Правильное прощение

      Чувство вины — неописуемо отвратительное, крайне противоречивое и странное ощущение.       С одной стороны — да, глупо и по-детски нелепо отрицать, что оно ему вовсе не присуще и вовсе не известно, ибо очевидно, что абсолютно все разумные существа так или иначе имеют предрасположенность к так называемым «угрызениям совести», и вследствие пересечения этих простых условий — с ответственностью.       Вина бывает отрицательной — всепоглощающе-неприятной, как наказание или, корректнее выражаясь, саморазрушение, вызывающее галимое чувство беспомощности — закутывает в свои мрачные паучьи сети крупицы желания, стремления изменить ситуацию в лучшую сторону — горькая безысходность способна убить даже самого живого.       Вина бывает положительной — это такое чувство, светлое и обнадёживающее — воодушевление, весьма добротное и искреннее или, проще излагаясь, тяга к изменениям без переживаний негатива со всецелым позитивом.       А он, будучи несколько горделивой, практически не зависящей от мнения других персоной, с явными отторжением такого чувства, безразличием к комфорту иных своих сожителей, даже не вникал бы в суть этого слова и равнодушно похоронил понятие всякого сожаления в какую-нибудь могилку поодаль себя, если бы не что-то похожее на это самое чувство не… преследовало его? Не надоедало ему последнее время? Не досаждало?       Он несколько неловко кусает губы и изнурённо, на удивление, для своего обычного состояния невыносимо-бодрого вампира откидывается в кресле — он явно не привык к ощущениям подобных чувств — что уж в таком случае можно сказать об их проявлениях?       После случившегося на той злосчастной, по максимально абсурдному поводу, вечеринке, он, зализывая раны после сильнейшего удара тем чёртовым молотом, постепенно стал ощущать себя несколько иначе, чем обычно: иступлённые, оттого и более мерзкие, раздражающие нити «совести» растянулись по всему нутру — холодное беспокойство вперемешку с другими, «немыми», менее понятными тому эмоциями, кропотливо растягивало свои длинные сети по всей его душе — он не знал, как иначе описать это чрезвычайно постылое действо. После инцидента даже обстановка в округе, казалось, сменилась серыми оттенками: безотрадный стыд кружил над его головой подобно стае хищных стервятников под палевом ослепляющих солнечных лучей, пустынного марева, а он, как брошенный на произвол судьбы, одинокий путник, внимал их оглушающим рёвам.       И как это охарактеризовать по-другому? Как какую-то неловкость? Как стыд перед тем, перед кем он чувствовал «вину»?       Понуро свесив голову, задумчиво подперев подбородок рукой, прижимаясь спиной к твёрдой стене, он вновь раздражённо пригладил и без того безупречно уложенные волосы к голове другой рукой.       Понимаете ли, выяснения отношений — выяснениями отношений, жизнь — смертью, дружба — дружбой, но это неимоверно дурацкое ощущение, липкое и довольно-таки неприятное, отравляющее голову своим «неуместным бредом и просто ерудной», как он изначально воспринял всё это, последние дни не покидало его — только непродолжительно утихало, чтобы в иной раз новой бурей снова «вскружить голову» тяжёлыми мыслями, о которых бы он в альтернативном случае никогда бы не стал раздумывать — о разительно убогих ощущениях он и говорить не смел.

***

      Мортис нарочно медленно и специально нерасторопно опускается на колени — раздвигает их на ширину плеч и изящно, воистину женственно, аккуратно снимает свою шляпу, откладывая её на возле стоящую кровать. Вампир слегка неуклюже, выражено неуверенно придвигается к его широко раздвинутым ногам и малость стыдливо поправляет плотно прилегающий к шее ворот, отчётливо понимая, что это вовсе не то, как должны были звучать те самые слова извинения.       Фрэнкин, кстати говоря, так и не ответил на тот вопрос.       Чёртово чувство «вины»! Чёртовы «угрызения совести»! Чёртова вечеринка! Чёртов… чёртов… он!       Смиренное стояние на коленях на ровной, жёсткой поверхности продолжительное время всё ещё оставалось весьма неудобным, даже, в какой-то мере, унизительным занятием, но что не сделаешь ради не то, что прощения со стороны, а ради наступления уже собственной внутренней гармонии после парочки крайне досадных прецедентов, которые он за прецеденты-то до этого раньше не считал?       Да, эта цена как раз-таки ловко окупала вполне себе приличную стоимость болезненных синяков на коленках, малоприятной, но, в целом, терпимой сухости в глотке во время самого процесса, и других физиологических неудобств, как, например, рвотного рефлекса, который он с усердием подавлял каждый грёбаный раз, ощущая себя проклятым на века.

***

      А что же такое «извинения»? Что означает это слово?       Извинение — это просьба о прощении у кого-либо, непосредственное осознание своих проступков, но как же, в таком случае, будет трактоваться синонимичное тому термину слово «прощенье»?       Всё довольно легко по терминологии, если взять несколько другие формулировки самих слов:       «Извини» — однокоренное этому слову «вина», а первичная приставка «из» как бы подразумевает «выход из вины».       «Прости» — однокоренное этому слову «прощение», имеющее малость альтернативный, но более значимый, более глубинный посыл — «просьба простить вину», когда, собственно говоря, извинения направлены лишь на само её признание.

