотками удивления и уважения в голосе и оборачивается на брата. Дилан утвердительно кивает. - Обалдеть... Я соглашаюсь с ним. Картина и вправду невероятная. Волны выглядят настолько реалистичными, что кажется, будто сейчас вырвутся за пределы рамки и зальют пол гостиной. Свет попадает сквозь волны и вода кажется идеально прозрачной. Невероятно... - Ладно, давайте приступать, - говорит Дилан и склоняется над грудой пыльных вещей. Мы беремся за дело и ближайший час сортируем и упаковываем вещи. Дилан периодически уходит с пакетами вещей на помойку, оставляя нас с Коулом в тишине, которая кажется такой неловкой и дискомфортной, что время тянется как резиновое. После нагоняя от Дилана я чувствую себя совсем не в своей тарелке рядом с Коулом. К счастью, уходит Дил не больше, чем на пару минут, но и они кажутся бесконечными. Когда он уходит в очередной раз, снова оставляя нас наедине, я под предлогом жажды ухожу на кухню. Я наполняю стакан до краев и медленно цежу воду, прислонившись к холодильнику. - Это что еще за черт? – слышу я из гостиной. – Лили, иди сюда! Я подхожу к Коулу. Он стоит около ставшей уже вполовину меньше горы книг и держит в руках что-то напоминающее фотоальбом. Я подхожу ближе и рассматриваю книгу. Обложка у альбома сделана из толстого картона и расписана вручную масляными красками. Сюжета в рисунке нет – просто абстрактные мазки бежевых, голубых, серых, желтых красок. Вроде бы смысла в рисунке нет, но когда на него смотришь, в мозгу моментально возникают живые ассоциации с солнцем, морем, песком, зеленью, небом, беззаботностью, юностью, теплом. Кажется, будто пляж, который находится за пределами этого дома, положили в миксер и хорошенько взболтали, а потом вылили на эту обложку. Взгляд задерживается на нижнем правом крае обложки – там выведена какая-то надпись. Я наклоняюсь поближе. «Моему дорогому мальчику в честь возвращения со службы» гласит выведенная идеальным каллиграфическим почерком фраза. Коул как завороженный проводит пальцем по этой надписи. В этот момент дверь хлопает - в дом заходит Дилан. - Дил, иди сюда! – зову я его, подпрыгнув от неожиданности. - Что у вас там? – спрашивает он. – Нашли что-то интересное? Он заглядывает Коулу за плечо, и его брови ползут вверх. - Что это? Это бабушка сделала? Коул пожимает плечами и передает альбом Дилану, словно хочет, чтобы брат убедился в безопасности находки. Дилан осматривает альбом со всех сторон. Кроме надписи на обложке, на нем больше нет никаких опознавательных знаков. Затем Дил медленно открывает первую страницу альбома. Посередине листа идеальной рукой художницы выведен текст: "Дорогой мой Коул, я как никто другой знаю, как сильно война может поменять человека. Никогда не забывай, кем ты являешься на самом деле. Надеюсь, этот альбом тебе поможет вспомнить, кто ты есть, и вернуться к своей настоящей жизни. Твоя бабушка" Мы удивленно смотрим друг на друга. - Что это за херня? – спрашивает Коул раздраженно. Я уже с легкостью распознаю эти интонации в его голосе - когда он слишком эмоционален, что старается скрыть свои чувства за напускной грубостью. - Кажется я что-то вспоминаю, - хмурится Дилан и трет переносицу, напрягая память. – Лили, вспомни, бабуля что-то говорила о том, что готовит для Коула подарок к возвращению. Не помню, чтобы она конкретизировала, что именно она делает. Я почему-то подумал, что она рисует картину и не стал даже уточнять. Помнишь? Я разочарованно качаю головой. - Не помню ничего подобного. - Наверно, когда мы узнали, что ты погиб, надобность в подарке отпала. Вот она и убрала его к другим ненужным вещам... Наступает тишина. Каждый думает о своем. Я