7 days to remember you

- Я люблю это место, - сообщает Бэкхён размещающемуся за барной стойкой Паку, когда тот снимает пальто, вешая его на спинку высокого стульчика. Небольшие столики все так же окутывает легкая полупрозрачная дымка, темные диванчики все еще полупусты, а импозантная дамочка и сейчас лениво хрипит что-то в инкрустированный стекляшками микрофон. Они заказывают себе по порции виски со льдом и заслушиваются бархатными переливами голоса, поющего о маленьком и глупом соловье, влюбившемся в звуки скрипки. - Это из-за ее песен? Почему она выбирает такой странный репертуар? – Чанёль действительно озадачен выбором певицы, но осмотревшись, понимает, что такие мотивы здесь как раз к месту: полумрак, непонятная тягучесть музыки, голоса и движений, пряный запах алкоголя… Есть здесь что-то сказочное, почти волшебное… Наверное, будь Чанёль девушкой, он сказал бы романтичное, но решил остановиться на слове чарующее. - И из-за этого тоже. Но в большей степени потому, что мы были здесь в понедельник. Потому что я сижу на том же самом месте, а вместо того колючего Пак Чанёля со мной рядом сидишь ты, - Бён улыбается, играясь тонкими пальцами с гранями стакана и изредка делая глоток-другой. Ему кажется, что ему действительно удалось поменять что-то в Паке за эту неделю. И если этот эффект не разрушится к завтрашнему утру, как от какого-нибудь дурацкого заклинания, будет просто прекрасно. Жаль, что он не может вот так просто щелкнуть пальцами и загадать желание, чтобы оно уж точно исполнилось, и все, что ему остается сейчас – уповать на судьбу и уверять себя в том, что он сделал все, что мог. Ну, или почти все. Чанёль видит его лукавый взгляд и не может оторвать глаз от счастливой и мягкой, как клубничное суфле, улыбки. И он бы соврал, скажи он, что не чувствует сейчас того же. Почему людям так сложно принимать что-то новое? Почему они морщат нос и отворачиваются от перемен, даже не задумываясь о том, что измениться-то все может к лучшему? Неизвестность всегда пугает, но не было еще такой ситуации, к которой человек не смог бы приспособиться. А Чанёль вынужден был приспособиться, чтобы не потерять из-за Бэкхёна рассудок окончательно, чтобы спасти те крохи, что тот ему еще оставил. И кто бы мог подумать, что быть почти сумасшедшим настолько приятно?.. - Ты не заметил, что мы вернулись к началу? – Пак задумчиво постукивает зажатой в пальцах сигаретной пачкой по столешнице и поясняет на вопросительный взгляд Бэкхёна: - Мы были здесь в понедельник, а теперь пришли сюда в воскресенье. Американцы говорят, что история склонна к повторениям, - похоже, ему пора перестать травить себя малобюджетными комедиями, иначе вскоре он переймет у американцев их образ мышления. Чанёль хмыкает, не чувствуя желания курить в данный момент, и щелчком ногтя отталкивает пачку в сторону. Бэкхён ворошит соломинкой кубики льда в стакане, когда, поднятый в воздух хрипловатым голосом рассказчицы, безутешный соловей разбивается о землю рядом с молчащей скрипкой, а Чанёль просит бармена повторить заказ, приходя к выводу, что все в жизни, должно быть, закономерно. - Ты ведь не собираешься снова становиться колючим, даже если история и склонна к повторениям? – голос старшего наполнен надеждой, но он прячет глаза, не желая пугать Пака внезапно появившимся в них отчаянием. Ему грустно из-за тяжелой лирики и совсем-совсем не хочется, чтобы Чанёль отдалялся от него, когда он едва вновь схватился за черный твидовый рукав. Вместо лазуритового кардинала в груди трепещет что-то теплое и почти живое, то, что не нуждается в свободе и готово добровольно и навсегда поселиться в его клетке, и Бэкхён тешит себя тем, что в конце концов, этого у меня никто не отнимет. Пусть он не умнее бедной птицы, опрометчиво воспылавшей чувствами совсем не к тому объекту, но определенно ее сильнее. - Если и собираюсь… ты ведь заставишь меня измениться снова. Заставишь ведь? – У Чанёля теплые пальцы, мягко держащие за подбородок, а еще огромные черные дыры зрачков, в которых Бён тонет не хуже, чем в океанской бездне, и отчаянно кивает, кивает, лишь