Твое тепло

Василь тяжело опирался на палку, устало припадая на искалеченную ногу. В лес он отправился еще засветло — проверить силки и обновить приманки в ловушках. За цельный день всей добычи — за спиной в полупустом мешке несколько заячьих тушек и парочка рябчиков. Небогато, но летом корма в лесу вдосталь, и в ловушку лезет только совсем неразумное и ленивое зверье. К тому же летом и хищники к деревне близко не суются. Завидев между деревьями просвет, Василь расправил плечи и заторопился — дом-то вон он, рукой подать. В этот самый миг за спиной раздался шорох и хрустнул сучок. По спине побежали мурашки, и предчувствуя неладное, Василь развернулся. Сердце пропустило удар, а потом пустилось вскачь — прямо перед ним, надсадно дыша, поднимался на задние лапы огромный зверь. Явно подранок: шерсть на груди слиплась в корку, видать, от охотников ушел или со своими подрался. Распахнув пасть с крупными желтыми клыками, он протяжно заревел и шагнул к Василю. Сбросив с плеча мешок, Василь потянул из-за пояса топорик, ухватил его двумя руками сразу. Попятился к дереву, не сводя с медведя глаз: бежать бесполезно — все равно догонит, кричать тоже — вряд ли услышат. На дерево залезть не получится. Оставалось обороняться, может и отпугнет зверя. Медведь жадно втянул воздух и, опустившись на четвереньки, шумно обнюхал брошенный мешок. Василь, почти не дыша, следил за ним с отчаянной надеждой. — Ну же, бери. Упрямо мотнув лобастой башкой, медведь вновь поднялся на задние лапы. Василь стиснул зубы и подобрался, сжав посильнее рукоятку. Неожиданно плеча коснулось что-то холодное. Василь зябко вздрогнул раз, другой, покрываясь мурашками. А после его словно окатило ледяной волной, вмиг выбивая из груди дыхание. Зубы застучали сами, а правая рука и плечо будто онемели. С трудом повернув голову, он увидел рядом клубок белесого тумана. Накатила дурнота, и, бессильно прислонившись к дереву, Василь с трудом удерживал слипающиеся глаза открытыми. Да видно, не судьба поспать — медведь уже совсем рядом. Туман сгустился в зыбкую человеческую фигуру и, отлепившись от Василя, заслонил его от медведя. Тот, коснувшись полупрозрачного марева, немного отпрянул и вновь зарычал, постанывая, будто жалуясь. Василя обдало зловонным дыханием зверя. Постояв несколько минут, словно в раздумьях, медведь развернулся и, опустившись на четвереньки, бросился прочь, прихватив мешок с трофеями. Полупрозрачная фигура отодвинулась подальше от Василя и повисла в воздухе. «Это ж бусынь, — только сейчас сообразил он. — Ну теперь точно конец, это тебе не медведь, от нежити топором не отмашешься». В деревне взрослые частенько пугали непослушную ребятню: «Вот придет бусынь и высосет тебя до смерти». Хотя на самом деле нежить нападала редко. Говорили, что она обитала на Красных болотах, и люди давно обходили стороной те места. Старики рассказывали страшные истории о холодном тумане, который окутывал путников, вытягивал из них жизнь и после принимал человеческое обличье. Убить нежить можно было только в момент превращения, когда она обретала плоть. Доподлинно неизвестно, откуда рассказчики знали про то, выживших после встречи с бусынем никто не видел. Бусынь не двигался, и холод, проникший, кажется, до самого сердца, начал понемногу отступать. Василь сполз на землю и, уронив бесполезный топорик, начал растирать себя левой рукой. Постепенно весь правый бок закололо будто колючками, онемевшие было пальцы правой руки покраснели и загорелись жаром. От жгучей боли брызнули слезы, но Василь все равно продолжал тереть и пощипывать пальцы и плечо. Когда смог шевелить замерзшей рукой, поднял глаза на бусыня — тот колыхался на расстоянии пяти шагов, сказал негромко: — Спасибо. Тот шелохнулся, показалось, что махнул прозрачной рукой и поплыл прочь, огибая деревья, а Василь обессиленно закрыл глаза, осознав, что ему второй раз в жизни повезло. В деревню он вернулся в сумерках. Шумно ввалился в пустой дом, задев в сенях пустое ведро. Завернулся в