лично думаю о том, как должно быть было больно убрать в старый шкаф подарок, который предназначался для ее внука и его радостного возвращения. И до чего же проницательная была старшая миссис Спроус. Какие идеальные слова она подобрала для вступления. Словно она чувствовала наперед, что произойдет с ее внуком. - Ну, что там дальше? – нетерпеливо спрашивает Коул брата. – Листай. Я поднимаю глаза на Дилана. Он все еще держит раскрытый на первой странице альбом. Его палец с любовью поглаживает каллиграфически выведенные строчки. Только сейчас я понимаю, что Дилану видеть этот альбом сложнее всего. Это словно послание с того света от его любимой бабушки. Пусть и адресованное не ему, но он единственный из нас троих и любит, и помнит ее. Затем он со стуком захлопывает альбом. Коул вопросительно смотрит на брата, когда Дил протягивает его ему. - Этот альбом твой, Коул. Ты должен его посмотреть, - говорит Дилан. Коул нерешительно забирает альбом. Я вижу растерянность и неуверенность на его лице. Ему тяжело дается принятие того, что что-то сделано для него от чистого сердца и с большой любовью. А этот альбом – самое настоящее олицетворение родительской любви. Даже по обложке и первому развороту понятно, сколько заботы и теплоты бабушка Спроус вкладывала в каждую страницу. Коул боится смотреть дальше. - Эй, - тихонько говорю я. – Все в порядке. Хочешь мы оставим тебя одного? - Нет, - мотает головой Коул. Он медленно садится на диван и неуверенно раскрывает альбом. Мы с Диланом садимся по обе стороны него и заглядываем во второй разворот. На первой странице мы видим фотографию – старшие мистер и миссис Спроус сидят за столом на этой самой кухне, а сзади их обнимает смеющийся Коул. Невероятно теплая и домашняя фотография. Подпись под фотографией гласит: «Коул, этим альбомом мы хотим передать тебе воспоминания о твоем детстве и юности. Чтобы даже спустя много-много лет, когда нас не станет, ты листал эти страницы и чувствовал, как сильно мы тебя любим». Коул переворачивает следующую страницу. На ней изображены малыши Дилан и Коул. Часть фотографий мы уже видели в альбомах миссис Спроус, но часть фоток даже я ни разу не видела. Например фотография только что родившихся братьев – еще синие после родов они лежат на пеленальном столике и держатся за руки. Подпись на развороте гласит: «Береги Дилана, мой дорогой. Вы пришли вместе в этот мир, держась за руки. Не забывай никогда, что вы созданы из одной плоти и крови и ближе него у тебя никого нет и не будет». Коул переворачивает страницу. На ней собраны фотографии Коула на сцене. Школьный театр, выездные спектакли, театральный кружок – Коул в разных костюмах и ролях запечатлен с пятилетнего до восемнадцатилетнего возраста. «Никогда не предавай свою мечту, дорогой. Я знаю, что однажды ты станешь великим актером», - приписано внизу страницы. На следующем развороте собраны школьные фотографии – Коул с Марком в костюмах на хэллоуин стоят обнявшись перед их американским домом, вот средняя школа – Коул, Дил и Алекс на Дне Рождении последнего, выпускной – тут уже к ним троим на фотографии присоединилась я. «Всегда доверяй людям, мой мальчик, сколько бы они тебя ни разочаровывали. Недоверие к близким отравляет жизнь хуже яда, делая человека живым мертвецом», - гласит подпись под последней фотографией. Пока Коул листает фотоальбом дальше, я не перестаю удивляться, до чего же проницательна была бабушка Спроус и как же актуальны оказались ее напутствия, когда ее подарок наконец-то дождался его получателя. Наконец, Коул переворачивает последнюю страницу. На ней мы видим фотографию мистера и миссис Спроус и подпись: «Котеночек, будь всегда сильным, смелым и честным перед самим собой. