Drawing of fate

      Она часто видела его в школе, а теперь постоянно видит в университете.       Красавчик, умница, спортсмен, староста. Любимец преподавателей и ходячий набор клише о том, как должен выглядеть лучший ученик потока.       Куроро Люцифер.       Такие как он, не смотрят на таких как она, поэтому Пакунода даже в мыслях не пыталась представить себя его парой, как делали другие девчонки. Скорее просто любовалась издали, а потом продолжала заниматься своими делами. И мечтала она тоже только о тех вещах, которые могла получить.       Нет, ну правда — куда ей до него? Она из тех, кого зовут синим чулком — скучная и невзрачная… возможно даже не очень-то красивая. То есть не просто в нейтральной зоне, а где-то в минусе, вместе со своим слишком высоким для девушки ростом…       … а ещё с большим размером стопы, с массивным орлиным носом, доставшимся от отца, и с широкой костью, полученной от предков-скандинавов.       Не девушка, а валькирия, как шутила мать. [пока не сгорела от рака]       Из всех достоинств — натуральный светло-золотистый цвет волос, да впечатляющая грудь, старательно спрятанная за скромными платьями «под горлышко». Последнее — даже не достоинство. Это, скорее, огромный недостаток, привлекающий к ней слишком много чужого внимания.       А чужое внимание с такой внешностью — это очень и очень плохо. Можно стать не просто изгоем, можно стать объектом для травли, если на тебя, упаси боги, обратит внимание какой-нибудь симпатичный парень.       Так что к черту этого Куроро Люцифера, вместе с его фан-клубом — Паку полюбуется им издалека, когда никто не замечает, чтобы потом тратить своё свободное время на более реальные и приземлённые вещи.       Например на татуировки.       О, боги — кто бы знал, как она мечтала об одном из этих прекрасных рисунков, превращавших унылую и ровную кожу в настоящее произведение искусства. Да, многие мастера делали некачественные, порой даже откровенно уродливые вещи, расплывающиеся почти сразу после нанесения. Но ведь существовали и настоящие художники — мастера своего дела.       Для такой серой мыши, как Пакунода это было воистину волшебно. А одного такого волшебника она даже знала. Хотя… его нельзя было назвать волшебником.       … скорее уж тёмным колдуном.       В самых лучших традициях тёмного городского фэнтези, он содержал маленький салон на границе нормальной части города и гетто. Крохотная полутемная улочка, растрескавшиеся кирпичные стены, старые, давно не ремонтированные фасады, ржавые водосточные трубы, не работающие фонари, заколоченные окна и двери… крысы, шныряющие туда-сюда.       Паку нашла это место исключительно потому что сама жила в соседнем районе. Её семья всегда балансировала на грани между простыми работягами и полной нищетой, поэтому они могли снимать квартиру лишь в подобных местах. Нормальные люди избегали границы с гетто, брезгливо называя то Свалкой, где жили настоящие отбросы человеческого общества.       Паку гетто не пугало. Она сама не далеко ушла от него, да и нечего у неё было взять. Даже внешности красивой не имелось, чтобы кто-то позарился на «самое главное девичье достоинство».       Именно поэтому, в конце концов, в тупике одной из почти заброшенных улочек она и обнаружила проход в самый настоящий другой мир.       Он выглядел как витрина магазина — из толстого, возможно даже не бьющегося, стекла, с выставленными за этим самым стеклом всевозможными рисунками. Самой первой мыслью было, что она наткнулась на картинную галерею… но какая картинная галерея может находиться в гетто?       Нет, это оказался салон преображения тела. С давно проржавевшей насквозь вывеской, затянутой ядовитым плющом, с обшарпанным крыльцом и с тяжёлой деревянной дверью, которую Пакунода все никак не осмеливалась открыть.       Зато она часто стояла перед витриной. Витрина это ведь не Куроро Люцифер — на неё можно смотреть сколько угодно. За последние пару лет Паку могла точнее чем параграфы учебника пересказать какие картинки и какие фото, в какой период времени и где именно на этой витрине висели. Хозяин салона или его работники, время от времени освежали экспозицию за стеклом, либо убирая что-то, либо переставляя местами, либо добавляя нечто новое.       Это походило на волшебство — роспись на человеческих телах, отражавшая внутреннюю суть владельца или вовсе менявшая чужую судьбу. Рисунки, раскрывающие путь в иные миры, спрятанные внутри людей. [колдовство]       Мастер, работающий в этом месте явно выбирал клиентов определённого рода.       Или клиенты определённого рода сами находили его. [как Паку]       Кости, открытые раны, диковинные мифические звери и химеры, жирные чёрные линии, подчёркнутые тонким белым кантом, яркие вспышки цвета, невероятно сочные краски, мрачные сюжеты.       