бы Чанёль до последнего был в нем уверен, даже если он сам этой уверенностью похвастаться не может. Пак отводит взгляд, чувствуя жуткую потребность в порции никотина, и проводит двумя пальцами по сигарете, словно расправляя на ней складки – привычка. Огонек по цвету напоминает Бэкхёну солнечно-рыжий, и вьется вверх так, словно давно уже этого ждал, трепетно обнимая кончик табачной палочки, а Чанёль с видимым удовольствием затягивается и расправляет напряженные плечи. Думать о завтра совершенно не хочется, но в тишине волей неволей приходится занимать мысли хоть чем-то. Бэкхён катает на языке тающий лед, разбавляя вкус допитого виски, и усиленно думает о скорых отчетах, которые нужно будет согласовать с Чонином, а Чанёль снова не понимает, почему именно он. Почему именно ему выпала доля жить с этим недугом, лекарства от которого еще не придумали? Почему именно сейчас, когда он еще только начинает делать первые шаги навстречу Бэкхёну, он будет вынужден разбивать его сердце снова и снова? Почему именно ему приходится улыбаться через силу и делать вид, что все прекрасно, и он вовсе не волнуется об этом эфемерном «завтра», непонятно что для них уготовившем? Почему!? - Знаешь, у меня есть еще куча идей. – Бэкхён прерывает молчание, когда скуренный практически до фильтра бычок мерно тлеет в пепельнице. Рядом с предыдущими двумя. – Ты любишь животных? Знаешь же, есть такие кафешки, где можно поиграть с животными. А еще можно заказать совместный портрет. В центральном парке, я видел. Или покормить голубей. А потом прыгнуть с парашютом или полетать на воздушном шаре, давай? – неуверенность плющом вьется через каждое слово, но Бэкхён все равно продолжает, яростно жестикулируя и вызывая на губах Пака мимолетную улыбку. Бён непосредственный. Он улыбается ярко и по-детски, любит щурить глаза и вытягивает губы в тонкую полоску, когда чем-то недоволен, варит просто отвратный кофе и так же отвратительно готовит. Он обожает фотографироваться и часто пытается тайком сфотографировать самого Чанёля. Делает пометки в телефоне и обклеивает яркими стикерами-напоминаниями – как свою, так и чанёлеву, - кухню, а еще совершенно очаровательно выглядит, едва проснувшись. И Чанёль абсолютно не жалеет о том, что согласился на эту сумасшедшую авантюру неделю назад. Он соглашается на все, не раздумывая, мысленно давая Бэку разрешение на любые подвиги, о которых он впоследствии может и не вспомнить. Время медленно близится к вечеру, и юноши покидают бар после еще бокала виски и парочки прослушанных душещипательных историй. Они идут по ярко освещенным улицам мимо дома Чанёля, и Бэкхён считает своей святой обязанностью запечатлеть на камеру телефона каждый их шаг, не переставая радоваться наличию на нем вспышки. Воздух пахнет свежеопавшей листвой и туманом, парковые дорожки гулко отдаются под ногами и петляют между деревьями, изредка пересекаясь с порывами ветра, и Бэкхён спешит увести Пака подальше от вечерней сырости. Маленький (едва ли больше, чем на три зала), затерявшийся среди безликих дворов кинотеатр кажется совсем пустым, увешанный старыми афишами и пропахший карамельным попкорном. Бэкхён шарит по карманам и шуршит купюрами, потому что кассир безразличным тоном сообщает, что кредитки здесь не принимаются, пока Чанёль внимательно осматривает репертуар на сегодня. От внешних афиш он разительно отличается, и приходится взять билеты на какой-то сомнительного качества триллер, зато на последний ряд. Сняв пальто и аккуратно уложив его на соседнее потерто-облезлое кресло, Пак с удовольствием отмечает, что кроме них двоих в зале никого больше нет. Бэк устраивается рядом, игнорируя желание закинуть ноги на спинки переднего ряда, и пристраивает маленькое ведерко с попкорном в отверстие в подлокотнике, принимаясь за большое. В зале пахнет сыростью и пылью, а еще здесь холодно, как в подземелье, и динамики оглушают хрипом, но рядом с ним, всего в паре сантиметров, сидит Чанёль, а это с лихвой покрывает все неудобства. Бэкхёну кажется, что он может слышать его мерное дыхание даже через звуки бесконечных