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сомнения и страхи». Прочитав последнюю фразу, которая тоже как нельзя лучше подходит сегодняшнему дню, я жду, когда Коул закроет альбом, но этого почему-то не происходит. Я поворачиваюсь на него и вижу, что он беззвучно перебирает губами, перечитывая последнюю фразу по кругу. - Котеночек... - выговаривает он наконец. Мне не показалось – он сказал это дрожащим, прерывающимся от волнения голосом. Я поворачиваюсь и вижу у него на лице шок и удивление. – Котеночек, – повторяет он снова тихим шепотом, как умалишенный. - Коул, ты в порядке? – спрашивает Дилан обеспокоенно. Коул вскакивает и тыкает на меня пальцем: - Ты говорила, она всегда меня так называла?! – почти кричит он на меня, аж подпрыгивая от нетерпения в ожидании ответа. - Дда, - я не понимаю, что с ним происходит. - Что ты тогда сказала мне на пляже? Какими были ее последние слова? - Эээм... - я туплю, не сразу понимая, о чем говорит Коул. - Ее последними словами были: «Что мне здесь делать, когда мой котеночек там совсем один? Я нужна ему там гораздо больше, чем здесь. Я хочу к моему внуку», - хмурясь, грустно отвечает Дилан вместо меня. Коул отшатывается от брата, его тело начинает пробивать нервной дрожью. От напряжения он начинает ходить туда сюда по комнате, а затем резко останавливается. - Когда она умерла?! – практически кричит он, подпрыгивая к Дилану и хватая за грудки. – Когда?! Ну! Отвечай скорее! - Эээ, Коул, - бормочет Дилан, напрягая память. – Я точно не помню. Мы все тогда еще не отошли от твоей смерти, а случилось это. Это было пять лет назад, весной. Лили, ты помнишь? Апрель? Я хмурюсь, пытаясь вспомнить, но в итоге отрицательно качаю головой. Первый год без Коула слился в один ужасно длинный бесконечный черный день. Мне кажется, я даже времен года не замечала, не говоря уже о месяцах. - Нет, Коул, прости, я не помню. Помню, что было уже тепло. - Вроде апрель, - говорит Дилан неуверенно. - Апрель?! – Коул аж подпрыгивает от ответа брата. - А дату? Дату вспомнишь? – допытывается Коул и трясет Дилана за плечи. Я ничего не понимаю. Дилан тем временем отрицательно качает головой. - Мы можем поискать тут свидетельство о смерти или позвонить родителям, если это так важно. Но зачем тебе? Что происходит? - А! Сам разберусь! – Коул выпускает Дилана из своей мертвой хватки и отталкивает от себя. Затем он хватает свою рубашку, на ходу накидывает ее и выбегает из дома. - Что это все, черт возьми, значит? Куда он? – спрашивает Дил в полнейшем недоумении. Я ошарашенно пожимаю плечами. Мы выходим из дома вслед за Коулом и видим быстро удаляющийся силуэт уже метрах в двуста от нас. - Он пошел на кладбище! – вскрикиваю я, понимая что к чему. – Посмотреть дату! - На кой она ему сдалась? – ворчит Дилан, но уже натягивает толстовку и мы трусцой следуем за Коулом. Когда мы подбегаем к кладбищу, то Дил вдруг резко тормозит и я врезаюсь в него сзади. Я выглядываю из-за спины друга, и моим глазам открывается очень странная картина - на могиле бабушки на коленях сидит Коул. Его плечи ссутулены, голова опущена на грудь, а тело бессильно склонилось в скорбной позе. Мы с Диланом ошарашенно переглядываемся, абсолютно не понимая, что все это значит, и что нам делать. У меня в голове крутится только одно объяснение происходящему - он что-то вспомнил... Надежда, словно птица, трепещет в моем сердце, когда мы подходим и останавливаемся в паре-тройке метров от Коула, который, кажется, даже не заметил нашего появления. Он стоит на коленях на могиле бабушки Спроус, опустив голову вниз и раскачивается, как