Книга номер два

Полутора годами ранее... Фирсова и Громова жались друг к дружке в одинаковых осенних сапожках и полупрозрачных колготках фирмы «Нет, мне не холодно». Серебряные толстые цепи на щиколотках позвякивали в такт топоту. Никакой холод не заставил бы надеть несуразные прошлогодние ботинки. Зря, что ли, девочки ждали скидки на вагабонды мечты? Тополю повезло: родители раскошелились на утеплённые мартинсы из чёрной кожи, на грубой подошве и с жёлтыми шнурками. Но он всё равно мёрз. — Оттого, что тощий! — сказала бы его бабуля. — Почти прозрачный! Как бы ветром не унесло. Давай насыплю добавки. Что значит «не хочу»? Ты мужчина? Мужчина. Значит есть должен, как мужчина. Тополь пританцовывал с телефоном в руках, пытался выяснить верный адрес. Окоченевшие руки не слушались, кнопки черно-белой Нокии не нажимались. — Может она наебала тебя, Тополь? — у Фирсовой уже синели пальцы, но пальто она принципиально не застёгивала. Модница. Обязательно нужно было показать серые, экстремально обтягивающие джинсы, футболку с принтом «Guns-n-roses» и длинный кардиган, целью которого было скрыть жирные бока. — Лена, в отличие от тебя, нормальный человек, — поморщил покрасневший нос Тополь и приложил телефон к уху. Лена, подруга детства и по совместительству соседка Тополя, пригласила его на вписку, приуроченную к исконно русскому празднику — Старому Новому году. — Бери с собой девчонок, — подмигнула она, забирая пакеты, которые Тополь помог затащить на четвёртый этаж. — Мы будем тусить у Арса на даче. Там много места. Тополь вздрогнул. Виду не подал. Когда тебя зовут на вписку старшаки — нужно держать лицо. — Ну… не знаю. Ты уверена, что мы там будем в тему? — А почему нет? Вы кажетесь приятными, а мы не кусаемся. — Пф! Приятными… — Возьмите с собой мажорного бухлишка, Бэйлис какой-нибудь, и дело в шляпе. Тополь представил, как Фирсова недовольно предъявит: «Откуда у меня деньги на ваши изыски? Портвейн «Три семёрки!» — выбор пролетариата!». Придётся закинуть за неё. Как всегда. — Ладно… Тополь старался казаться незаинтересованным, но в то же время взволнованно продумывал что наденет. Он в секунду успел представить, как заходит в комнату-склад, как перебирает вешалки на хромированной трубе передвижной стойки, как на него с гладилки падает гора постиранной одежды, как он роется в коробках с обувью, как находит «фу, это давно пора выкинуть», как фотографирует каждый скрупулезно подобранный наряд. Тополь вспомнил о любимом цифровом друге, прокашлялся и предложил: — Я могу взять фотик, поснимать вас. — Да, давай! Класс! Приходите! К тому же там будет чувак, который, как мне кажется… — Лена многозначительно поиграла бровями, — ну… такой, как ты. Я могу вас познакомить. — Ой, Лен. Давай без этого, — небрежно отмахнулся Тополь и залился румянцем смущения. Дача Арса, местного Курта Кобейна, находилась в глубине частного сектора на окраине Кривого Рога. Мало кто мог с точностью сказать, был ли это ещё город или уже село. Гравийная дорожка блестела под коркой льда. Осенние сапоги скользили. Фирсова материлась, побуждая сельских собак на перекличку. Тополь хохотал. Громова ловила снежинки языком. К симфонии ругани и лая присоединился писклявый рингтон. Телефон Фирсовой не унимался целый вечер. — Кто это? — спросила Громова, указывая на вибрирующий карман. — Маха, — ответила Фирсова. Тополь с сожалением поджал губы. Пнул камушек. — Чего он хочет? — А я ебу? Наверное, чтобы я послала его на хуй ещё раз… — Фирсова заглушила звонок. По мере приближения к домику взгляд Фирсовой становился всё более надменным. Громова, пряча руки в карманах, ковыряла заусеницы. Тополь внимательно наблюдал за подругами и посмеивался про себя. За много лет он выучил реакции девчонок: чем ближе контрольная или важное свидание, тем более окровавленными становились пальцы Громовой. Раньше она грызла ногти. Потом стала делать маникюр. Но аккуратно выкрашенные ноготки по-прежнему обрамляло обкусанное месиво плоти. Фирсова в особо опасных ситуациях включала режим «Мне похуй». Казалось, она могла бы пройтись в кадре