***
— Все горожане должны соблюдать меры предосторожности, — прокричал герольд в черно-золотом с лестницы, ведущей в корчму «Зимородок», окруженную небольшим отрядом назаирских моряков в сверкающих хауберках и черных сюрко, отороченных индиго. — Помимо прочего они включают: кипячение питьевой воды, устранение всех плохо пахнущих продуктов питания и отбросов из своего жилья, и при необходимости, уничтожение всех домашних и любых других животных, которые могут способствовать распространению заразы. — Вы хотите убить наших собак, нильфгаардцы? — крикнул кто-то из толпы. — Почему бы не начать с нас самих? — человек плюнул в направлении одного моряка, который тут же взмахнул гизармой, но унтер офицер остановил его. — Эти приказы изданы для вашей же безопасности, — продолжил герольд. — Подписано Цириллой Фионой Элен Рианнон, наследной принцессой Нильфгаарда и наместником северных территорий по приказу его милости императора Эмгыра вар Эмрейса.***
— А теперь слушайте сюда, — сказал Золтан. — Если мы не составим чертов план на случай непредвиденных обстоятельств, то все окажемся в сточной канаве, в крови, с разбитой головой. В главном зале корчмы «Шалфей и Розмарин» (или как там переименовал его проклятый Лютик на этой неделе) собралась маленькая группа банкиров, торговцев, ремесленников, наемников и откровенных бандитов, поскольку другого руководства краснолюдского населения Новиграда не существовало. Мозаичные витражи пропускали разноцветные солнечные лучи, заставлявшие частички пыли танцевать вокруг стола, где собрались краснолюды. — Что еще за непредвиденные обстоятельства? — спросил щеголь в синем дублете, расшитом жемчугом, и в сдвинутом набок шелковом берете с острым фазаньим пером. — Мы ведь не умираем. Потому что лучше людей знаем, как выжить в грязи, — когда он говорил, его мягкая черная борода переплеталась с золотым орнаментом. Кое-кто из присутствующей молодежи согласно кивнул. — В этом-то и есть охеренная проблема, безмозглый кретин, — Золтан ударил кулаком по столу. — Мы не умираем! Поэтому даже те, кто относился к нам терпимо, начнут думать, будто мы отравляем колодцы. А вы прекрасно знаете, на что способны напуганные, обозленные люди. — В таком случае, мы просто уйдем, — пожал плечами щеголь. — Такое уже бывало. Все равно мы не держим под рукой серьезных активов, здесь только бумаги. — Вы — может быть, господин банкир, но не мы, — покачал головой другой краснолюд, дублет которого плохо сочетался с массивными руками кузнеца. — Мы с парнями двадцать лет трудились в кузнице в поте лица. Думаете, сможем унести их на себе? — несколько мастеровых закивали. — Или продать, — щеголь улыбнулся. — Уверен, я смогу найти вам покупателей. Лицо кузнеца вспыхнуло, он невольно потянулся за топором, но Золтан указал на дверь: — Почему бы вам немного… — Довольно! — воскликнул старый Вивальди. В комнате воцарилась тишина, когда краснолюд, выглядевший сегодня еще старше обычного, обвел комнату взглядом. — Я прожил гораздо дольше, чем большинство из вас, и в первую очередь потому что чую погром, когда он близок. А он сейчас близок, если ничего не изменится. Золтан прав, либо мы готовимся бежать, — он вскинул украшенную драгоценностями руку, останавливая протестующих ремесленников, — либо готовимся впустить Нильфгаард. — Он поглядел каждому в глаза, старый Вивальди, один из богатейших банкиров севера Яруги, как говорили, единственный краснолюд, превосходящий по состоянию короля самого Махакама. — Я слишком стар бегать.***