Паку влюбилась в эти рисунки с того самого момента, как впервые увидела. И, — по сравнению с лёгкой подростковой влюблённостью в первого красавца потока, — чужие работы стали для Пакуноды настоящей страстью. Она бредила ими, она представляла себе их, засыпая вечерами, она мечтала о том, что однажды заработает денег, а потом сама переступит порог этого места — чтобы попросить мастера, — рисующего заклинания на человеческой коже, как в магических гриммуарах, — написать и на ней волшебную формулу, позволяющую переменить судьбу тусклой серой мыши.       … скорее даже крыски.       Вот только колдун сам поймал Паку.       — Ты так долго пялишься на мою витрину. Будто хочешь проплавить стекло глазами.       В один из дней, когда Пакунода украдкой любовалась рисунками, специально придя после закрытия салона поздно вечером, её напугал, раздавшийся сзади, низкий и хриплый голос.       Девушка резко развернулась — так резко, что подол простого дешёвого платья больно хлестнул по ногам, закрутившись волной.       — Долго ещё будешь устраивать паломничество сюда, пигалица?       Надо отметить, слово «пигалица» странно звучало от человека, едва дотягивавшего до груди Паку. Этот парень… или, — если судить по голосу, — этот мужчина, был настолько же дьявольски низок, насколько была высока для девушки сама Пакунода. Субтильный азиат, с чёрными-пречёрными глазами, с чёрными, словно смоль, гладкими волосами, жёстко обрамляющими острое лицо и с такой белой кожей, что он напоминал призрака.       Колдун. Тёмный колдун.       Вот только из-за тяжёлого взгляда и глаз, будто рассматривавших твоё нутро, язык не поворачивался назвать его в ответ недоростком или карликом.       — Я… не устраиваю паломничеств.       Паку расправила плечи. Здесь не школа и не университет. Здесь гетто и надо вести себя уверенно — иначе съедят.       — Да ну? Я тебя вижу тут минимум дважды в неделю — как по часам, почти сразу после закрытия.       То ли парень, то ли мужчина, вышел из тени — словно вынырнул из смолы. Будь на месте Пакуноды какой-то обычный подросток — наверняка завизжал бы. И от неожиданности и от того, что мужчина оказался буквально облеплен крысами. Несколько сидел на его плечах, ещё парочка — на руках, сложенных на груди так, чтобы животным было удобнее. Хорошо хоть Паку крыс не боялась — как не боялась пауков, тараканов и прочего зверья, которого всегда хватало в домах, где её семья могла позволить себе снять квартиру.       … и сложно бояться таких любопытных розовых носов, выглядывающих из выреза чужой рубашки. [колдунство] [а этот парень тогда — Гамельнский крысолов*]       — Хотите взять с меня деньги за просмотр? Тут, кажется, не клуб с танцами у шеста.       Она ведь не делала ничего плохого, ведь правда? Просто любовалась. Так почему же щеки пылали, будто её поймали на чем-то постыдном? [наверное от того, что когда Пакунода каждый раз видела на витрине новые работы, то у неё твердели соски, а между ног тут же становилось горячо и мокро]       — Здесь клуб. Но не с танцами у шеста. Скорее клуб… по интересам.       Хозяин салона, — а судя по его оговорке про «мою витрину», это был именно хозяин, — сделал ещё несколько шагов вперёд. У Паку был выбор — или отступить назад, упираясь спиной в стекло уже через секунду, или упрямо стоять на своём месте, позволяя этому человеку вторгнуться в её личное пространство.       Она выбрала стоять на месте.       В универе, реши любая из девчонок, стоящих выше статусом, «наехать» на Паку, той пришлось бы отступать — просто потому что ст`оит показать себя опасной или не сговорчивой, как тебя затравят даже те, кто был нейтрален. Но здесь, с одним мужчиной, — если у него, конечно, нет оружия, — она как-нибудь справится. Поэтому Пакунода лишь сильнее распрямила плечи — так, чтобы возвышаться над неожиданно поймавшим её хозяином салона и чтобы смотреть на него сверху вниз.       Раз уж он решил сделать ей некомфортно, то в эту игру можно играть вдвоём.       — От тебя вкусно пахнет — ты в курсе?       Следующий вопрос оказался ещё более неожиданным, чем само появление этого типа.       — Вкусно… пахнет?       Паку невольно запнулась, подавляя порыв принюхаться к своей одежде. Это он так «тонко» издевается? Она ведь сегодня в этом платье столько всего по дому переделала… может от неё несёт п`отом?       — Ага. Вкусно. «Им» нравится…       Мужчина усмехнулся, демонстрируя острые клыки сверху и снизу челюсти — как у какого-то животного. Но долго думать о данном факте у Пакуноды не вышло — потому что потом он протянул к ней руки.       … чтобы сидящие там крысы оказались ближе к её груди и тут же перепрыгнули на Паку, заставляя девушку невольно вздрогнуть. Просто, из-за неожиданности.       Вообще, при виде типичного серо-коричневой крысы, люди инстинктивно думают о помойке и ждут соответственного запаха, но эти животные, зацепившиеся коготками за ткань чужого платья, пахли совсем не неприятно. Сеном… сушёными травами и чем-то ещё, очень вкусным. Так обычно пахло в зоомагазинах. Каждый раз когда Пакунода проходила мимо подобных мест, ей казалось, что домашние питомцы питаются даже лучше чем иные люди.       Паку замерла, чтобы случайно не смахнуть увесистых горячих зверьков, с интересом обнюхивающих её волосы и лицо.       — … мне, кстати, тоже нравится твой запах. Не каждая девушка течёт, глядя на мои рисунки.       Чужие слова напоминали неожиданный удар наотмашь. Особенно, когда мужчина придвинулся ещё ближе, всё-таки заставляя девушку отступить и сунул руку ей под подол, проходясь пальцами по нижнему белью. По её влажному нижнему белью. […]       … Паку очнулась с горящими от удара костяшками пальцев, глядя на чужое лицо, на котором расцветал яркий след, явно грозящий превратиться в шикарный синяк на скуле уже завтрашним днём. Её собственные ногти впились в ладонь почти до крови — так сильно она сжала кулак, защищаясь.       — Ого. Валькирия.       Вместо того чтобы разозлиться и полезть в драку, — как все остальные ублюдки, которым приходило в голову домогаться до Пакуноды, — этот человек просто рассмеялся. И даже отступил назад, позволяя девушке отодвинуться от холодного стекла витрины.       — Придурок.       А что она ещё могла здесь сказать?       Может, «придурок со слишком хорошим обонянием»?       Девушка снова вспыхнула и сжала кулаки, понимая, что он каким-то образом ощутил её возбуждение на запах… словно он сам — большая крыса.       К слову о крысах — с Паку они не спрыгнули, а наоборот, взобрались ей на плечи и начали лизать шею, пробуя ту на вкус и, невольно, щекоча.       — Ахах…       Девушка точно так же, невольно, рассмеялась, пытаясь отодвинуть слишком резвых зверьков. Тушки у них оказались действительно увесистые, ощутимо давящие на плечи. А ведь на чужих плечах сидело не две, но около пяти крыс, совсем не меньшего размера. Несколько из них умывались, парочка вылизывала щеку хозяина салона и ещё одна самозабвенно спала, растёкшись толстеньким ковриком — свешиваясь с обоих сторон плеча.       Субтильный-то субтильный, но линия плеч у этого мужчины оказалась довольно широкой, относительно остальных пропорций тела.       — Они что — не дикие?       Да-да-да, вместо того чтобы сбежать, Паку задала крайне странный вопрос владельцу этого места… но какой смысл бежать, если она потом все равно вернётся обратно? Пакунода осознавала это даже не смотря на все смущение, горевшее сейчас под её кожей. А ведь кроме смущения там было недавнее возбуждение… и, теперь к ним прибавился адреналин. [она вернётся, потому что влюблена в эти рисунки и фотографии сильнее, чем в Куроро Люцифера]       — Они дикие. Пасюки. Только животные — не люди. Они или дарят свою симпатию, или нет. Третьего не дано.       Мужчина снова протянул руку и забрал тёплый пушистый вес с чужих плеч. Однако, кажется, крысам это не понравилось — одна из них возмущенно заскрежетала резцами, а вторая вовсе перепрыгнула на одежду хозяина салона, чтобы по ней спуститься на землю и скрыться в темноте переулка.       — Ну так что? Хочешь рисунок? Или подрочить?       Хозяин салона низко рассмеялся — скрипучим, неприятным смехом. Словно кто-то водил железкой по стеклу.       — Как-нибудь дотяну до дома. А то ты явно не собираешься уходить и вряд ли будешь платить за зрелище.       Обычно Паку не говорила пошлости… чаще она просто продумывала их мысленно. Пакунода ни с кем не дружила и почти не общалась, ей просто не с кем было так п`ошло шутить. Ну не с отцом же. Однако сейчас оно само собой вырвалось — видимо, от адреналина в крови, оставшегося с того самого момента, как девушка почувствовала прикосновение чужих пальцев… там. И это было удивительно не грубое касание. У Пакуноды имелось в активе несколько историй, когда местные с пьяных глаз пытались зажать её просто как — просто за принадлежность к женскому полу.       Именно тогда она и научилась бить чужие морды.       Сегодняшнее касание отличалось от тех случаев и от тех грубых рук, как день от ночи — оно было скорее поддразниванием, нежели реальной попыткой пристать. Сам же мужчина, стоящий напротив Паку, не казался ей противным. Может быть из-за этой глупой влюблённости в его рисунки? [ненормальная]       — А что если я заплачу за зрелище?       