одеяло, трясущимися руками напластал пару ломтей хлеба и мяса, жадно запил все это горячим отваром трав, пытаясь прогнать последние отголоски озноба, а после забылся тревожным сном. Снился отец. Вот он в домотканной рубахе, с силой подбрасывает маленького Василя высоко, почти до неба, и громко смеется: — Вон ты какой вымахал! Скоро на охоту с тобой пойдем. А вот тычет пальцем в стежку лисьих следов на снегу и объясняет охотничьи премудрости: — Видишь, как шла? След в след, значит охотилась, след размытый — опушилась на зиму, мех у ей богатый — это, сынок, самое лучшее время для промысла. А потом он же, без шапки, посреди поляны на изрытом грязно-буром снегу, страшно изменившись в лице, бросается с рогатиной на медведицу, заслоняя собой испуганного Василя. Жадно хватая воздух ртом, Василь очнулся. Посидел, слепо моргая в темноту, стер холодный пот, на нетвердых ногах добрался до ковша и напился воды, едва удерживая его в трясущейся руке. В груди еще мелко трепыхалось сердце, но задышалось полегче. Давно ему это не снилось, а сегодня, видать, встреча в лесу напомнила. Тогда ему только-только исполнилось четырнадцать, и отец впервые взял его на серьезную охоту. Им не повезло — собаки подняли из берлоги медведицу, и отец погиб, защищая его. Василь чудом остался жив, хотя медведица изрядно его помяла — памятки от клыков и когтей остались по всему телу. К тому же он на всю жизнь остался хромым — нога срослась неправильно. Больше не сомкнув глаз, Василь досидел до рассвета, а утром наведался к старосте — предупредить о медведе. Возвращаясь, заглянул к знахарке. Та, завидев его, расплылась в улыбке: — Василь? А я уж думала, ты совсем позабыл старую Ануку. Проходи в дом, чаевничать с тобой будем, я пирожков с черникой напекла. Девять лет назад Анука нашла его в лесу и выходила, вытащив из цепких лап смерти. После смерти отца он остался сиротой, и она заменила ему семью. Повзрослев, Василь ушел в пустующий отчий дом — не хотел видеть в ее глазах затаенную печаль. Вспомнив отцовские наставления, занялся охотничьим промыслом, пусть и не сразу, но преодолев страх. Теперь наведывался в гости, редко, зато не с пустыми руками. Она захлопотала: выставила на стол чашки и блюдо, накрытое вышитым рушником. Наблюдая, как он, обжигаясь, уплетает пирожок и подбирает со стола крошки, обронила невзначай: — Жениться тебе надо, Василь. Жена тебе и пирогов напечет, и за домом приглядит, да и тебя приголубит. — Кто за урода пойдет? — отмахнулся Василь, привычно скрывая за грубостью тоску. — С лица воду не пить. — Анука, дай мне лучше сонной травы. — Случилось что, Василь? — Я вчера в лесу медведя встретил. — Ох… Она закрыла рот ладошкой и тревожно вгляделась в него: — Как ты ушел от него? — Он ушел, видать, раздумал, мой мешок прихватил и был таков. Анука озабоченно покачала головой и принесла холщовый кисет с травой. Про нежить Василь никому не сказал, не захотел. От него и так все шарахаются, в лицо не смотрят, а так решат, что совсем головой двинулся, вот и мерещится всякое. Через пару дней засобирался в лес. Ловушки сами себя не проверят, да и Ануке хотелось гостинец принести. Поначалу он топорик из рук почти не выпускал, оглядываясь на каждый треск и прислушиваясь к болтливой сороке. Что рядом кто-то есть, понял не сразу. Краем глаза заметил смазанное движение и увидел шагах в десяти от себя туманный силуэт. Сердце тут же камнем ухнуло вниз. Ждал, не двигаясь и затаив дыхание, но бусынь висел в отдалении. — Двум смертям не бывать, а мне нечего терять, — решился в конце концов, устав от ожидания, и занялся ловушкой. Бусынь сопровождал его весь день. Уже вечером Василь оглянулся, кивнул: — Ну, стало быть, пошел я… Спасибо за компанию. Прощай… В следующий раз он заприметил бусыня, едва зашел в лес. — Да ты никак караулишь меня? — хмыкнул, заметив бледно-серый сгусток между деревьев. Тот шевельнулся, а Василь подивился — раньше человека напоминал, а сейчас будто серое пятно безликое. Шагая по тропинке, он то и дело