— Это кара небесная! — кричал окруженный горящими свечами и религиозными атрибутами священник, стоя на телеге, покрытой потрепанным алым полотнищем. — Это кара за жизнь рядом со скверной и нелюдями. Они пользуются нашей милостью, вырывая у нас изо рта кусок хлеба и воруя деньги из наших карманов! Маленькая кучка людей, около дюжины, стояла перед ним с обеспокоенными лицами. Одни сжимали темно-красные четки, другие скептически скрестили на груди руки. Сложно было сказать в этот момент, кто из них более прав. — На нас нападают! — продолжал священник. — А его святейшество сказал сегодня: поднимите меч для защиты от тех, кто захватил эти земли, пока мы бездействовали в наивной терпимости. На другом конце площади быстро шла эльфка, таща за руку своего сына-полукровку, который смотрел на людей широко раскрытыми глазами. Взгляды следовали за ней — презрительные, злые, даже испуганные. Презрение было нормой. Злость — случаем. Но страх напугал ее. Она считала, что терпимость не должна включать в себя страх.***
Его святейшество находился в редком расположении духа, заметил Зигфрид, проследовав за молчаливым служителем в личные комнаты иерарха. Большая, богато украшенная комната с разрисованными оштукатуренными стенами, мозаичным полом и окнами, выходившими на восточную сторону Храмового острова, — образ жизни его святейшества весьма отдаленно напоминал уединенное бытие, ожидаемое некоторыми от священника. Зигфрид, сам живший когда-то в обители просто, но удобно, давно уже не имел особых ожиданий, когда речь шла про образ жизни высшего духовенства церкви. В конце концов, святой Лебеда учил, что тела наши всего лишь пустой сосуд, пришедший на землю только чтобы выполнить священную работу. Так почему бы не содержать этот сосуд в хорошей форме и удобстве для ее выполнения? Во всяком случае, это была всего лишь теория, которую Зигфрид, одетый вместо доспехов и сюрко в простую жреческую мантию из темно-красного льна, обдумывал, следуя в покои иерарха. После проповеди иерарх был многословен, подобно какому-нибудь артисту после успешного представления. Бушуя в своей комнате, все еще в облачении, окруженный взволнованными людьми и молчаливым великим инквизитором, его святейшество позволил всем услышать его мысли о сегодняшней службе. — Вы видели толпу, Гелвид? Прошло много времени с тех пор, как мы наблюдали подобное, — иерарх на мгновение замер, позволяя жрецу снять с него тяжелую золотую цепь. — На святой день — бывало. Но на ежедневной проповеди? Великолепно, — жрецы помогли ему разоблачиться, и он прогнал их жестом руки, а затем обернулся к Зигфриду, который низко поклонился. — А, великий магистр! Как вовремя. Вы видели толпу? Действительно, еще можно было слышать людей, когда помощник открыл окно и отошел в сторону. В смесь запахов горящего угля, гниющих отбросов и затхлой городской воды вливались ароматы благовоний и мирра от пламени. — Видел, ваше святейшество, — ответил рыцарь. — На самом деле, я стоял среди них. — О, правда? Гелвид, почему мы не обеспечили великому магистру лучшее место, чтобы слушать проповедь? Прежде чем Гелвид успел произнести хоть слово, Зигфрид ответил сам: — Благодарю, ваше святейшество, но в том не было нужды. Я предпочитаю стоять среди людей, которых обязан защищать, ибо таков принесенный мной обет, — он ненадолго прервался. — Или, по крайней мере, обет, который я собираюсь принести. — Уверен, так и будет, великий магистр! — Хеммельфарт блаженно улыбнулся. — Кое-кто из ваших людей мог потерять веру, но это изменится. Только взгляните на сегодняшнюю толпу! — он вытянул мясистую руку по направлению к городу. — Они снова собрались у ног святого отца церкви. Когда у дверей появилась смерть, к кому они обратились? К поэтам или врачам? К Нильфгаарду? Нет, к нам, — он обернулся, и Зигфрид с удивлением увидел слезу на его щеке. — Это трагедия, и я чувствую боль каждого