Только-только Пакунода начала успокаиваться, как щеки снова вспыхнули. Хотя, нет — в этот раз вспыхнуло все. Щеки, уши, затылок, шея… даже кожа под платьем наверняка пошла красными лихорадочными пятнами румянца. Была у Паку такая особенность — она очень некрасиво краснела.       — Все равно не буду. Я не шлюха.       Теперь в её тоне уже не было даже намёка на веселье, а сама девушка сделала шаг в сторону, собираясь обойти мужчину и уйти от сюда как можно скорее.       — Стой.       Он тоже сделал шаг — в ту же самую сторону, преграждая Пакуноде путь.       — Я не считаю тебя шлюхой. Ты слишком зажатая и закомплексованная для того, кто мог бы продавать своё тело на право и налево. Хотя ты могла бы. И многие с руками бы оторвали такую девчонку.       От слов хозяина салона, Пакуноду в прямом смысле слова взяла оторопь.       — Это был крайне сомнительный комплимент.       — Зато он точно заставил тебя поверить в то, что я не считаю тебя продажной девкой.       Мужчина усмехнулся, снова показывая свои острые клыки. Вместе с этим, в его чёрных глазах что-то блеснуло… он как будто был демоном, готовым предложить контракт на чужую душу и уже предвкушавшим как Паку подпишет его своей кровью.       — Я тебя давно заприметил.       Даже ноты в голосе хозяина салона изменились — стали гораздо более низкими и скрипучими, а темнота наступающего вечера, словно щупальца какого-то чудовища, потянулась к Пакуноде из-за чужой спины. От этих интонаций девушка почувствовала как задрожали колени… а ведь она была отнюдь не робкой и не пугливой. Скорее предусмотрительной и расчётливой. И, пусть девушка опасалась травли в университете, но прекрасно знала, что всегда есть возможность избавиться от неё, переведясь на дистанционное обучение. Да — будет неудобно и трудно, но ведь это все равно выход.       … с этим мужчиной выхода она не видела. Он напугал её своим появлением в самом начале и продолжал пугать сейчас. Пугать, а так же смущать. Однако все равно… был странно притягателен, даже своей нестандартной внешностью Он был, как сама Паку — только в отличие от неё он уже был свободен и творил невероятные вещи.       — Ты ходишь сюда чертовски долго. Думаешь, наверное, раз витрина заставлена фотографиями и завешена рисунками, то тебя не видно, но у меня везде камеры — по всему переулку. Сама понимаешь в каком районе находится мастерская.       От этих слов очень захотелось закрыть лицо руками и замотать головой, вспоминая сколько же времени Паку провела здесь, то и дело вздрагивая от любого шороха, готовая бежать как только дверь откроется и оттуда хоть кто-либо попытается выйти. Но она сдержалась. Она ведь уже не маленькая девочка. [… ей пришлось повзрослеть после смерти матери, чтобы стать хозяйкой в доме]       — Зачем ты мне все это говоришь?       Девушка сжала и разжала кулаки, словно хотела ещё раз врезать этому типу — от души и хорошо поставленным ударом, совсем не подходящим такой аккуратной и скромной на вид девушке.       — Чтобы объяснить кое-что.       Взгляд хозяина салона обводит фигуру Пакуноды с ног до головы, будто оценивает — как вещь перед покупкой.       — Я давно тебя заприметил и все думал когда же ты наберёшься смелости сюда зайти. А сейчас мне надоело ждать. Хочешь татуировку — я тебе её сделаю. Но только сам решу какую и где именно она будет. Смекаешь?       От подобного предложения, Паку ощутила как вся её злость и раздражение буквально улетучиваются, оставляя пустоту растерянности и недоверия.       — Это дорого. Я узнавала сколько стоит хорошая татуировка. Даже если ты будешь делать ту, которую захочешь, то, как минимум, надо будет платить за материалы.       А расходники не так уж дешёвы — по крайней мере для девушки, каждый день ходящей до университета пешком через пол города, — туда и обратно, — для девушки учащейся на бюджете; для девушки, таскающей с собой жалкие коробочки со скромным обедом и подрабатывающей везде, где предложат. У неё не имелось средств даже на новое платье, что уж говорить про татуировку.       — Если боишься, что я тебя изнасилую — то напиши кому-нибудь из знакомых. Меня зовут Фэйтан Портор. Адрес салона ты знаешь. Пускай стукнет в полицию, если не отпишешься через пару часов.       В голосе хозяина салона прозвучала откровенная насмешка.       — Это предложение действует только сейчас. Откажешься — не пущу на свой порог даже когда придёшь с деньгами.       — У тебя уникальная система ведения бизнеса, ты в курсе?       — Мне многие это говорят.       Фэйтан ссадил крыс на землю и теперь сам прошёл мимо Пакуноды к крыльцу салона, давая девушке выбор — последовать за ним, либо уйти.       — Если у тебя есть любые другие мастера, на чьи работы ты так залипаешь — пожалуйста, отправляйся потом к ним. Но почему-то я в сомневаюсь в правдивости данного утверждения. К слову, это тоже часть твоей оплаты — мне откровенно льстит то, какими глазами ты смотришь на мои работы.       Тёмный взгляд чёрных глаз гипнотизировал, а голос завораживал. Паку сама не поняла, как сделала шаг следом за Фэйтаном.       Словно одно лишь знакомство с этим мужчиной уже изменило её судьбу, словно она теперь героиня книги… на худой конец — хотя бы маленького рассказа. И, как у любой героини, после сегодняшнего дня её судьба изменится. Не этого ли она хотела? Возможность вынырнуть из удушающих серых будней, не стать замученной домохозяйкой, как мать. По этой же причине она и поступила в престижный университет. По этой же причине она не могла не восхищаться Куроро Люцифером, сумевшим подняться над всеми, хотя его происхождение так же не было особо выдающимся, как и у Пакуноды.       — Прекрасно.       Мужчина усмехнулся и достал из кармана джинс длинный старинный ключ, вставляя его в замочную скважину. [контракт подписан]       Стоило им войти, как в зале вспыхнул мягкий свет. Сквозь витрину и дверь никогда не было видно нутра салона, поэтому теперь Паку невольно начала разглядывать каждую деталь, дорисовывая свои фантазии реальными штрихами.       Журнальный столик с глянцевыми изданиями, посвящёнными пирсингу, татуировкам и модификациям тела. Фотографии работ, плотно укрывающие две из трёх дальних стен. Третья стена напоминала своеобразный зал славы — грамоты с различных конкурсов, свидетельства о курсах повышения квалификации, групповые фото с конвенций по обмену опытом. Кожаные, потёртые диваны, мягкие ковры под ними — чтобы ноги не леденели от кирпичного, холодного пола. Тяжёлая кованая вешалка для верхней одежды при входе и такая же кованая ваза для сушки зонтов.       — Топай сразу во вторую комнату.       Фэйтан закрыл дверь следом за ними — но не на ключ, а на солидную металлическую щеколду.       — Надеюсь, ты плотно поела прежде чем сюда притащилась. Сеанс на голодный желудок будет больнее.       Паку только кивнула в ответ, даже не оглядываясь на хозяина салона. Не потому что ей было плевать увидит он её кивок или нет, а потому что все внимание девушки оказалось приковано к фотографиям и эскизам. Многие из них она никогда не видела… и не увидела бы, не рискни зайти сюда. Теперь же ей хотелось рассмотреть все…       — Давай, топай.       Мужчина подтолкнул девушку в сторону высокой двери, мимо стойки ресепшена.       — Потом наглядишься.       Потом?       — Предлагаешь мне приходить сюда постоянно?       — Может быть. Если не убежишь после первых же линий.       … ведь татуировки — это больно. Пакунода знала, но что-то в ней было совсем не против такой боли. По сравнению с драками на улице или отцовскими затрещинами — это была боль которую ты выбираешь сам. Как когда она резала кожу после маминой смерти. Резала саму себя канцелярским ножом, пытаясь вытравить душевные раны физическими.       Паку так никому и не позвонила. И не написала. Фэйтан же ничего на это не сказал.       Просто ей некому писать. Отец пил так, что не помнил собственного имени, а друзья… у неё не было друзей. Никто не поднял бы шум, вернись она изнасилованная или избитая. Никто не стал бы её искать, даже если бы она пропала. Даже в университете лишь выдохнули бы облегчённо, отчисляя за прогулы — ведь она была стипендиаткой и не приносила им ни дзенни денег.       Государство, конечно, платило за её обучение, в случае стипендии — скажут многие. Однако в этом университете подобное являлось особо важным. Куда больший поток средств шёл со спонсорских пожертвований, когда семья того или иного студента могла, например, оплатить всей группе отдых на выходных на каком-то курорте или закупить новый инвентарь для аудитории.       У Пакуноды не было ничего, что можно было взять. Ни красоты, чтобы выставлять лицо Паку в рекламе, как Куроро Люцифера, ни покровителя, желающего пристроить девушку потеплей, ни семьи, ратующей за её будущее…       — Раздевайся. Я хочу посмотреть, где будет лучше сделать рисунок.       … поэтому, когда мужчина велел ей избавляться от одежды, она уже особо не сомневалась.       Туфли остались у входа в мастерскую, а платье отправилось на ещё одну вешалку. Ни Паку осталось только белье и лиф, который она так же сняла под внимательным взглядом татуировщика.       Забавно. в его взгляде не было ни капли вожделения. Хотя… с какой-то стороны это снова подтверждало, что такие женщина как Пакунода не особо кому-то интересны.       