будто не может совладать с собой. Я тушуюсь, не понимая, что происходит. Дил вопросительно смотрит на меня, одними глазами спрашивая: «Что нам делать?» Я пожимаю плечами, но подталкиваю его вперед. Что бы это ни значило, к Коулу пойти должен Дилан. Дил с минуту мнется на месте, но в итоге соглашается и направляется к брату. Подойдя к Коулу, он садится на корточки рядом с ним, но тот даже не поворачивается в сторону Дилана. Я останавливаюсь в паре метров от могилы, чтобы не мешать им, но все же слышать их разговор. Меня распирает одновременно и любопытство, и тревога. - Коул, что случилось? – тихо спрашивает Дилан брата. Коул молчит не меньше минуты. Затем он медленно поднимает голову и поворачивается к Дилану. Я замечаю на его щеках мокрые блестящие дорожки от слез. - Это была она, - надрывающимся голосом говорит Коул. Дилан молча хмурится, не понимая и ожидая продолжения. - Ну тогда, в моем сне, - поясняет нетерпеливо Коул, но Дилан приподнимает брови в еще большей озадаченности. Коул вздыхает со снисхождением и пускается в более детальные объяснения. - Помнишь я вчера рассказывал, как мы выбрались из плена? Мы спали, когда начался пожар. Меня заставил проснуться голос. Женский голос. Дилан кивает. - Я говорил, что этот голос был очень знакомым, но я не помнил, чей он. Когда раньше я его вспоминал, мне хотелось думать, что это был голос моей матери. Он был такой добрый, заботливый и очень переживающий за меня. Но это была не мама. Это была она, - Коул медленно поднимает руку и дрожащим пальцем указывает на могилу. - Почему ты так решил? – хмурит брови Дилан. Я вижу, что он скептически отнесся к словам Коула. - Котеночек, - отвечает Коул, будто это все объясняет, но, увидев непонимание в глазах брата, раздраженно добавляет. – Я забыл про эту деталь, но, увидев это слово в альбоме, вспомнил. Именно так она меня звала во сне. Именно так ко мне обращалась. «Котеночек, просыпайся, сейчас же!», - повторяет Коул слова бабушки очень похожей на нее интонацией. Дилан охает и теряет равновесие, с корточек падая на колени на землю. - Не может быть, - шепчет он. – Это невозможно. - Я тоже так подумал, - кивает Коул, а затем переходит почти на шепот. – Посмотри на дату смерти. Дилан поворачивает голову на каменную плиту. Когда он вопросительно поворачивается обратно к брату, Коул наклоняется к его лицу, берет Дилана за шею, сжимая руку на его затылке и с силой прижимается к нему лбом ко лбу. - Это тот самый день. Понимаешь? –сквозь зубы выдавливает из себя Коул, словно борется с эмоциями, которые переполняют его и мешают даже произносить слова. – 23 апреля. День пожара и моего спасения. Это она спасла меня. Если бы я проснулся минутой позже, мы бы уже не выбрались... Остались бы погребены под горящими руинами нашей тюрьмы. Я прижимаю руку ко рту, чтобы остановить удивленный вздох. Это невозможно! Так не бывает! Я наблюдаю, как оба брата стоят на коленях, прижавшись лбом ко лбу в каком-то оцепенении и в упор смотрят друг на друга. Я понимаю, что несмотря на то, что они не произносят ни слова, между ними сейчас идет колоссальный обмен мыслями и эмоциями. Даже не могу себе представить, что сейчас твориться в их душах! Смотря на этот интимный момент близости близнецов, я вдруг чувствую себя третьей лишней. Стараясь не привлечь к себе внимания, я оставляю их вдвоем и выхожу с кладбища, направившись на пляж. Спустившись вниз, я иду по песку вдоль кромки воды, размышляя о том, что только что произошло. Несмотря на то, что я сама сталкивалась с необъяснимыми вещами, в то, что старшая миссис Спроус ушла из жизни в день пожара, почувствовав, что ее любимому внуку