страдальца. Но возможно, великий магистр, возможно, это знак божий. Возможно, так он решил отделить зерна от плевел. — Стоя на фоне окна, в лучах утреннего солнца, он казался окруженным сиянием. — Возможно, так он позволяет нам навести порядок в этом городе. — Мудрые слова, ваше святейшество, — Зигфрид склонил голову, чтобы иерарх не увидел выражения его лица. Краем глаза он заметил Гелвида, бесстрастно глядящего на иерарха. Он не знает. Он не знает, что ты сделал, Гелвид. Что мы сделали. О, глупец, ты приговорил нас к вечному проклятию во имя человечества. Будь Зигфрид рыцарем, он рассказал бы правду здесь и сейчас. Но он был магистром, рыцари нуждались в обретении цели, и ради их спасения, невзирая на возможность проклятия его вечной души, он хранил молчание.***
Когда Тамара вернулась вечером в поместье, оно представляло собой уже не такой шумный улей, каким было несколько дней назад. Повсюду еще сновали курьеры, но двор куда менее походил на склад, чем на прошлой неделе. Толпы истцов, временами собиравшиеся в усадьбе, тоже исчезли. Теперь же, как отметила Тамара, передавая поводья своего коня конюшему, наблюдалась другая крайность. Деятельность четкая, упорядоченная, как при подготовке оружия, которое только еще собирались использовать. Тамара закатила глаза от такого сравнения. Когда-то, протрезвев после очередного запоя, через пару недель после прибытия в замок Вроницы, ее отец заявился с охапкой шелков и цветов для матери и почему-то со сборниками поэзии для нее. Это было случайное собрание, поскольку ее отец, помимо всего прочего, был неграмотным. Всего лишь жалкая попытка угадать с подарком для девушки, уже взрослой для кукол, но еще слишком молодой для шелков. Не желая проводить время со своим отцом и, конечно, лишенная друзей подходящего возраста или пола, она на несколько месяцев погрузилась в работы величайших мастеров, хотя на самом деле мало кто из них был действительно великим. Это случилось еще до появления странствующих проповедников, познакомивших ее с доктринами и путем святого огня, а потом она сожгла книги в ничтожной надежде очиститься перед богом. Но кое-что запомнилось и всплывало в сознании в самое неподходящее время. — Как прошла проповедь? — Роза спускалась по главной лестнице здания. — Вдохновляюще, — ответила Тамара. — Гимны были прекрасны. Она направилась ко входу в подвал, когда Роза подошла ближе. Кухня поместья располагалась в основании западного крыла. Большие печи трещали весь день напролет, пока повара готовили еду для наместника, разных гостей, придворных, слуг и солдат. Несколько пекарей замешивали огромные массы теста для хлеба, пока другие лепили пушистые кексы, похожие на башни Нильфгаарда, подмастерья щипали кур и уток на обед наместнику, помощники высыпали чаны мелко нарезанных овощей в массивные котлы для тушеного рагу, пока повара мастерски обрабатывали куски рубца. Маленькая стайка кухонных мальчишек сидела вокруг низкого стола и лепила клецки, а крепкая служанка уносила горы грязных сковородок в другую комнату для мытья. Помещение наполняли запахи жареного мяса, давленного чеснока, кипящих трав и печеного хлеба. Краснолицый главный повар руководил процессом из центра подвала, а бдительные стражники следили за приготовлением еды. В конце помещения стояли несколько столов с простыми лавками для слуг, чтобы они могли поесть. Роза и Тамар устроились друг напротив друга. Подмастерье повара, у которой стекал пот из-под косынки на голове, молча поставила перед ними миску с клецками, утонувшими в густой свекольной подливе, половину каравая с медом и две большие глиняные кружки с сидром. Тамара жадно набросилась на клецки, пока Роза довольствовалась куском