Она закинула лиф туда же, на вешалку, и прошла на мягкий ковёр, к кожаной кушетке.       Затрещала отрываемая от катушки пищевая плёнка. Фэйтан натянул несколько слоёв прозрачного пластика на кожаную обивку, прежде чем предложил ей лечь и однозначно не настаивал на том, чтобы она избавлялась и от белья. Видимо, ему было достаточно увиденного.       Сам мужчина сел рядом, — на крутящееся офисное кресло, — подвигая к себе этажерку с инструментами. Однако в первую очередь он взял блокнот и карандаш.       В помещении было тепло — тепло, но не жарко и Пакунода не чувствовала ни что она замерзает, ни что потеет. Яркие лампы освещали рабочее место в центре комнаты, оставляя углы теряться в кромешной темноте и отрезая этот пятачок света от всего остального мира. Они будто находились сейчас вдвоём где-то в другом мире, хотя всего через две двери была улица, дверь, окна… люди.       Здесь же оставались лишь хромированные инструменты, цветные баночки с красками, сменные одноразовые иглы и дурочка, продавшая душу за то, чтобы изменить свою судьбу.       И темнота.       Темнота из которой на Пакуноду, казалось, смотрели чужие глаза. Смотрели внимательно, не менее пристально, чем недавно смотрел на неё Фэйтан, оценивая, препарируя и пытаясь понять что тут забыла такая серость.       Под этим взглядом становилось ещё более неуютно и тревожно, поэтому Паку постаралась переключить своё внимание на что-то ещё… например на единственное фото, стоящее на этажерке с инструментами. В соседней комнате были сотни фотографий работ этого мужчины, которого просто язык не поворачивался назвать человеком. Здесь же — одно единственное, зато на самом видном месте.       Узкая, горизонтальная фотокарточка. Кадр захватывал верх чужих бровей, высокий лоб с ровной и чистой кожей, и начало линии чёрных волос. Посреди этого лба был нарисован замысловатый крест, похожий одновременно и на религиозный символ, и на мишень для снайпера. [мишень для человеческого внимания]       Кем нужно быть, чтобы сделать такое? Татуировка на лбу… это ведь не просто привлечение внимания…       — … это стигмата.       Даже не отрываясь от рисования, Фэйтан явно знал куда она смотрела… и знал о чем она думала. [как такого вообще можно назвать человеком?]       — Мой постоянный клиент.       Хозяин салона говорил между резкими звуками росчерков карандаша.       — Кожа на ладонях, на стопах и на лице обновляется чертовски быстро, поэтому он приходит подновлять татуировку каждые пару месяцев.       — И как долго?       Паку сложила руки на животе — чтобы хоть куда-то их деть. Ладони оказались противными и холодными, как у лягушки, выдавая волнение девушки. Но чужое фото все так же притягивало внимание, позволяя отвлечься.       — Года, два… десяток лет, наверное.       — Человек с такой татуировкой должен быть особенным. Да… она маленькая, но слишком уж символичная.       — Люди относительно спокойно относятся к татуировкам в наше время… но там, где их можно спрятать. Поэтому, сделать такую татуировку это все равно что сказать — плевать я хотел на социальную жизнь и обычную работу. Человека с такой татуировкой не возьмут ни в какое высокооплачиваемое место вроде корпорации. Да ладно — его даже в обычный офис не возьмут.       Паку захлопнула рот, поняв, что Фэйтан снова смотрит на неё, подняв лицо от блокнота.       — Все правильно.       Мужчина отложил карандаш, а затем взял какую-то ручку и начал обводить рисунок, положив поверх кальку. Он словно снова потерял всякий интерес к девушке рядом.       — Именно так и думает хозяин этой татуировки. А что значит для тебя рисунок на теле? Согласись — не самый обыкновенный фетиш… течь при виде чужих тату.       Губы мужчины в очередной раз за сегодняшний вечер изогнулись в усмешке. На миг, он снова посмотрел на Паку и в эти чёрные глаза попал отблеск ламп — самый яркий свет за сегодняшний день.       Они были не чёрными… тёмно-тёмно-голубые, практически фиолетового оттенка. Настолько тёмные, что казались чёрными, пока рядом не оказывался мощный источник света.       … а зрачки узкие, как у кошки.       Фэйтан наклонился обратно к эскизу и наваждение тут же пропало.       — Дело не просто в татуировке. Дело в том как именно она выглядит, что означает, как смотрится… все твои рисунки, без исключения, не оставляют равнодушными. Тёмные, мрачные, странные… но не скучные, не банальные. Каждая из них уже своим сюжетом может вызвать дрожь. Для того чтобы перенести такой рисунок на кожу нужно обладать определённой долей смелости. И потом… потом с этим рисунком придётся жить. Люди будут смотреть на него. Даже если он окажется в месте обычно прикрываемом одеждой, все равно кто-то увидит, рано или поздно. Например тот, с кем ты будешь заниматься сексом.       