оглядывался, наконец не выдержал: — В прошлый раз я тебя четко видел, а сейчас того и гляди на глазах истаешь. Бусынь завис на месте, взметнулся ошметками тумана, потом медленно приблизился к Василю. Тот протянул руку и сразу отдернул — почудилось, что пальцы в сугроб сунул, кончики враз замерзли. Бусынь тоже отпрянул и застыл. Потоптавшись, Василь сызнова шагнул вперед и решительно погрузил руку в стылую хмарь. Показалось, что в лицо ведро студеной воды плеснули, аж дыхание замерло. В глазах потемнело, и он испугался, что задохнется, но бусынь отодвинулся, и Василь, жадно хватая воздух раскрытым ртом, смотрел, как туман сгущается в размытую по краям человеческую фигуру. — Вот оно как, значит, — протянул, растирая занемевшую и побелевшую от холода руку. — Выходит, ты тепло забираешь? Бусынь дрогнул, черты лица пошли рябью, но Василь различил его утвердительный кивок. Чтобы согреться и отдышаться, пришлось развести небольшой костерок — это летом-то. Бусынь маячил неподалеку и к огню не приближался. Так оно и пошло день за днем. Василь с ранья уходил в лес, где бусынь уже поджидал его, хоронясь за деревьями в гуще рябинника. При встрече Василь первым делом протягивал руку, и бусынь, явно сдерживаясь, ненадолго прижимался к ней. Он тенью следовал за Василем, мелькая между деревьями, и усаживался поблизости, пока тот проверял ловушки. Не раз и не два он с легкостью прогонял хищников, загораживая собой Василя. Бусынь преобразился в неприметного худосочного парня с взьерошенными, словно припорошенными пеплом волосами. Единственным ярким пятном на его бескровном лице выделялись ржаво-бурые голодные глаза. Василь, давно привычный к одиночеству, поначалу молчал, а потом нет-нет да и принялся заговаривать со своим попутчиком: сначала себе под нос, а потом и вслух. В один из дней, хромая больше обычного, он опустился рядом: — Зря только ноги топтал, сегодня пусто. Будто вымерли все. Бусынь встал и, шагнув в сторону, растворился между деревьями. Василь протер глаза: — Вот холера. Мне бы так, раз и пропал. Немного отдохнув, он засобирался к дому, и тут вернулся бусынь, бросил на землю холодную заячью тушку. — Это мне, что ли? А ты никак тоже охотник? Слушай, а зачем тогда я тебе? Ты ж любого зверя выпьешь и сыт. Бусынь привычно промолчал, опустив вниз глаза, а Василь усмехнулся: — А, я понял… От зайца — небось зайцем и станешь, а тебе человеком-то больше по душе, а? Видать, так оно и есть — вон как дернулся. Не бойся, я никому не скажу. Бусынь обжег его взглядом ржаво-воспаленных глаз, а Василь добавил: — Слушай, у людей обычно имя есть. А тебя как звать? Бусынь, то ли рассердившись, то ли испугавшись любопытству Василя, скрылся в лесу и не показывался следующие несколько дней. Зато когда появился вновь, бледный по своему обыкновению, Василь тут же протянул руку и прибавил: — Ты прости дурака, если обидел чем, не со зла я. Василь и сам не заметил, как так случилось, что он стал скучать по вечерам и временами поглядывать в окно, словно в ожидании гостей. По ночам беспокойно ворочался в постели: как он там? Что делает? Спит ли ночью или так и ходит как неприкаянный? Как-то, возвращаясь с охоты, Василь столкнулся с Анукой. Поздоровавшись, она хитро прищурилась: — Гляжу, переменился ты, Василь, глаза другие стали, живые. Не влюбился ли часом? — Скажешь тоже. — Он поправил заплечный мешок и, перехватив внимательный взгляд Ануки, спрятал шелушащуюся руку за спину. — Слыхал, в соседней деревне мужики бусынь дубьем забили? — За что? — Он непроизвольно оглянулся на лес. — Как, прямо в деревне? — Вот и я удивилась. Давно про них не слышно было, думала, начисто изничтожили. Однако, видать, остались. Может, и последний был… Там у женщины сын погиб. Вот она сироту и приютила. Соседям ни к чему, тихий парнишка, молчаливый, помогал что попросят. А потом знающие люди подсказали, что глаза у него не людские — точно ржавые. — И что? — непослушными губами прошептал Василь. — Известно что. Она пыталась защитить, да где