Вкус полыни

Я чувствую себя степью. Его город обнимает меня болотными пальцами, и мне хочется закричать. Его пыльная "волга" проглотит мой вопль. На дорогу смотри, а не на меня! Он и не думал смотреть на меня. А если и да, тёмные очки сохранят это в тайне. В городе лето, имеет право. Лето на цыпочках ходит, боится разбудить осень. Я стираю пыль с рукавов своего пиджака. Я степь, не смотри на меня своим липким взглядом, не шагну в твой ил, не останется ряски на пальцах. Мёд пахнет полынью. Мы сидим на кривых стульях, мы скрипим, как покосившиеся заборы, мы катимся, катимся, катимся — по дорогам, по песчаным карьерам, на больничных каталках без сознания — со знанием дела: как выживать, как зубами цепляться за берег. Как зубами впиваться в свои же губы: не смотри на меня, я выстрелю. Рука не дрогнет. Сквозь тёмные очки солнце кажется августовским мёдом: не застынет, в пылу зимы будет течь по губам, по пальцам. Выдыхаю с облегчением, поняв, что мед не достался ни мне, ни ему. Ни к чему тебе лишняя память. Смять и выбросить, ты же не думаешь, что я храню все свои рисунки. Я храню. Рука дрогнет, и вместо мусорного ведра я запру их в сейфе. И столкну в болото. Уроню в твой багажник, среди окурков и гильз им самое место. Треск костра заглушает дождь. Что? Что ты сказал? Он повторяет громче: жаль, что из-за дождя не видно звёзд, вы таких у себя и не видали небось, в большом-то городе. Таких, как ты, точно не видал: зло вдавив уголь в стену, смазываю рисунок. Мёд с горьким запахом пороха стекает по его пальцам. Этот город меня отравил. Знал: не пей полынной настойки, не кури самокруток из луговых трав, не смотри в глаза, если их упрямо прячут за тёмным стеклом. Не зря ведь прячут. Вся гостиница сплошь ковры. И обои в ней как ковры. Жрут тишину, голоса и стон. Кажется, это выстрел: он касается моих губ кончиком языка, выдыхает в лицо дым. Это яд, это взвесь со дна, воспаление лёгких, тяжёлый бред. Беспомощно шарю руками, нет ни огрызка карандаша, ни пустой ручки — изнутри, расцарапав грудь, вырываются мысли. Пальцы свело, вцепился в ворот его толстовки и не знаю, что это значит: оттолкнул, притянул ближе? Он поворачивает голову, мои губы почти касаются его щеки. Затягивается медленно, словно не сигарету целует, а тянет чеку гранаты. Первая не смогла, вторая меня убьёт. Даже в морг идти не придётся, с доставкой в номер на этот раз. Выпускает дым мне в шею. Меня лихорадит, что я несу, заткнись, просто заткнись. Он подставляет ухо, словно это не слова, а нежные поцелуи, нежные дождевые струи в июле, в медовом предгрозовом свете. Сигарета всё тлеет, он отвёл руку в сторону, зря, ей бы ужалить меня — и всё остановится. Яд как противоядие. Свободной рукой мнет мои рёбра, рубашку, если бы можно было так смять слова, отбросить, словно и не было. Сигарета как метроном. Остаётся на две затяжки. Его рука скользит, скользит ткань моих пыльных брюк, ускользают из моих пальцев складки его толстовки. Неуклюже стоит на одном колене, я степь, изо рта только ветер, ветер... Я становлюсь болотом. Таким же, как твой город. Из моего горла, сквозь ряску и ветви, исторгается вязкий всхлип. Он стоит на одном колене, и движение его руки ломается, теряет плавность. Он затягивается, до фильтра, выдыхает дым мне на кожу. Он стал степью, перекати-полем его выдох царапает плоть. Я сползаю по мягким обоям, тону в вязком донном иле. На губах резкий вкус полыни. И по шее стекает мёд: я не помню ни до, ни вместо. Оставь мне что-то на память, если решишь умереть, — шепчет в объятиях болота. Тогда я решаю умереть. В багажнике душной волги лежит моё липкое сердце, со вкусом полыни и спермы, со вкусом болотной воды. Ночь 10.10.21