хлеба. — Знаешь, я подумывала как-нибудь съездить с тобой, — вдруг сказала Роза. Тамара замерла, не донеся ложку до рта, и посмотрела на покрасневшую девушку (на самом деле Роза была на два месяца старше, чем Тамара, но та продолжала думать о ней, как о девчонке). — Конечно, если ты не против. Я сопровождала отца, когда было нужно, но дипломатические сборища сильно отличаются от общины. Тамара коротко кивнула и покачала головой. — Сейчас не самое подходящее время, — она продолжила жадно поглощать пищу. — Из-за беспорядков, ты имеешь ввиду? Это же не будет иметь значения, если я поеду инкогнито? Церковь приветствует всех, я слышала это бесконечное количество раз с тех пор как оказалась в Новиграде. — Сейчас не самое подходящее время, — повторила Тамара. Клецки кончились, она поднесла миску ко рту и выпила подливу. В уголке рта показалась единственная капля, и Роза увидела, как кроваво-красная жидкость медленно катится по ее подбородку. Тамара поставила миску на стол и поднялась. — Куда ты? — вскинулась Роза. — Нужно предоставить доклад наместнику, — хмуро произнесла Тамара. — Советую немного подождать, — лейтенант подвинула ей сидр. — Если уж я не смогла присутствовать, то должна хотя бы услышать о проповеди. А кроме того, — она поморщилась, — не стоит сейчас навязываться ее высочеству.***
Карта города лежала на столе бывшей гостиной, ворота, каналы и известные въезды обозначали красные чернила, углы удерживались серебряными подсвечниками с потухшими свечами. — Полагаю, нужно вызвать периферийные гарнизоны, — палец Цири скользил по карте. — У нас есть отряды в Оксенфурте, у замка Вроницы, в Роггевене и у фортов, рассеянных выше и ниже по Понтару. Если вызовем их, то сможем усилить здешние патрули и будет уже не важно, шевелит ли задницей стража. Тем временем следует выдвинуть бригаду Импера из поместья в сам город, — она указала доки на карте. — Торговля сейчас замедлилась из-за эпидемии, поэтому можно арендовать, учти, Морвран, арендовать, –Цири подняла палец вверх, — некоторые склады, чтобы использовать их как казармы для прибывающего подкрепления. — У меня нет вопросов насчет подкрепления, — Морвран хмуро смотрел на карту, — но так ли уж необходимо дробить отряды в городе? Лучше сосредоточить силы. Или нам придется поставить поместье в уязвимое положение в случае нападения. — Морвран, — глаза Цири на мгновение полыхнули огнем, — в Новиграде в любой момент может вспыхнуть полноценный погром. Сейчас нам нужно как можно больше отрядов в городе, а рядом только часть из Врониц. Гарнизон Оксенфурта рассредоточен по окрестностям, проводя операцию против разбойников, их сбор и подготовка к переброске займет очень много времени. — Даже если и так, войска, введенные в город прежде, чем мы соберем силы, могут разозлить противников, более того, пока у нас мало войск, чтобы подавить бунт… — Мы не собираемся заниматься подавлением никакого бунта, черт возьми! — Цири ударила кулаком по столу, из-за чего один серебряный подсвечник зашатался, упал и покатился. — Нужно спасти жизни людей, Морвран, хороших людей, которых используют как козлов отпущения в игре, которой мы не понимаем. Генерал кивнул, его лицо оставалось спокойным, хотя ногти впились в ладони, спрятанные за спиной. — Прошу прощения, я неверно выразился… — Нет, — Цири с досадой покачала головой. — Вовсе нет, Морвран. Потому что для тебя они не народ, верно? О, я не имею ввиду, что вы предвзято относитесь к эльфам. Но для тебя они всего лишь показатели, ведь так? Допустимые потери в каких-то имперских интригах. Лучше потерять сотню их, чем одного из нас. Они не нильфгаардцы, как ты, и поэтому ничего не значат? — она снова посмотрела на карту, борясь с