там… Люди, они такие, боятся неведомого. Василь попрощался с Анукой, постоял в задумчивости, а потом, оглянувшись по сторонам, опрометью бросился в лес. Бусыня он нашел в рябиннике. Тот расцвел, шагнул навстречу, а Василь выдохнул, запыхавшись от быстрого шага: — Ты это… не жди меня больше. Уходи отсюда, слышишь? Бусынь вопросительно наклонил голову набок. — Да вот же непонятливый! Уходи, говорю, и все тут. Бусынь отрицательно покачал головой и дотронулся до запястья Василя. Тот поспешно закатал рукав: — Вот… на… бери. Бусынь привстал на цыпочки и тихонько погладил Василя ладошкой по щеке, прямо по безобразным шрамам от когтей. Тот замер, но привычного холода не почувствовал: — Значит, ты и так можешь? А, неважно. Уходи. Убьют тебя здесь… мужики убьют… — развернулся и зашагал в деревню. Он продержался две недели. Как раз начались проливные дожди, и окна ослепли от сплошной стены воды. Запертый непогодой, он метался по дому, словно зверь, попавший в неволю. По ночам ему снился недоумевающий взгляд, а днем за серой пеленой окна мерещился сам бусынь. Измучившись сомнениями, Василь решительно накинул зипун и распахнул дверь. За порогом в прозрачной завесе воды стоял бусынь. Василь, не мешкая, втянул его в дом. Скорее угадав, чем расслышав тихое и протяжное: «Не-е-е гони-и-и», — схватил в охапку и, вдыхая влажный лесной запах, зашептал: — Никому не отдам, слышишь… Усадил на лавку и закружил суетливо по дому, загремел посудой, не зная, чем угостить дорогого гостя, потом хлопнул себя по лбу: — Вот я дурак. Ты же не ешь ничего, — и протянул руку. Бусынь коснулся руки, несмело, словно лаская, провел тонкими пальцами по запястью, вложил их в ладонь Василя, пытливо всматриваясь ему в глаза. Указал другой рукой на себя, произнес нараспев: — Али-и-е-есь. — Алесь, значит, Лесь... — едва сообразил Василь. В голове у него все помутилось, в жилах будто огнем полыхнуло. Он, едва сдерживаясь, бережно сжал маленькую ладошку в своей, накрыл-спрятал второй рукой сверху. Опустился на лавку, потянул бусыня на себя, и тот поддался, послушно прижался сбоку и затих. Василь закрыл глаза, с трудом переводя дыхание: отродясь с ним такого не было, чтобы в голове мысли нескромные, в чреслах томление сладкое, а рядом не девка, даже и не парень, а нежить болотная. Сколько они просидели, Василь не заметил — бусынь, пригревшись, вовсе на колени заполз и Василя бросало то в жар, то в холод от желаний стыдных и мыслей опасливых: «А ну как заметит Лесь неладное, осерчает и уйдет вовсе». Стук в дверь заставил их подскочить на скамье. За окном стемнело. В дверь сызнова постучали, раз, другой. Василь окончательно пришел в себя, насторожился, озабоченно пробормотал: — Кому я ночью понадобился? — прихватил кочергу, пошел к дверям: — Кто? — Я это, Василь, Анука, открывай скорей. Он загремел запором, отворяя дверь. Она почти ворвалась в сени и, отпихнув его в сторону, ловко проскользнула мимо. Василь заложил засов, бросился за ней. Бусынь испуганно моргал, забившись в угол. Анука замерла как вкопаная посередь комнаты, закрыла рот уголком платка, резко втянула воздух: — Ах… Этого я и боялась, — покачала головой, обернулась к Василю: — Люди говорят, ты в доме чужака прячешь — соседка увидела. Староста мужиков собирает. Василь сердито засопел: — Я его не отдам. Анука вгляделась в его глаза, перевела взгляд на бусыня: — Уверен, что сам за себя говоришь? Василь кивнул. — Тогда уходите. Живо! — А как же ты, Анука? — Не тревожься, сынок… я их в другую сторону направлю, запутаю… В глубине леса есть зимовье заброшенное, бусынь найдет, туда идите, наши не сунутся — побоятся. А ты, красноглазый, помни, обидишь его, я тебя и в болотах найду… Уже на опушке леса Василь обернулся на родную деревню. На окраине, там, где остался отцовский дом, послышались крики и шум — деревенские толпились возле его дома. Бусынь легонько тронул его за рукав, вопросительно заглянул в глаза, кивнул на лес. — Иду я, Лесь иду. Нам с тобой здесь больше нечего делать.