***

      Отголоски непонятно нахлынувшей робости частично отступают на второй план, когда дело доходит до самого прощения.       Мортис лучше всего понимал, находясь в крайне раскрепощённой позе и до боли несуразном положении, что даже половину длины его члена заглотить он уж точно не в состоянии — Фрэнк же попросту раздерёт его глотку, даже не прикладывая особых на то усилий, как летучая мышь раздирает в клочья свою добычу!       А что уж тут можно говорить о полноценном, лживо-идеальном минете в его исполнении?       Мортис осторожно проводит ладонью по всей длине: крепкий, жилистый член ощутимо пульсирует, когда чужие пальцы уже менее робко смыкаются на стволе в кольцо и проводят вверх и вниз. Сама практика, вне представлений и ложных надежд на более быстрый исход процесса, уже подавляет некогда безудержное желание это сделать — он, помимо головки, сможет заглотить ещё хотя бы несколько сантиметров или все его попытки изначально тщетны?       Вампир не спеша наклоняется ртом к головке члена, аккуратно и медленно, словно окончательно взвешивая остаточные «за» и «против» данного решения, несмело вбирает её в рот на пробу. Мортис кротко, неопределённо то ли от нахлынувших, неясных и чертовски мутных ощущений, то ли от чего-то ещё вздыхает, слегка посасывая и усильно пытаясь смочить хотя бы этот конец своей слюной. Он опять касается основания затвердевающего члена руками — вновь медленно, не торопясь, проводит рукой по стволу, а потом сразу же, точно передумав, спускается чуть ниже, к мошонке.       Стараясь расслабить глотку для более удобного погружения в неё члена, он пробует размазать проступившие изо рта на внешнюю часть полового органа слюни, дабы облегчить себе последующее действо, когда начинает чувствовать на языке некую горькую смесь, хорошо отличимую по вкусу от любых других — это уже его, Фрэнка, естественная смазка.       Слегка придвинувшись на коленках поближе, тот задаёт свой такт — водит головой туда-сюда, стараясь не задевать нежную кожицу своими клыками, когда слышит неприкрытый глухой стон где-то сверху и невольно, тоже рефлекторно, пытается блаженно улыбнуться уголками губ, когда тут же натыкается на крохотное препятствие: Фрэнк, осознанно или нет, делает весьма громоздкий толчок вперёд — Мортис своевременно закашливается, не ожидая такой подставы, и моментально отстраняется чуть назад.       Приподнимает взгляд, привычно ехидный, тот цепляется за томно полуприкрытые веки друга от явного, идиллического удовольствия — кажется, он даже не внял произошедшему снизу.       Вампир вынимает член из своего рта и неосознанно раздвигает уже собственные ноги: тугой комок коротко говорящих за себя, неимоверно приятных и пьянящих ощущений собрался в низу живота сладостным, блаженным теплом. Мортис помял сокрытый тканями половой орган, приглушённо, почти похотливо выдыхая, и ощущая на бледных щеках безосновательный жар — не от смущения, а, скорее, от собственного, непризнанного удовольствия.

***

      «Власть прощения — это власть, которой подвластны все и которая доступна каждому». (1)       «Цена прощения неумолима — за всё есть своя плата».       Мортис неохотно соглашался… а соглашался ли?       Думал, кивал, наскоро размышлял о глубине этих необычных слов, похоже, излишне преувеличенных и неумеренно надуманных, а потом вновь возвращался к отправной и, похоже, мёртвой для него точке — «что же, чёрт возьми, делать?!».       То низменное, навязчивое чувство, проникшее в самые дебри его бессмертной души только усилилось — «с этим непременно нужно что-то делать!»       Он — повелитель летучих мышей, беспощадный вампир в ночи и он определённо не тот… не тот, кто обязан извиняться за такие сущие, не значащие ничего — абсолютно не имеющие своей цены, мелочи! Это ведь такая пустяковая, не достойная никакого внимания вещь! Или вещи… впрочем, бессвязный, реально надуманный бред — ничего более, но…       …почему тогда так тошно от него, если это взаправду такая ерунда по его мнению?

***

      Остальная, даже, твою ж возьми, лестная часть процесса пребывала в вязком тумане из менее противоречивых, но более странных ощущений: мучительно-сладкое возбуждение расплылось по всему телу нежным зноем, бережно выталкивая предшествующее себе беспокойство — частички от первого и от второго смешались воедино — самозабвенное блаженство — «такое вообще возможно?»       Мортис то и дело опускал руки к собственным брюкам, мял свой член сквозь их ткань в бессознательной, почти животной попытке доставить себе аналогичное наслаждение и унять разбушевавшиеся прихоти своего тела.       А Фрэнк задавал свой темп, к которому вампиру было крайне сложно привыкнуть после чувственного, такого бережного начала: приятель двигался грубо, жёстко, а Мортис, не привыкший к подобным резкостям, терялся и иногда просто отстранялся, непоказательно закашливаясь и хрипя, дабы перевести дух, а Фрэнкин, даже как-то виновато, излишне добренько улыбаясь, тихо извинялся.       И вампир, ведомый мыслями об этом дурацком сожалении, ещё более неловко придвигался обратно, а потом, однако, вновь припадал губами к его члену, абсолютно не понимая, кто из их парочки сейчас просит прощенье.       Когда конец процесса был уже определён — Фрэнк на исходе, Мортис, водя рукой по члену, отпрянул от его полового органа и на удивление выразительно заглянул в глаза друга — несгораемая, чарующая, непорочная — ни частички грязи в фиолетовых зрачках не наблюдалось — присутствовало исключительное, безупречное… что бы то ни было. Понимание спектра эмоций — весьма сложная шутка, как-никак.       Он подставил лицо под его член и нарочно тихо, невыразительно, с трудом выдавил из себя: — Изв… прости… за, м-м, все доставленные неудобства.