индийского боевика со взрывами, выстрелами и летающими людьми, и сохранить при этом невозмутимое выражение лица. Тополь поправил сумку, ремень которой больно давил на ключицу. Внутри звякнули бутылки. Интересно, он сегодня напьётся вместе с Фирсовой или займёт пост трезвенника с Громовой? Телефон Фирсовой снова запищал. — Сука. Из глубины кармана показался белый слайдер с оранжевыми кнопочками от Sony Ericsson. — Ды ты, блять, заебал! — крикнула Фирсова экрану. — Я щас, — она отвернулась и ответила на звонок. — Что ты хочешь? Что?.. Нет, Маха, мы это обсуждали. Иди… Кого? Ты охуел?! Удали! Фирсова отошла под единственный на дороге фонарь. Тёплый свет падал конусом, переливался на длинных волосах. Фирсова казалась фарфоровой матюкливой статуэткой, которую спрятали под золотистым колпаком, чтобы усмирить поток словесной грязи. Снежинки пугались её резких движений. Собаки разрывались. Тополь закатил глаза и встал поближе к Громовой. — Нервничаешь? — ухмыляясь, спросил он. — С чего бы? Вместо ответа он толкнул её носком ботинка. Улыбнулся шире. — Успокойся, Тополь! — Громова стукнула его по плечу, намекая на абсурдность догадок. Неделю назад, когда девочки зависали у Тополя дома, изучая во «Вконтакте» всех, кто будет на вписке, Тополь пригрозил Громовой: — Только не смей влюбиться в этого Арса. — Почему ты говоришь это именно мне?! — возмутилась Громова. — Сами в него влюбляйтесь! Фирсова и Тополь зашлись диким хохотом. Они успели потерять счёт многочисленным влюблённостям Громовой. Вчера её увлекал Лёня из 3-А, сегодня Джаред Лето, а завтра папа одноклассницы из художки. Она посвящала им стихи, составляла подборки из песен на стене «Вконтакте» и плакала, растянувшись в страдальческой позе на пёстром шерстяном ковре. Самые серьёзные отношения длились две недели. За столь скромный тайминг она успела пережить восхищение, страсть, первый поцелуй и тотальное разочарование. Парниша оказался скучным и тупым. Но Громова не сдавалась. Она перечитывала «Джейн Эйр», пересматривала «Титаник» и надеялась, что однажды в её жизни приключится настоящая Яркая любовь. — Если ты втрескаешься в него, то сто проц захочешь остаться в этой дыре, — сказала Фирсова. Она сидела за компом Тополя и лазила во «Вконтакте». — И плакали наши планы, — добавил хозяин компа. — Ага-ага. Нарожаете белобрысых пиздюков батькам на радость. Фирсова перелистывала фотки Арса Прокофьева. Остановилась на той, где он был в майке, обнажая множественные татуировки на плечах. — Ну, смотри, какой волшебный прынц! Грех не влюбиться! И звучит красиво: Полина и Арсений Прокофьевы! — Я не собираюсь никого рожать! И фамилию никогда не поменяю! Алло! — Громова злобно швырнула подушку в Фирсову. Та отмахнулась, едва не сбив чашку с чаем. — Почему бы тебе самой не влюбиться в него? — О, нет, увольте, — Фирсова сделала глоток чая, оттопырив мизинец. Она испытывала слабость к словесному пафосу. —У меня отвратительный вкус на мужчин. — Подтверждаю, — кивнул Тополь. — Вы меня бесите! Я вам не какая-нибудь тупая тёлка! Это, — Громова ударила кулаком по логотипу «I love NY» на груди, — превыше всего. — Ну-ну… — Кстати, про планы, — поспешила перевести тему Громова. — Ты писал той чувихе, которая ездила по ворк-н-тревел? — Писал. Она меня отморозила. — Ну и хуй с ней, — Фирсова встала из-за стола и плюхнулась на кровать между ребятами. — Сами справимся! — Нет, не справимся! — Громова ткнула её локтем. — Давайте я ей напишу. Чем больше у нас будет информации, тем больше шансов. — Как хочешь, — отмахнулась Фирсова. В тот день они больше не говорили ни об Америке, ни об Арсе. Ребята нашли нужный адрес. Дачей оказался одноэтажный покосившийся домик хитровыдуманной планировки. Громовой пришлось присесть, чтобы не стукнуться лбом о дверной косяк. Тополь сложился вдвое. Ребят встретила веселая подвыпившая компания. Они были не знакомы вживую, но многие давно побывали на страничках друг друга. — Приветствую, господа! Проходите, проходите. Я Георгий, — представился парень с густой бородой. — Давайте вашу одежду, я отнесу в комнату. Из коридора