понадобится ее помощь, и пришла к нему во сне, чтобы спасти от верной смерти, верится с трудом... Голова идет кругом. Интересно, как Коул к этом отнесется? Так же как с Китом будет чувствовать себя виноватым и недостойным такой жертвы или наконец-то примет ее с благодарностью. Может быть, после этой истории он все-таки признает, что люди любят его и готовы на многое ради него... Мысли возвращаются к бабушке Спроус. Хочешь верь, а хочешь нет, она спасла жизнь нашему Коулу. Нестерпимо хочется вернуться на кладбище, упасть перед ней на колени рядом с братьями и от всего сердца поблагодарить ее за ее жертву. Я поворачиваю голову в сторону кладбища, в попытке понять, ушли ли братья оттуда или нет, но я слишком далеко ушла, чтобы увидеть, что происходит наверху склона. Даже дом уже кажется очень маленьким. Я разворачиваюсь в обратную сторону. Погруженная в свои мысли я медленно иду по пляжу. Недалеко от участка Спроусов я замечаю выбеленный от морской воды и солнца ствол дерева, которое много лет назад на пляж выбросили волны. Ствол выглядит таким абстрактным и инородным на песчаном гармоничном пляже, что притягивает мое внимание. Он похож на скелет какого-то древнего морского чудовища. Я подхожу ближе и сажусь на него, обняв колени руками и положив на них подбородок. Я перевожу взгляд на горизонт и ухожу в свои мысли, которые словно чехарда сменяют одна другую – слова Дилана, сцена на пляже, утренняя ссора, ночной поцелуй... Кажется мой мозг сейчас взорвется – он словно компьютер, который не тянет тяжелую программу из-за того, что у него не хватает мощности в короткие сроки анализировать настолько большие объемы данных. Внезапно краем глаза я замечаю какое-то движение и в ту же секунду вздрагиваю от неожиданности, когда рядом со мной на ствол присаживается Коул. Я напрягаюсь, но не изменяю позы, не поворачиваюсь к нему и не говорю ничего. Коул тоже молчит, устраиваясь поудобнее. Он тоже облокачивается на поджатые к груди ноги, срывает качающуюся на ветру высокую осоку и начинает водить длинной соломинкой по песку, вырисовывая какие-то замысловатые узоры. Мы молчим. Молчим долго. Я понимаю, что Коул о чем-то серьезно задумался, и не отвлекаю его, краем глаза наблюдая за медленным движением тонкой соломинки. Она рисует какие-то круги, которые с каждым движением пересекаются и запутываются в тугой узел – прекрасное олицетворение того, что сейчас происходит с их создателем. - Ты в порядке? – тихо спрашиваю я минут через двадцать нашего молчания, не поворачивая головы. Коул вздрагивает, словно забыл, что он тут не один, и поднимает на меня глаза. - Ты постоянно задаешь мне этот вопрос, - с грустью усмехается он. – Тебе не пофиг? - Нет, - серьезно отвечаю я и пожимаю плечами. Коул не отвечает, и я все же поворачиваюсь к нему. Мы встречаемся взглядами. Коул долго смотрит мне в глаза с какой-то глубокой грустью. - Вот и им было не пофиг, - в итоге вздыхает он. – Блин, Лили, она реально меня любила! И Кит. У меня нет других объяснений тому, что они сделали. Но почему, блин? – эмоционально восклицает он, и я слышу боль в его голосе. – За что они меня любили? Я не понимаю! Они блин пожертвовали собой ради меня! И знаешь, что самое отстойное? Я всю жизнь буду теряться в догадках и так и умру, не узнав, за что они так сильно любили меня! Он поворачивается ко мне и на его лице застывает вопрос. Я вижу, что он разъедает Коула, как кислота. Я вздыхаю. Затем разворачиваюсь к нему всем телом и ставлю ногу на бревно, обнимая ее двумя руками, словно этот жест поможет мне удержать себя в руках. Может быть так и есть - если я перестану прижимать к груди коленку и расслаблюсь, то