эмоциональной вспышкой. Морвран некоторое время рассматривал свои сапоги. Наконец, он тихо сказал: — Я думал, мы нильфгаардцы? — Ты. Но не я. Я цинтрийка. Это твоя империя, не моя. Генерал некоторое время молчал, а потом так же тихо продолжил: — Империя должна оставаться империей для всех ее жителей, в противном случае она ничего не стоит. Вы сказали мне это, уезжая в Вызиму. Если вы, будущая императрица, не верите, что она что-то значит, тогда какие у нее шансы? Цири скрестила руки на груди и хмуро смотрела на него. — Дробление частей может привести к поражению, — продолжал Морвран, — либо на улицах, либо в других местах, куда враг нанесет удар. А поражение может покачнуть имперские позиции на северных территориях и разжечь новую войну. Или поставит под угрозу ваше положение еще до того, как вы займете трон… — Я не позволю людям умирать, чтобы посадить свой зад на трон. Из всех банальных причин остаться в стороне… — Тогда вы не понимаете свою ценность и неприятные последствия своих обещаний. Это не о выборе, кому умереть, и я не считаю жизнь других людей менее ценной, чем наша, — Морвран прервался и глубоко вздохнул. А потом сказал то, о чем не говорил даже своему отцу: — Между войнами я принял командование батальоном, размещенным в верховьях долины Яруги. Мое первое командование, и честно говоря, отец имел к этому больше отношения, нежели моя гениальность. Я провел там месяц, а потом в форт пришел староста ближайшей деревни. Он сказал, что один из моих солдат вломился в дом к семье кметов, живших уединенно, и убил их из-за нескольких флоренов, вина и горячих пирожков. Мы знали, что у многих оставалось оружие, еще с войны, и что может вспыхнуть новое восстание, если мы не будем осторожны. Поэтому я пытался действовать осмотрительно. Я заверил старосту, что мы проведем полноценное расследование, а затем приказал офицерам просмотреть списки дежурств, обыскать личные вещи солдат, допросить отряды, которые могли что-то знать. — Ты поймал убийц? — спросила Цири. — Нет. Более того, у нас не было никаких признаков, что это сделали наши солдаты, только слова старосты. И однажды вечером мой заместитель, опытный командир, пришел в кабинет. Он сказал, если после того, как мы во всеуслышание обещали, что виновные лица понесут наказание, заявить, будто мы ничего не нашли, никто не поверит. Более того, сказал он, приняв на веру слова доброго старосты, я уже принял на себя ответственность за этот случай от имени имперской армии. Поэтому при обвинении теперь кого-то другого, нам никто не поверит. Те люди понимали, что они не нильфгаардцы, тем легче было поверить, что мы просто игнорируем проблему, — Морвран сжал кулаки. Последняя часть была самой тяжелой. — Поэтому в конечном счете мы собрали весь отряд во дворе. Сказали им, что не смогли найти виновного, но наш долг и честь велит дать старосте хоть что-то. Поэтому будем тянуть жребий. И один человек, боги, я забыл его имя, был выбран, лишен доспехов и передан деревне, — голос Морврана звучал тяжело. — Они забили его до смерти молотилами. Потому что я, самонадеянный и глупый мальчишка, обещал им правосудие. Настоящего убийцу мы так и не нашли. В комнате повисла тишина. Цири собралась заговорить, но Морвран, по-видимому, овладел собой и вновь заговорил: — Прошу прощения, ваше высочество, я не собирался утомлять вас такими историями. Я всего лишь хотел призвать вас действовать осторожно и помнить, что вы говорите не только за себя. Я могу удалиться? Цири медленно кивнула. Когда Морвран повернулся, чтобы уйти, она сказала: — Я не смогу изменить себя, Морвран. Ни ради трона, ни ради Нильфгаарда, ни ради… кого-либо. — И я никогда не попрошу об этом, — Морвран поклонился.