вылетела девушка с красными волосами и пробитой бровью. — О! Привет! — её голос был звонче сирены. — Давайте знакомиться! Какие, вы такие красивые! Классные сапоги! Девочки смущëнно переглянулись. — Привет, я Полина, — протянула руку Громова. Девушка передала бокал Георгию, которого уже успели нагрузить пальто, и бросилась обниматься. — Катя, — сухо представилась Фирсова, когда её стискивала незнакомка. Девушка выровнялась, помогла Громовой стянуть шарф и обменяла его у Георгия на гранёный советский бокал. — Меня зовут Тоня, но многие называют Люксембург. — Тебя зовут Тоня? — прыснул Георгий и, закинув груду одежды на плечо, исчез в темноте коридора. — Необычная фамилия… — протянула Громова. — Да это из-за ника в «Вк», — объяснила Люксембург, не подозревая, что Громова знала. — Настоящая — Попова. Но это же такая скука. Другое дело — Люксембург! Роза Люксембург. — Ну да… В этом что-то есть. — Увлекаешься марксизмом? — Фирсова сохраняла безучастный вид, но Тополь и Громова учуяли зародившийся интерес. Люксембург непонимающе уставилась на Фирсову. Проколотая бровь едва изогнулась. — Ну… Роза Люксембург, социал-демократия… все дела, — Фирсова пыталась звучать мягко. За старательность можно было поставить твёрдые двенадцать с плюсом. — Ой, нет! Я не разбираюсь в этом всём. Просто классно звучит — Роза Люксембург. Как рок-звезда. Или актриса. — Шикарно, — Фирсова улыбнулась, на щеках проступили ямочки. Люксембург для неё умерла. — А ты, наверное, друг Лены? Тополь, верно? Тополь смахнул с глаз чёлку. Его прямые чёрные волосы спереди были такой длины, чтобы в нужный момент скрыть половину лица. — Верно. Люксембург снова полезла обниматься. Тополь сморщился от приторно сладких духов. — Классно фоткаешь! Ленок показывала ваш фотосет с виноградом! Сочно! — Спасибо, — пробормотал Тополь и неуверенно поднял сумку. — Я взял камеру с собой. — Обалдеть! — Люксембург хлопнула в ладоши. Крикнула в глубину: — Георгий, раздевайся, будем делать тебе фотосет с дождиком! Ребята проследовали за Люксембург в гостиную. Шли шеренгой, словно едва вылупившиеся утята. Эпицентром вечеринки оказалась проходная комната, захламлённая разномастными шкафами, протёртыми креслами, пыльными коврами на стенах и прочим барахлом, не поместившимся на балконе в городе. В дальнем углу поблëскивала выпуклыми экранами коллекция раритетных телевизоров. Ближе к кухне стояла раскалённая буржуйка, обогревающая домик. Посередине разместился бедно накрытый стол: клеенчатая скатерть в цветочек, бутерброды с тремя икринками на щербатых тарелках, салаты в мутных пластиковых контейнерах. Вокруг стола на скрипучих табуретках плотно сидел народ. — Интерьерчик, конечно, на грани обрыгани, — шепнул Тополь Громовой в плечо. Она не услышала. Из огромных колонок вопила музыка. Люксембург представила компанию новоприбывшим. Имена сразу же забылись. Георгий поинтересовался что налить и предложил выпить за знакомство. Бокалы у всех были разными — недобитые остатки бабушкиных сервизов. Кому-то вместо хрусталя достались прозаичные красные кружки в белый горошек. Громова пила сок. Фирсова угостилась виски. Тополь глотнул шампанского и, расчехляя фотоаппарат, спросил: — А Лены ещё нет? — Есть, — Люксембург хитро посмотрела на Георгия и парней рядом с ним. Георгий обернулся к проходу в дальнюю комнату, завешенному шторкой, и крикнул: — Арс, сука, хватит трахаться! Компания довольно загоготала, смутив новоприбывших. — Кончайте! Мы открываем самбуку! Громова сидела на табуретке, чинно сложив руки на коленях. Она наблюдала, как Фирсова забралась на диван к незнакомцам и сразу подключилась к разговору. Громова завидовала её лёгкости и смелости. Ей всегда хотелось так же просто вливаться в новый коллектив, но горло, словно стеклянным осколками, сковывала неловкость, щёки краснели, руки дрожали. Поэтому Громова предпочитала молчать. — И мне крымчанка сказала, что я прилетел с Марса, — донеслась фраза Георгия. — Почему? — спросил парень в серой футболке. — У меня говнодавы были рыжие, я к бате на карьер перед выездом заходил. — Придумала