меня начнет бить нервная дрожь от того, что я собираюсь сказать. Я опускаю глаза, боясь встретиться с Коулом взглядом. - Коул, мертвые тебе не ответят, за что они тебя любили. Но ты можешь спросить живых. По напряженной позе Коула я чувствую, что он не понимает, к чему я клоню. Я набираю в легкие воздуха. Может быть, мне не стоит этого говорить, но я больше не могу сдерживаться. - Спроси меня, - говорю я еле слышным дрожащим голосом и с неимоверным усилием заставляю себя поднять глаза на Коула, хоть и до смерти боюсь того, что в них увижу. Но я встречаюсь не с гневом, не с раздражением, не со злостью, не с насмешкой... Мой взгляд встречается с широко распахнутыми от удивления глазами. - Ты хочешь сказать... - начинает он с недоверием и осекается, нахмурившись. Отсутствие негативной реакции придает мне уверенности и слова начинают литься из меня бурным потоком. Они так долго были запрятаны глубоко в моем сердце, что, дождавшись своего часа вырываются из меня как птицы из клетки. - Да, спроси меня, Коул! – говорю я с жаром в голосе и дрожь пропадает. – Кто как не я знает, за что тебя можно любить? Например, за твою невероятную стойкость духом. Все, что с тобой произошло не сломило тебя! Ты не только выжил, ты не опустил руки, а продолжил бороться за свои цели. А если ты поставил себе цель, то ничто не собьет тебя с твоего пути. Поэтому ты всегда добиваешься своего, если ты этого действительно хочешь. Коул не спорит со мной, только пожимает плечами: - Сомнительные причины для любви. - Хорошо. Еще ты решительный, даже упрямый, но ты всегда готов отстаивать свое мнение до конца. Кроме того, ты невероятно талантливый. Даже те ужасы, которые произошли с тобой, и потеря памяти не лишили тебя твоего таланта. Клянусь, я смотрела Ривердейл два раза и меня переполняла гордость за то, как круто ты играешь! Коул молчит, слушая дальше. По его выражению лица не понятно, согласен он с моими аргументами или нет. - Помимо этого, ты добрый, - я вижу как Коул открывает рот, чтобы возразить, поэтому поднимаю руку вверх, останавливая его. – Да, ты, Коул. Как бы ты не старался казаться бесчувственным эгоистом, в тебе есть добро. Да, пережитое ожесточило тебя, да и ты сам стараешься затолкать добрые порывы подальше, но они прорываются наружу. И даже чаще, чем ты думаешь. - Например? - скептически говорит он и скрещивает руки на груди. - Например, вчера ты спас мою жизнь - рискуя собой нырнул ради меня в ледяной океан, а потом протащил меня на себе через весь пляж, умирая от холода. - Это было исключение, - бурчит Коул себе под нос. - А вот и нет. Взять к примеру более ранние события, даже тогда, когда ты ко мне относился плохо. Например, ты не бросил нас с Клаудом под ливнем в ЛА, ты приехал в аэропорт, чтобы увидеть Дила, ты помог мне выбраться из леса, когда я подвернула ногу, ты заботился о том малыше, который потерялся в отеле, ты пытался разыскать Мэри Лу... Да даже то, что я видела только что – твои слезы на кладбище. Злые люди не плачут от благодарности. Коул хмурится, но не опровергает моих слов. Кажется, что он согласен с моими аргументами, но признать их не может. - Я могу говорить бесконечно, - тем временем продолжаю я, грустно улыбаясь. – Например, еще я люблю в тебе твою эмоциональность. - Что? – Коул фыркает то ли от смеха, то ли от скепсиса. - Да, ты все принимаешь близко к сердцу, очень тонко чувствуешь все, что вокруг тебя происходит, многие вещи могут тебя ранить. Ты скрываешь это, но я тебя слишком хорошо знаю, чтобы не замечать, как накрывают тебя чувства, которые ты последнее время испытываешь. И зря ты так их боишься, это же чудесно – чувствовать жизнь