эффектов, а терпкий запах его парфюма, будто пьяный, свободно разгуливает по залу, сводя Бёна с ума. Он отчетливо вспоминает сцены прошлой ночи, впиваясь пальцами в холодный пластик подлокотников и вжимаясь в спинку своего кресла, чтобы, воспользовавшись полумраком и наплевав на все приличия, не провести ладонью вверх по крепкому бедру в классических брюках горчичного цвета. Вместо этого Бён закидывает в рот целую горсть попкорна, давится и сипло заверяет Пака, что он в норме, когда тот интересуется, все ли в порядке. Чанёль украдкой косится на Бёна, застывающего с попкорном у приоткрытых губ на особо захватывающих моментах. И все бы ничего, но это выглядит так томно и соблазнительно, что хочется сократить расстояние между ними до минимального и отобрать лакомство. Желательно, губами и языком. Сам Ёль ворошит пальцами сладкие комочки в ведерке, совсем не вникая в смысл фильма, потому что следить за Бэкхёном гораздо интереснее и доставляет куда больше удовольствия. Вот он хмурится и откусывает от попкорна кусочек, растапливая во рту сладкую глазурь – на экране завязывается какая-то интрига; затем закусывает губу и нервно мнет пальцами края ведерка – что-то захватывающее; и, наконец, расслабленно чавкает дальше – скучное. Чанёль, сам того не замечая, пялится на него весь сеанс, а когда в зале включается свет, Бэкхён отказывается смотреть ему в глаза, а его уши подозрительно ярко горят, спрятанные под капюшоном. Пак интересуется, какие планы теперь, но старший молчит, а едва за ними закрываются тяжелые деревянные двери кинотеатра, Чанёля припечатывают спиной к стене (и плевать, что после этого на пальто, скорее всего, останутся белые пятна) и настойчиво затыкают рот поцелуем. Бэкхён, сжав в кулаках черный твид и чудом не оторвав пару пуговиц, сминает его губы с какой-то маниакальной зависимостью, словно одержимый желанием высосать из него душу и без инструментов достать из груди сердце. Он хмурится и методично вцеловывает Паку в губы бесконечные я люблю тебя, будь со мной, не уходи, еще немного, и Чанёль не видит смысла в том, чтобы препятствовать. Пальцы неприятно скользят по холодному полиэстеру, цепляясь за проложенные нитками рвы, что не приносит даже отдаленного удовлетворения – пуховик скрадывает все изгибы, не позволяя добраться до теплой кожи. Раздраженный данным обстоятельством, Чанёль недовольно рычит в покрасневшие губы и хватает Бёна за руку с тихим давай ко мне. Бэкхён и не против – это как раз то, на что он расчитывал – поэтому послушно семенит следом за шатеном, один шаг которого ровняется двум бэкхёновым. С неба время от времени срываются холодные капли, и Пак мысленно благодарит начинающийся дождь за пустынные улицы. Горизонт загорается ядовито-фиолетовым, окутанный тучами, будто смогом; его изредка прорезают ломаные, спонтанные всполохи света, заставляя Чанёля покрепче сжать намокшие уже пальцы и ускорить шаг. Нужный район встречает их гробовой тишиной и кромешным мраком, и только заблудившиеся огни далеких фар, расплывающиеся где-то в дождевой завесе, еще напоминают о том, что в городе кипит жизнь. Пак шарит рукой по стене подъезда и несколько раз наудачу щелкает выключателем, но ничего не происходит. Консьерж, привычно сидящий на своем месте и фонариком подсвечивающий себе свежий номер местной газеты, на чем свет стоит кроет разразившуюся грозу и шарлатанов-электриков, пока Чанёль и Бэкхён, оставляя после себя лужи, поднимаются на квартиру к первому. Здесь тепло и сухо, если не считать натекшей с них воды в прихожей, но Чанёль быстро скидывает с себя пальто и рубашку, спотыкается о свои же ботинки и велит Бэкхёну раздеваться. Тот смеется и – вот так сразу? – наощупь продвигается к ванной, пока Пак гремит чем-то в гостиной, после чего присоединяется к нему с двумя зажженными свечками в руках. Отблески пламени озорно скачут в его игриво прищуренных глазах, заставляя Бёна придумывать миллионы вариантов развития событий как в ванной, так и в других частях квартиры, но юноша спешит поумерить пыл, хватаясь за полы свитера. - Атмосфера располагает к романтике, - насмешливо