бы что-то новое, — фыркнула Люксембург. — Каждый второй говорит мне о Марсе. Сказал бы, что ты такой же горячий, как Марс. — На Марсе холодно, — поправил Георгий. — Нет, жарко. — В заднице у тебя жарко! На Марсе холодрынчик, бестолочь. — Я бестолочь? Он светится красным, значит там жарко. — Логика железная. Громова хихикнула. — Нет, ну что я не права? — Люксембург обернулась на смешок. Все уставились на растерянное лицо Громовой. Сглотнув застрявшее в горле стекло, она сказала: — На Марсе и правда холодно… Кажется, минус пятьдесят в среднем. — О, а малая шарит! — воскликнул Георгий. — Всё-таки ты бестолочь, Люкс. Фирсова добавила: — А красный он, потому что поверхность покрыта оксидом железа, — столкнувшись с тишиной, она пояснила. — Ржавчиной, короче. Собственно, как и наш любимый Криво-де-Жанейро. Парни рядом с Фирсовой хохотнули. — А вы типа умные, да? — прищурившись, спросила Люксембург. — Иногда полезно заканчивать школу, — подколол Георгий и получил от подруги подзатыльник. Аляповатая шторка распахнулась. Выбежала Лена. Она на ходу вытерла губы, поправила платье и пригладила чёрное каре. — Тополюшка, привет! — ей пришлось подпрыгнуть, чтобы дотянуться до его плеч и обнять. Фирсова скривилась от вида чрезмерно радостных обжиманий и достала проклятый телефон, который не переставал вибрировать. — Мама беспокоится? — ухмыльнулся Георгий. — Участковый, — отрезала Фирсова и выключила телефон. — Самбуку пьём или как? Колонки разорвал бас, вступила гитара. Звучал припев песни «Gold Lion — Yeah Yeah Yeahs». Пёстрая шторка в затяжках превратилась в театральную портьеру и, собравшись складочками под пальцами Арса, выпустила его на сцену. Сверкнула вспышка. Тополь сделал первый кадр. Арс вышел неторопливо и ленно, в одних джинсах, без футболки. Каждое движение было пропитано уверенностью, словно он обладал всем миром. И всеми, кто был за столом. И даже теми, кого видел впервые. Античный бог с чёрно-красными портретами от кистей до плеч. Светлые влажные волосы, небрежно переброшенные на одну сторону, острый подбородок, тонкий прямой нос. Скульптор, сотворивший тело Арса, был явно в прекрасном настроении в тот день. — Спасибо, великий мастер, — подумала вслух Громова. Арс коварно усмехнулся, ловко схватил бокал и без слов призвал компанию выпить. Он перевёл взгляд на Громову, сидящую ближе всех, хищно прищурился и сказал: — Привет. Его вкрадчивый бас лишил возможности вдохнуть. Тополь и Фирсова почти услышали, как рот Громовой треснул от улыбки. Объектив камеры успел запечатлеть взгляд полный фантазий и надежд. — Котёнок, ты одеться не хочешь? — фыркнул Георгий. — Где твои манеры? Мы же всё-таки едим.

***

Утро после вписок — мерзейшее явление. Тяжёлая голова, стыд за вчерашние выходки и слишком яркий свет, подчëркивающий недостатки мироздания. Маршрутку кидало по выбоинам просёлочной дороги. Фирсову подташнивало. Запах рвоты на платье Громовой усугублял симптомы. — Тополь, давай поменяемся местами. Я щас блевану. Тополь кивнул и молча сел рядом с Громовой. — Я говорила тебе остановиться, — кинула трезвенница. — Иди нахуй, — могло прозвучать грубо, если бы это не была Фирсова. Самбука зашла не всем. Но Фирсова светилась, словно попала в Диснейленд. Пили её особенным образом, замороченным. Использовали два бокала. Сначала самбуку поджигали в первом, потом переливали во второй, где лежали три кофейных зерна, и накрывали первым. Огонь гас, в верхнем бокале образовывались пары. Его аккуратно, не переворачивая, переносили на стол, ставили куполом на трубочку, чтобы после того как выпить содержимое нижнего бокала вдохнуть яд из-под купола. После очередного вдоха Лену стошнило на колени Громовой. На платье, которое она выбирала три дня. Тополь бережно держал в руках своё матово-чёрное сокровище — Canon 500D. Он листал снимки на камере и удалял откровенно неудачные. А ещё те, где попадался тип, с которым Лена так неустанно пыталась его познакомить. Тополь специально не напивался, чтобы не потерять бдительность. Тип был совершенно не в его вкусе. Да он просто был безвкусный: серый, тихий, сливающийся с бабушкинской мебелью. Тополь задержался на кадре, где Арс передавал типу бутылку. Тот протянул ему руку, расслабив кисть и оттопырив пальчик. «Сотворение Адама» один в один. Герои фрески отражались в выпуклых глазах телевизоров, что стояли позади. Артхаусно. Необычно. Может, стоило присмотреться к типу, учитывая, что особей своего вида Тополь встречал крайне редко? — Какие же у него руки… — пробормотала Громова, заглянув в экранчик камеры. Тополь посмотрел на руки глазами подруги. Напряжённая, переплетëнная венами кисть Арса и дряблая безвкусная рука типа. Приблизив кадр, он согласился — Арса было приятно разглядывать. — Я бы порисовала. — Погоди-погоди. Есть классные кадры в динамике. Снимки побежали в обратной перемотке. Рыжие от тусклого освещения бабушкиной люстры сменились тёмно-синими. Тополь снял бой в снегу. Вспышка поймала момент, где Арс двумя руками схватил Громову, пока Георгий мылил ей лицо. За ними виднелись части тела неопределённой принадлежности. Все участники баталии были без верхней одежды. Рубашки и платья темнели мокрыми пятнами. Арс, глядя на Георгия, прижимал Громову, которая отчаянно билась локтями и мотала головой. Глядя на снимок, Громова почувствовала, как внутри снова кольнуло. Больно, горячо, но приятно. В тот вечер запустилась программа преследования. Громова всюду ходила за Арсом, старалась вклиниться в разговор, смеялась над его шутками, пыталась поймать взгляд, но всякий раз смущённо отворачивалась. Она пялилась, и это замечали все. И он. Глаза у Арса были тёмные, как горький шоколад. Громова такой ненавидела, но ела, потому что он был единственной сладостью, которую разрешала диета. Громова изучала Арса, словно хотела запомнить каждый сантиметр, чтобы потом, вернувшись домой, воссоздать его в бронзе. И ночь за ночью, когда мама будет видеть третий сон, совершать жертвоприношение. Арс, казалось, привык к вниманию, поэтому очередную очарованную девчонку воспринимал как одноразовую декорацию вечера. Люксембург снисходительно, по-сестрински соболезновала. Фирсова презирала всех участников брачных игр. Тополь хихикал и пытался поймать затвором нелепое выражение лица. Лену тошнило от того, как Громова вела себя в присутствии Арса. Потом Лену тошнило от самбуки. Громова смотрела на фотографию, и было в ней что-то обнадёживающее. Не мог человек, который испытывает полное безразличие, так прижиматься, даже просто дурачась в снегу. Она всё ещё чувствовала спиной тепло его тела, слышала низкий, вибрирующий голос над ухом. Громова зажмурилась и тяжело вздохнула: — Скажи честно, ты думаешь, что я странная? — Думаю, — кивнул Тополь. Усмехнулся и добавил: — но я бы тоже не устоял. Он перелистнул на одно фото вперёд. Арс стоял над поверженной Громовой и благородно протягивал ей руку. Он что-то говорил. Из приоткрытого рта вырывалось облачко пара. — Что он тебе тогда сказал? — «Не связывайся со мной». Тополь фыркнул: — Как пафосно…

***

От остановки до трёхэтажки, в которой жили Громова и Фирсова, было две минуты пешком. Но ребята шли дольше — обходили дворами, чтобы не попасться на глаза. По легенде они провели ночь у Полины, смотрели «Сплетницу», точили сладости и обсуждали одноклассников. Мама Громовой, тетя Тома, прошла по делу соучастницей. Двор выглядел волшебно: изморозь прилипла кристалликами к проводам и веточкам, снег скрыл раны раздолбанного асфальта и ссадины потёртых лавочек. У углового подъезда топталась компания пацанов. Звонкая ругань и три полоски на штанах выдавали их классовую принадлежность. Маха выделялся нервными движениями. В красной дутой куртке и чёрной шапке, которая едва держалась на макушке, не прикрывая уши, он был похож на снегиря. Бритоголового, слегка опухшего, злобного снегиря. Выплюнув сигарету, он шагнул навстречу. Громова толкнула Фирсову в бок. — Ну, пиздец… — на выдохе шепнула та. — Какого хуя ты выключила телефон?! — Маха угрожающе приблизился. Схватил её за плечо и потряс. — Я тебе что говорил?! Фирсова пренебрежительно, но спокойно возразила: — Руки, руки! — Ты со мной в игрушки