так сильно. Не быть камнем. - Вот тут ты ошибаешься, - холодно говорит Коул, снова пытаясь выстроить стену. – Я ничего не чувствую. - Да, это я уже сегодня слышала, - вздыхаю я и качаю головой. Словно в подтверждение моей позиции, я протягиваю руку, кладу ему на щеку и нежно провожу большим пальцем около губ. По коже его щеки и шеи тут же расходятся мурашки, заставляя меня улыбнуться, несмотря на сжавшиеся в недовольстве от моей правоты губы Коула. - А еще ты красивый, - добавляю я, краснея. – И сильный. И невероятно стойкий. И умный... - Зачем ты говоришь это все мне? – грубо прерывает Коул меня. Судя по его выражению лица, мои слова доставляют ему боль и раздражение, вместо ожидаемого чувство удовлетворения. - Потому что тебе важно услышать, что ты не чудовище. Не пустая оболочка, оставшаяся от прежнего Коула, как ты говоришь. И что никто тебя таковым не считает, даже наоборот – считают тебя хорошим человеком. Ты достоин любви так же, как и любой другой. Коул закатывает глаза. - Но если быть совсем честной, - добавляю я тихо. – Все эти твои качества не имеют никакого значения. Коул удивленно смотрит на меня. - Лично я люблю тебя просто так, Коул. Просто таким какой ты есть – добрым и злым, чувственным и эгоистичным, отзывчивым и агрессивным, любым. Поэтому это и называется любовь. Любят не за что-то. - Все-таки ты любишь меня, - то ли спрашивает, то ли утверждает Коул. Его глаза загораются каким-то странным блеском, и он впивается в меня взглядом, подавшись вперед и вцепившись руками в ствол дерева по обе стороны от меня. - Конечно, дурачок, - отвечаю я, качая головой. - Удивительно, что ты мог подумать обратное. Признания сами срываются с губ, словно поток лавы из кратера вулкана – они так давно жгли мои внутренности, что держать их дальше в себе у меня просто нет сил. – Я всегда любила и буду любить тебя. Сегодня благодаря Дилу и твоей бабушке, я вдруг осознала, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сомнения и страхи. Я поняла, что это просто трусость смотреть на человека, которого ты так долго ждала и которому навеки отдано твое сердце, и врать ему в глаза, что он тебе безразличен. Я жалею, что сказала тебе это утром, даже если из нас двоих врала только я. Слова потоком льются прямо из моего сердца, освобождая душу от груза невысказанных чувств. Я продолжаю: – Я больше не хочу врать тебе только из-за страха быть высмеянной и отвергнутой. Дилан прав, я прежде всего предаю саму себя. Ты предложил мне остаться друзьями, и я решила попробовать, попытаться быть тебе только другом. Это ведь лучше, чем ничего, верно? - я горько усмехаюсь. - Но сегодня я поняла, что из этого не выйдет ничего хорошего. Ты и сам видишь, что это не облегчает, а усложняет все. Эти недомолвки, постоянное враньё, попытки скрывать настоящие чувства... Сплошное лицемерие! Когда я вижу тебя, мое сердце начинает биться как сумасшедшее. От твоего голоса у меня по спине бегут мурашки. Просто от того, что ты сидишь рядом, мой мир окрашивается в миллион ярких красок. Я люблю тебя, Коул, больше всего на свете, больше жизни! Все мои мысли были и остаются заняты тобой! Только рядом с тобой я чувствую, что живу! И да, может, я не могу дать убедительные для тебя аргументы, почему я люблю тебя. Но разве это так важно? Я тяжело дышу и вдруг осознаю, что по моим щекам катятся слезы. Несмотря на то, что я только что вывернула свою душу наизнанку, я словно скинула со своих плеч неподъемный валун, который давил на меня последние месяцы. Как же легко мне стало дышать и мыслить! Я глубоко вздыхаю, прикрыв глаза и захватившему меня чувству легкости, но затем по моей спине пробегает