Книга номер два

Громова поправила футболку, убрала торчащий у шеи край провода. Кожа на груди чесалась от липучек и пластыря. — Как ты будешь с этим спать? — спросила Фирсова, указав на связку проводов под тканью. — На спине, — объяснила очевидное Громова и взяла маркер. Она собрала длинные светлые с золотым оттенком волосы, аккуратно зафиксировала заключенную в гипс руку Тополя и продолжила рисовать на ней узоры. Ласточки, кексики, анатомическое сердце, бутылка с ромом. Тополь смотрел в ночь. Щёки блестели от слёз. Он молчал. Ребята сидели на крыше, опасно свесив ноги. С тринадцатого этажа открывался вид на светящийся вывесками центр, ленты шоссе, бегущие в разные стороны от кольца, и завод — огромные трубы, выдыхающие клубы дыма. Обычно завод не было видно, он находился в низине и днём не дымил. Но с крыши можно было разглядеть его устрашающий, ржаво-красный организм. Тополь вскинул голову и посмотрел на рыжеватые от света фонарей облака. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть сквозь мутную пелену звёзды. Фирсова заметила тёмные пятна на его коже. Она цокнула языком и поджала губы. Тополь встретился с её осуждающим взглядом. — Козлина оставил на тебе слишком много меток, — теперь она указала на гипс. — Я же говорил, это не он, — картавое «р» Тополя смягчало серьёзный тон. — Если он сам не приложился, это не значит, что не виноват, — добавила Громова. Тополь раздражённо вырвал руку. Сжался, обнимая колени. Маркер выскочил из пальцев Громовой, стукнулся о зернистое покрытие крыши. Она обняла Тополя и уткнулась носом в его щёку. — Фу, ненавижу этого ублюдка. И всю их семью, — выплюнула Фирсова. — И хочу, чтобы ты тоже ненавидел его. — И я этого хочу... Он уронил голову на колени, плечи затряслись от всхлипов. — Вам не кажется, что в нашей жизни слишком много говнюков? — спросила Громова. Фирсова расхохоталась, осушила бутылку и небрежно откинула её назад. Вздрогнула от звона битого стекла. — А может, все вокруг нормальные, а говнюки — мы? Они замолчали. Завод, гордость Кривого Рога, был похож на лежавшего в канаве, медленно умирающего курильщика. Он выдыхал в небо клубы ядовитого дыма, пачкал луну, гасил звёзды. Он пыхтел, задыхался и кашлял. Дарил жителям рабочие места, отнимая здоровье взамен. — Я лучше сдохну, чем останусь здесь, — шепнул Тополь, стирая влагу с лица. Послышалась вибрация. Громова достала из шорт телефон. Увидев смс-ку, не сдержала улыбку. Датчик, пристегнутый к проводам под футболкой, запищал. Фирсова, подсмотрев, от кого было сообщение, перегнулась через Тополя, выхватила телефон, и, прежде чем Громова успела возразить, швырнула его с крыши. — Какого?.. Что ты творишь?! — Я куплю тебе новый, — сказала Фирсова, продолжая невозмутимо глядеть на дым. Громова открыла рот, чтобы разразиться тирадой обвинений, но слова застряли в горле. Тополь наклонился посмотреть, что стало с телефоном — вдребезги, ни единого шанса. Перед его глазами вспыхнули картинки. Живот скрутило. Подступила тошнота. Тополь не выдержал, поднялся и отошёл назад, подальше от края. Без него стало неуютно. Между девочками пронёсся холодный ветер. Помолчав несколько мгновений, Фирсова задумчиво сказала: — Ты знаешь, я даже завидую тебе. Громова и Тополь удивлённо обернулись. Фирсова пожала плечами: — Страдания — это лучше, чем ничего не чувствовать. Громова потянулась к Фирсовой и с сожалением провела рукой по её выбритому затылку. Смотреть на короткие, как у мальчика, волосы было непривычно. — Убери руки, — Фирсова увернулась. — Кать… Громова знала, что сделает только хуже, но придвинулась, обняла Фирсову, прижала её голову к груди и нежно поцеловала в висок. — Сделаешь так ещё раз, и я тебе въебу. После всего, что Фирсова пережила за этот чёртов две тысячи двенадцатый, ей хотелось отмыться. Но сколько не стой под душем — память не сотрёшь. Казалось, воздух города пропитан липким стыдом, казалось, трубы завода извергали его. Казалось, каждый вдох очернял лёгкие, засорял их крупицами сожаления. Частички тьмы проникали в кровь, попадали в самое сердце, в каждую клеточку. Очиститься поможет только… Тополь стоял на противоположном краю крыши, прижимал переломанную руку к груди и не мог придумать аргумент против. Он обернулся, окликнул девчонок. Усмехнулся и грустно сказал: — Передайте Нью-Йорку привет от меня. — Тополь, стой!!!