вздумала играть? Сучка вшивая! Где ты шлялась?! — Эй, Маха, полегче, — Громова шагнула к ним. — Поля, не лезь, — шикнул Маха. Он не отпускал. На светлом пальто оставались следы от грязных пальцев. Пацаны ехидно лыбились и подбадривающе завывали. — Маха, финита. Я сказала — всё кончено. Я не желаю больше видеть твою рожу, — Фирсова приподняла подбородок. — Уёбывай. Пацаны замолчали. Приготовились к прыжку. Лидера стаи унизили на глазах. Неслыханная дерзость. Маха дёрнулся и схватил Фирсову за затылок. Притянул к себе. — Охуела совсем?! Громова вскрикнула. Фирсова стала отбиваться. Тополь бросился на Маху. — Отошёл от неё! — Тополь попытался протиснуться между ними. Из-за спины Махи выскочил пацан с разбитым носом и оттолкнул Тополя. — Я тебя трогал?! — картаво огрызнулся Тополь, едва устояв на ногах. Пацан толкнул его в грудь ещё раз и презренно сморщился, отчего нос стал похож на груду пластилина, в которую всадил кулак разъярённый первоклашка. — Исчезни, пидарюга, иначе тоже отхватишь. — Ты, блять, не смеешь открывать свой грязный рот, поняла? — рычал Маха в ухо неверной возлюбленной. Его дыхание отдавало семечками и пивом. Громова металась и взывала к рассудку: — Успокойтесь все! Отпусти её! Маха сжимал волосы сильнее, опускал голову Фирсовой ниже, хотел поставить на колени. Фирсова материлась и брыкалась. Громова осторожно коснулась руки Махи и умоляюще протянула: — Боря, пожалуйста, успокойся! Маха округлил глаза, резко оттолкнул Фирсову. Та упала на затоптанный снег, укрытый шелухой. — Какой я тебе нахуй Боря?! Свита Махи зашлась гоготом. Он обернулся и стрельнул глазами. Замолчали. Громова вытянула руки, словно усмиряла бешеного пса. Сердце колотилось в ушах. — Тихо-тихо. Маха, я просто… Я не хотела… Давайте всё обсудим… Тополь помогал Фирсовой подняться, стряхивая снег с промокших порванных колготок. — Эта сука заигралась в королеву мира! — в прокуренный голос Махи проникла едва уловимая нотка обиды. Громова сумела прочитать мысли. Она знала Маху с детства и видела его разным: злым, обиженным, резким, агрессивным… но иногда весёлым и заботливым. — Маха, это не повод… — Да о чём ты с ним говоришь? — Фирсова уже стояла на ногах и поправляла волосы. — Он же больной на голову. Маха хрустнул шеей. — Сука… Он отпихнул Громову в сторону. — Маха, да въеби ей уже! — рявкнул кто-то из гиен. — Не приближайся ко мне! — взвыла Фирсова, как только Маха замахнулся. Но тут же сменила тактику. Выровнялась, расправила плечи. — А хотя да, давай! Ударь! Ну! Бей же! Ублажи своих дружков! — она шагнула к нему и выдохнула прямо в лицо. — Докажи, что ты хоть кому-то можешь сделать приятно. Маха опустил руку. Изменился в лице. На лбу проступила жилка. — Что? — Фирсова захлëбывалась ядом, он ей казался слаще чем кофе, в который бабуля Тополя клала шесть ложек сгущёнки. — Забыл рассказать мальчишкам, что ты импотент? Повисла тишина. Слышно было, как ветер сгонял снежинки с крыш, как они приземлялись к ногам, как их хрупкие тельца крошили подошвы ботинок. — Уверена, что хотела это сказать? — по слогам произнес Маха. Жилка угрожающе пульсировала. — Уверена. — Точно? — Да. Маха хрустнул шеей в другую сторону. — Тогда завтра все узнают, какой я импотент… и какая ты шлюха. Маха не рассчитывал, что реакцией на его угрозу станет усмешка. Победно улыбаясь, Фирсова сказала: — Если ты сделаешь это, то просто докажешь, какая ты на самом деле подлая гнида. — Зассала, да? Фирсова вздëрнула подбородок и с артистичным безразличием произнесла: — Мне похуй. — Посмотрим. Маха обернулся и жестом приказал гиенам идти за ним. Фирсова отступила к ребятам, Тополь показательно заслонил девочек спиной. Едва ли он мог укрыть их за узкой грудной клеткой, но готов был попытаться. В конце концов, отхватывать от гопников было для него привычным делом. Защитник взбесил Маху своей надменной бабской рожей. Проходя мимо Тополя, он со всей дури двинул его кулаком в живот. Под визг и хохот Тополь сложился пополам. Чувствуя, как органы перестраиваются в новом порядке, он радовался, что сегодня обошлось без ударов по лицу.