холодок. Я вздрагиваю и медленно перевожу обеспокоенный взгляд на Коула, пытаясь понять, как он отреагировал на мое признание. Сначала я вижу в его глазах шок, который сменяется удовлетворением. Как будто я дала единственно правильный ответ на какой-то давно мучавший его вопрос. Но затем искра в его взгляде гаснет, сменяясь растерянностью и беспокойством. Я буквально слышу как звучат шестеренки в его мозгу. Коул хмурится, и на его лице остается лишь одна эмоция - сожаление. Я сразу же понимаю, что он хочет мне сказать. Коул делает глубокий вздох и открывает рот, но я вытягиваю руку, не давая ему заговорить. - Нет, Коул. Не надо ничего говорить, - говорю я быстро, боясь, что не успею его остановить. – Я все это сказала только потому, что не хочу больше тебе врать и скрывать свои настоящие чувства. Я не жду от тебя ответных признаний, и вообще ты не должен на это ничего отвечать. Я все понимаю. Не надо в очередной раз говорить, как все сложно. Коул выдыхает и расслабляется, а затем едва кивает и я медленно убираю руку. Он смотрит на меня очень печальным взглядом, слегка хмурясь. Уголки рта его опущены вниз, в глазах грусть, плечи поникли. Он выглядит как старик, который прожил уже целых сто лет и принимает неизбежность того, что он уже ни на что не может повлиять. Затем Коул медленно протягивает ко мне руку и кладет мне ее на щеку, дотрагиваясь большим пальцем до губы. Не отводя от Коула взгляда, я слегка склоняю голову, прижимаясь к его теплой руке посильнее. Я вижу в его глазах все, что он хотел бы мне сказать, но не может. Бездна боли, сомнений, страхов, терзаний открывается мне в его взгляде. Он словно горит в агонии от схватки своих убеждений и чувств. С удивлением я понимаю, что снова вижу его насквозь. Эта поездка дала мне главное – теперь я снова понимаю Коула на сто процентов, чувствую его, читаю его душу как раскрытую книгу. Это знание удивляет меня, и я приоткрываю рот в изумлении. Коул тем временем закрывает глаза и делает два глубоких медленных вдоха, словно старается нащупать внутреннее равновесие. Когда он снова открывает глаза, боль из них никуда не исчезает, но я вижу, что к нему вернулось самообладание. Он убирает руку и поворачивается к морю. - Все будет хорошо, Коул, - говорю я ему. - Ненавижу эту фразу, - горько отвечает Коул сквозь зубы. – Ее говорят только, когда тебе максимально фигово, и у человека нет ни единого обнадеживающего аргумента, которым можно поддержать. Только «все будет хорошо», - он с отвращением выплевывает последние слова. - Согласна, - говорю я. – Я тоже ненавижу эту фразу. Последние пять лет мне ее говорили слишком часто. Коул недолго молчит, а потом вдруг кладет голову мне на плечо. Я склоняю свою голову и прижимаюсь щекой к его макушке. - Все пошло наперекосяк, Лили, - говорит он унылым голосом, и я вся обращаюсь вслух, завороженная этим моментом близости и откровения. – Вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. Меня словно выбросили за борт в шторм, и я вообще уже не понимаю, где небо, где земля, что правильно, а что неправильно, что важно, а что нет. Единственное, что я знаю – что моя работа - это моя жизнь, это единственный крючок, за который я могу зацепиться, чтобы окончательно не потерять себя и не запутаться. Единственная постоянная в моей жизни, то что меня определяет. И рисковать ей, значит рисковать всем что у меня осталось. Я вздыхаю. - Я понимаю тебя, Коул. Все, что я могу сказать, это то, что никто тебя не заставляет принимать какие-то решения. Отпусти ситуацию. Разберись сначала в себе. - Постараюсь, - со вздохом говорит он и поудобнее устраивает свою голову у меня на плече.