Пакунода говорит… говорит и говорит, и говорит. Девушку словно прорвало рядом с таким тихим, не перебивающим слушателем. Фэйтан кажется настолько же странным, насколько странными бывают её собственные мысли и желания.       — У тебя не появиться никакой дополнительной смелости после того как я сделаю рисунок.       Мужчина хмыкает, но он не смеётся над её словами. Он с ней… спорит? Это ещё более удивительно — разговаривать с кем-то на равных.       — Она у меня есть. Нет только денег.       Паку хмыкает в ответ.       — Смелость это, наверное все, что у меня есть. Ну, ещё может быть мозги… немного. Поступила же я в университет.       Девушка сама не замечает, как наконец расслабляется, съезжает по обмотанной плёнкой кушетке чуть ниже. И ладони снова нагреваются… а внизу живота просыпаются бабочки предвкушения.       — Для смелой девушки ты не очень-то смело одеваешься. Могла бы хоть пуговицы на груди расстегнуть.       Такое предложение вызывает у Паку тихий смех.       — Я что, похожа на дуру? В этом месте нельзя выставлять себя на показ если у тебя нет силы себя защитить.       … и в её университете тоже.       — К тому же, идти в одиночку против целой толпы — идиотизм.       — Смотри-ка, сколько достоинств уже набралось. Смелая, с мозгами, не идиотка, ещё и красотка. Даже не понятно что ты тут забыла. Нашла бы себе парня с деньгами, да жила счастливо.       Слова Фэйтана… она заставляют Пакуноду посмотреть на него более чем удивлённо.       — Что?       Он иронично и ехидно изгибает бровь, глядя в ответ.       — Может уже хватит надо мной потешаться? Пару раз ты вогнал меня в краску. Но подобные сомнительные комплименты не прокатят. Я видела себя в зеркале с утра.       В мастерской повисает тишина.       — Вот идиотка.       А теперь Фэйтан смеётся — и от этого смеха должны посыпаться все стекла, какие есть рядом, настолько это скрипучий, царапающий внутренности, пугающий звук.       — Все с тобой понятно.       Мужчина откладывает блокнот и ручку, а потом берет в руки одноразовую бритву и антисептик.       — Подвинься выше.       Низ кушетки раскладывается — раздвигается в стороны так, чтобы было удобно развести ноги и чтобы мастер мог подобраться везде, где ему надо.       — Мне придется выбрить волосы там, где будет рисунок, а так же обеззаразить кожу.       Пакунода мрачно смотрит на хозяина салона, однако все же делает как ей говорят. Она все ещё не видела эскиз, но отступать действительно некуда.       … да она и не хочет.       — Знаешь, постоять за себя ты действительно умеешь. Об этом очень ясно говорит будущий синяк у меня на морде. А вот ценить себя… этому тебе ещё придётся научиться, девочка.       Ватный диск с антисептиком холодит кожу, когда мужчина протирает пространство справа, под грудью Паку. Для этого ему приходится отложить станок и одной рукой придерживать крупную тугую грудь девушки — чтобы открыть себе рабочее место. Её сосок в итоге выглядывает меж его, неожиданно длинных, а ещё жутко костистых, пальцев, но это и близко не похоже на домогательство.       — Ты высокая, как фотомодель. У тебя шикарное тело. Гладкая ровная кожа. Хорошие волосы. Правильное и симметричное лицо. Полные губы, широкий разрез глаз, не обвисшая грудь. У тебя длинные пальцы на руках и длинные, относительно пропорций всего тела, ноги.       … и он не говорит ничего о шрамах на внутренних сторонах бёдер, хотя прекрасно их видит, сидя меж раздвинутых ног девушки.       Паку всегда оставляла их там, где никто не разглядит, даже если придётся раздеться. — Лучше избавляйся от комплексов, научись краситься и одевайся как следует. Когда ты разворачиваешь плечи и смотришь на мужчину сверху вниз с чувством собственного достоинства — никто не может назвать тебя некрасивой.       Каждое слово Фэйтана — жёсткое, но ещё более интимное нежели любое прикосновение пальцев.       Пакунода молчит — ей нечего сказать, нечего ему ответить.       Она молчит все то время, пока он обрабатывает кожу, пока уходит в темноту чтобы помыть руки и натянуть стерильные перчатки, она молчит, когда он настраивает машинку, выставляя на верхнюю полку этажерки необходимые ему иглы и краски.       … тишина прерывается только когда он прикладывает к ней рисунок на кальке, чтобы перевести его.       Огромный чёрный паук жадно обхватывает передними лапами все пространство под правой грудью, удобно устраиваясь на её правом боку и впиваясь жвалами в кожу. Каждая его лапка, каждая чёрточка — как произведение искусства. Даже жвала изображены так, будто прокалывают кожу насквозь, уходя глубоко в плоть.       — Пауки — жуткие насекомые. Все их боятся, потому что паук может быть ядовит и может укусить. Однако это не отменяет того, что пауки ещё и чертовски красивы. Если поймёшь, что ты красива, пусть не в классическом понимании этого слова, и если научишься пользоваться своей красотой — станешь не менее смертоносна.       Эти слова… она не ожидала их услышать.       Но, одновременно именно их она и жаждала.       Услышать от кого-то, что красива — пусть не от влюблённого парня, но хоть от кого-то.       А ещё эти слова — пророчество, которое она так хотела.       Её будущее, о котором она мечтала, решаясь продать душу колдуну.       Пакунода прикрывает глаза и закусывает губу, когда Фэйт ее касается машинкой в первый раз. Это больно — действительно больно. Кожа будто раскаляется под ударами иглы, под ярко горящими над головой лампами и под прикосновениями Фэйтана, стирающего лишнюю краску салфеткой с антисептиком.       Боль смешивается с жаром и завязывается узлом внизу живота, заставляя мышцы пресса нервно подёргиваться.       Однако именно на этом жар не останавливается, спускаясь ниже, и заставляя покрыться неровными пятнами румянца щеки, шею а так же грудь девушки.       Её белье снова намокает. Становится влажным, скользким и горячим. Насквозь.       Хочется сжать ноги, но между ними устроился Фэйтан, ни на что сейчас не отвлекающийся от своего дела. Поэтому Паку остаётся только терпеть — и боль, и тяжесть которой наливается плоть между ног.       — Кажется, я ненормальная.       Она не смеётся, чтобы не мешать мастеру работать, но откидывает голову на подушку кушетки, глядя в темноту, в которой должен скрываться потолок. Вот только лампы бьют так сильно и ярко, что там не видно ровным счётом ничего.       — Это плохо?       Ей чудится голос из той темноты, но в голове все плывёт. Она будто пьяная… или под кайфом. [скорее, второе] [под кайфом от коктейля из боли и эндорфинов]       — Хочешь стать обыкновенной? Хочешь прожить серую скучную жизнь? Хочешь и дальше прятаться в толпе? Хочешь похоронить себя заживо под нормами человеческого общества?       У темноты, говорящей с Паку — мягкий и бархатный голос Куроро Люцифера. Она слышала его — всегда со стороны. И ни разу, — обращённым к ней самой.       — Нет. Не хочу.       Боль окончательно развязывает ей язык. Боль, а ещё этот голос, вползающий в душу.       — Мне плевать на общество. Плевать на людей. Я просто хочу жить, а не существовать.       — В таком случае паук тебе более чем подходит.       Темнота с голосом Куроро Люцифера вползает под закрытые веки Пакуноды. Она не помнит в какой именно момент закрыла глаза, но ничего не может с этим поделать. Все тело наливается свинцом. Остаётся лишь ощущение боли, смешанной с возбуждением… и ощущение касания — мягкого, как крыло бабочки.       Чужие пальцы танцуют по животу Паку, спускаются вниз. Они не забираются под белье, но гладят через него — притрагиваются к разбухшему и напряжённому из-за притока крови, клитору. Стискивают его, нажимают, трут… сжимают между пальцев с силой так, что тело девушки сотрясается в судороге удовольствия, заставляя застонать и прогнуться в спине.       — Ну и? Услышал все, что хотел?       Фэйтан откладывает машинку в сторону, выкидывает иглы, выбрасывает испачканные в краске салфетки. Пакунода лежит в отключке на кушетке, а её бок влажно блестит из-за нанесённого сверху заживляющего и увлажняющего геля. Из-за этого же геля, паук на коже кажется абсолютно живым, невероятно объёмным.       И, нет — Фэйтан обращается совсем не к вырубившейся Паку. Он обращается к парню, сидящему на краю кушетки рядом с девушкой и задумчиво гладящему её по волосам.       Он черноволос и белокож — точь-в-точь как сам Фэйт. Его глаза практически такие же тёмные, как у хозяина этого салона. А ещё у него на лбу виднеется стигмата вытатуированного креста, сейчас не закрашенная тональным кремом и не скрытая спортивной повязкой.       — Мне казалось, она преследует меня, приходя день за днём к твоему салону. А оказывается, это просто судьба. Господин Случай, наверное, знатно повеселился, глядя на то как мы несколько лет проходим мимо друг друга.       — Я тебя не об этом спрашивал.       Мужчина убирает этажерку, откатывая её в темноту — туда откуда все это время Куроро смотрел и слушал их с Пакунодой.       — Я услышал все, что хотел. Эта девчонка действительно интересна. Когда она придёт в себя — предложи ей поработать в твоём салоне. Пускай познакомится с остальными членами нашей семьи.       На этот приказ Фэйтан только кивает. Здесь не о чем спорить. Если Куроро хочет что-то — он это получает. [что-то…] [… или кого-то]