***

Громова пригладила наэлектризованные волосы и натянула шапку. Свитер, доставшийся от мамы, кололся переплетением нитей, шея чесалась и потела. Ярко-синий пуховик сжался под ремнём сумки через плечо. Она словно резала грудную клетку по диагонали. Дёрнув ручку, Громова закрыла дверь. Только потом хлопнула по карману, проверить, не забыла ли ключи. Сквозь подъездное окно просачивались первые солнечные лучи. Просыпаться в школу зимой, когда на улице совсем темно — отдельный вид пыток. Никакие «ещё пять минут» не спасают. Истинная каторга. Громова завидовала Фирсовой, которая ходила в другую школу и просыпалась на полчаса позже. Тётя Тома любила утро не больше дочери. Она каждый раз крестилась, перед тем как зайти в комнату с завтраком на подносе. — Полясенька, доброе утро! — тётя Тома беззвучно поставила поднос на табуретку у кровати. — Нет! — Ну же, дружочек, пора вставать. — Нет! Нет! Нет! Это противоестественно — вставать в такую темень! — кричала Громова в подушку. Просыпаться после каникул было вдвойне тяжело. — Мои биологические часы в ужасе! Тётя Тома тяжело вздохнула. Помялась на месте пару секунд и нежно спросила: — Что у тебя первым уроком? Полина на мгновение улыбнулась, зная, что после заветного вопроса последует фраза «если нет контрольной, оставайся дома». — Английский… — она села на кровати и недовольно потянулась за кофе с молоком. Любовь к английскому и шикарно написанное эссе о вреде мобильных телефонов перевесили нелюбовь к ранним подъёмам. Пришлось проснуться. Громова бежала по ступенькам. В подъезде пахло жареным, сосед со второго ел на завтрак яичницу с луком. Фирсова, которая жила с ним через стену, часто жаловалась, что кулинарные изыски отравляют воздух в её комнате. Вчера, когда девочки до ночи переписывались, осуждая выходку Махи, Фирсова предположила, что сосед варил компот из заплесневелых носков. Ночью насыпал новый снег. Громова специально свернула с тротуара, чтобы шагать по нетронутому пушистому ковру. Она оглядывалась на узорчатые следы и думала, что всё прекрасное однажды истопчут уродливыми прошлогодними ботинками. Каждое утро она встречалась с Тополем в семь сорок пять на метро. Метро в Кривом Роге на самом деле было скоростным трамваем, который ездил под землёй. Пузатые красные вагоны курсировали по единственной ветке через весь город. Станции напоминали киевские или харьковские, только скромнее в отделке и менее людные. А вот значок в виде буквы «М» и характерный запах, который не спутаешь ни с чем, были такими же. Снаружи станция «Будинок Рад» являла собой аллею, возвышающуюся на полметра над тротуаром. «Встретимся на метро» — значило, что нужно взобраться на аллею по ступенькам, пройти вдоль полукруглых лавок, на которых по вечерам буянил падший пролетариат, и упереться в три огромные арки. Арки эти были визитной карточкой района. Они отделяли девяносто пятый квартал, где жили Громова и Фирсова, от девяносто шестого, где обитал Тополь. Громова забралась на парапет возле арок, с которого было видно двор Тополя насквозь. Сегодня ждать было не так паршиво, как обычно. К холоду, тянущей плечо сумке и ненависти к ранним подъёмам добавилось приятно-щекочущее чувство под рёбрами. Чувство, которое вспыхнуло, когда Тополь прислал вчера обработанную фотку драки в снегу. Чувство, с которым Громова засыпала, продолжая прокручивать несказанные фразы на вписке. Чувство, которое разбудило раньше, чем мамино «Полясенька, доброе утро!». Чувство, которое одновременно радовало и тревожило. В глубине угрюмого двора показался длинный чёрный силуэт. Тополь быстро шагал, выбираясь из сонных давящих стен. Он горбился больше обычного, застëгивая куртку на ходу. Громова топталась на месте и готовилась к расстрелу за утренний звонок. Обычно Тополь звонил первым, но на часах было тридцать две минуты, а он всё молчал. Может, проспал, думала Громова, может, высыпался после вчерашней вписки. Она решила позвонить на домашний и проверить. — Алло… — раздался после гудков сонный женский голос. — Здравствуйте, а Топо… а Рому можно? — Щас, — голос раздражённо буркнул и крикнул в сторону: — Рома! Послышалась возня, неразборчивый диалог, шуршание. Тополь шёпотом рявкнул: — Какого хрена? — Ты выходишь? — Да, семь минут. На метро. И бросил трубку, оставив Громову с чувством вины. — Привет! — Громова улыбнулась и спрыгнула с парапета. — Я просил не звонить! — Прости, я подумала… — Телефон был у мамы, — Тополь злобно пнул сугроб. Комки снега разлетелись в стороны, словно испугались. — Они проснулись. Отец развонялся по поводу моих красных узкачей. — Тех, что в клеточку? — Да. Пришлось переодеться, — скривившись, Тополь указал на черные прямые брюки. Он ненавидел их, называл монашескими. Громова поджала губы и виновато опустила глаза. Она с минуту молча плелась за Тополем, пока не вспомнила: — Ты завтракал? Тополь укоризненно обернулся. Он никогда не завтракал. Предпочитал тихо уйти до того, как проснутся родители. И Громова об этом знала, но каждый раз спрашивала, чем невероятно бесила. — Держи. Сегодня с колбасой, — она достала плотную стопку бутербродов в фольге. Мама заботливо складывала тормозок (так называли еду с собой в шахтëрских регионах) каждое утро. — С колбасой, — Тополь скептически отогнул фольгу. Расплавленный сыр был ещё теплым. Пахло аппетитно. — Привет, жирная жопа? Громова пожала плечами. Тополь фыркнул и откусил бутерброд. До школы они шли молча. После четвёртого урока была большая перемена. Весь класс добровольно-принудительно сдавал деньги на минимальный набор: чай плюс булочка, но мало кто его ел. Большинство старшеклассников бегали в ларёк за сладостями. Но Тополь любил столовский чай, чёрный с сахаром, он напоминал ему бабулин дом. А Громова обожала намазать корку белого кирпичика маслом и съесть таких три штуки. Они отошли к окну и ели стоя. Нужно было расправиться быстрее чем за десять минут, иначе одежда пропитается запахом котлет и грязных тряпок. Однажды Громова, Тополь и ещё четвёрка одноклассников дежурили в столовке неделю. Было весело: они законно прогуливали уроки, громко слушали музыку на принесённой из дома колонке, подворовывали булочки, которые разносили на столы. Но одежда так провоняла, что Громовой пришлось четыре раза стирать её в шампуне. Тополь свою выкинул. — Ром, расскажи мне о Лене, — Громова намазывала второй кусочек хлеба. — О моей соседке? — А ты знаешь других Лен? Тополь закатил глаза. Сделал глоток чая. — Насколько у них с… — имя кололось, — с Арсом всё серьёзно? — Да странно у них, честно говоря. Я не особо вникал, но часто видел Лену с другими типами… — Тополь многозначительно поиграл бровями. — И они не кроссворды разгадывали. — В смысле? — Громова перестала жевать. — Ну в смысле, в смысле. Лизались они, лимонились, зажимались. Громова отложила бутерброд, опёрлась на подоконник. Юбка с завышенной талией собралась складками. — Где? — Я видел возле дома, в подъезде. На концерте однажды видел. Как-то заходил к ней отдать диск с фотками, а у неё был чувак в одних трусах. Симпатичный такой, высокий, кажется, из Днепра. Только не помню, был ли у Лены уже тогда с Арсом статус в вк. — Так странно. А она мне понравилась… — Ну Лена классная! — Что же классного в том, чтобы изменять своему парню? — А ты думаешь, этот твой Прокофьев святой? Громова ничего не ответила. Она надеялась, что Арс святой. — Помню ещё до того, как Лена с ним начала мутить, рассказывала мне всякие сплетни, как он малолеток совращает после концертов. — Совращает? — Что, тоже хочется? — Дурак! — Громова стукнула Тополя в живот. Тот резко вдохнул, она попала в синяк от вчерашнего удара Махи. — Прости-прости! — Забей, — Тополь выровнялся, поправил рубашку и продолжил: — ну малолетки, типа, на него липнут, а он не особо отбивается. У него подвал какой-то есть. Громова кивнула. Она видела этот подвал вчера на его странице. Обрисованные стены, плакаты, гирлянды из лампочек, старые кресла. — В этом подвале всё и происходит. — И до сих пор происходит? — Наверное… — А как же Лена? Почему она на него повелась? — Я хз. Он красавчик. Они учились вместе в универе, пока она не перевелась. Может… общие интересы, — Тополь ехидно рассмеялся. — Но Арс тип мутный. А вот Лена хорошая. Она добрая и… какая-то простая. Вам нужно познакомиться поближе. Громова закашлялась, округлила глаза. — Это ещё зачем? — Чтобы ты задалбывала вопросами её, а не меня, — Тополь допил чай и поставил стакан на подоконник. — Пойдём? В классе было душно, запечатанные на зиму окна лишали юные умы кислорода. У первого ряда столпились одноклассники. Они навалились один на другого и с криками и хохотом смотрели что-то на телефоне. Из малюсенького динамика доносились хриплые стоны и причмокивания. Тополь скептически глянул на сборище, хотел сесть на свой стул, но Громова потянула его за руку. Она заинтересовано подошла к ребятам, попыталась растолкать, но стена была неприступна. Тополь опёрся рукой о парту и заглянул сверху. — Громова, а это не твоя подружка? — расхохотался, подрагивая редкими усиками, один из парней. — Что? Какая? — Дай посмотреть, — Тополь выхватил телефон. Ребята не успели среагировать. Пары секунд нечёткого видео хватило, чтобы узнать на нём Фирсову. И ужаснуться. Тополь поднял глаза на Громову. — Что там?! — ужас передался ей. — Это пиздец…