тянет Бэкхён, стараясь не спалить свитер, пока снимает его через голову, и Чанёль глухо хмыкает совсем рядом, а потом делает шаг навстречу… Футболка Бэкхёна быстро пропитывается водой, которой Чанёль охотно делится с ним через объятия в тесной ванной. Горячие губы на шее согревают лучше любого душа, но Бён понимает, что прежде всего – здоровье. Однако ненадолго. Желтоватый свет свечей мягко скользит по влажным лопаткам и плечам, пока Пак нервными пальцами возится с застежкой на брюках, и Бён притягивает его к себе, чтобы помочь и с детским восторгом отмечая, что кожа под его прикосновениями взрывается мурашками. У Чанёля темный и какой-то мутный взгляд сверху вниз из-под влажной челки, и в тусклом свете глаза горят совсем уж опасно, заставляя старшего невольно попятиться, встретив спиной край раковины. Футболка неприятно липнет к телу, и обжигающие пальцы помогают снять ее, тут же принимаясь разгуливать по влажной коже. Чанёль целует и шепчет что-то, но шепот его заглушается шумом убегающей через слив воды; зеркало быстро запотевает, и только отпечаток ладони Пака отчетливым пятном отражает происходящее. Бэкхён в его руках дрожит и улетает, как листок, подхваченный еще по-летнему теплым и заботливым ветром, и позволяет мягко водить ладонями по плечам и спине, размазывая по коже ароматную пену. Белесые клубы пара с эфемерными нотками цитрусовых, в полумраке практически незаметные, бережно укутывают обоих, согревая, расслабляя задеревеневшие мышцы и наполняя помещение полупрозрачной дымкой, придавая атмосфере оттенок сюрреализма. И Бэкхён бы подумал, что он спит, но слишком уж будоражит сознание след от поцелуя, горящий за ухом… Поцелуи лентами ложатся на кожу, впитываются в нее невидимыми чернилами, которые Бёну уже никогда не вывести. Да он и не хочет – пусть Чанёль поставит еще парочку, чтобы уж наверняка принадлежать ему безраздельно. Кафель в ванной, который он пробует ладонями, холодный по сравнению с теплом чужой прижавшейся к спине груди, и контраст ярко взрывается под опущенными веками. Припухшие от поцелуев губы неторопливо собирают с кожи капли воды, будто пытаются насытиться необходимой влагой, пока другие разрисовывают стены бархатными выдохами. Чанёль оглаживает бока и языком чертит кривые по позвонкам, вжимаясь бедрами и получая задушенный стон. Бэкхён околдован прелюдией, плывет по течению и позволяет наслаждаться собой, откидывая голову назад и подставляясь под новые ласки, и Пак не заставляет себя ждать. Удовольствие и легкая боль смешиваются в ядерный коктейль из эмоций и невнятного, восхищенного бормотания, шума воды и трения кожи о кожу. Чанёль поочередно прижимается губами к ямочкам на пояснице, к ладоням, заставляя Бэка развернуться, к запястьям; Бён дышит чаще, чувствуя горячий язык, чертящий бесконечности голубоватых вен вверх по предплечью, и кусочками сыплется в нежные руки, чтобы потом быть собранным ими заново. Чанёль изучает, пробуя на вкус каждый участок молочной кожи: прикусывает подвздошную косточку, затем легко проходится зубами по коже над пупком, языком пересчитывает выступающие ребра и массирует напрягшиеся, вишневого цвета, комочки. Бэкхён теплый в его руках и податливый, как пластилин, и подчиняется каждому чужому порыву и желанию, а потом Пак заставляет его сесть, привалившись к его груди, и изучение продолжается. В ход идут пальцы, и теперь у Бэкхёна отпечатки по всему телу, которые не смоет ни один растворитель в мире. Чанёль мягко водит подушечками по чужим бедрам, вызывая сладкую дрожь во всем теле, и методично заковывает бледную шею в цепи ярких пятен, пока у Бёна не темнеет перед глазами. До спальни они добираются почти без приключений, если не считать неудачного падения на пол через диван в гостиной и того факта, что Чанёль и сам смутно помнит расположение мебели в собственной квартире. Спальня у Пака тесная и несколько захламленная, кровать не такая широкая, да и обои не сочетаются с цветом торшера, но даже так каждая вещь в комнате не теряет для Бэкхёна своего очарования. Потому что Чанёль спал на этой немного узкой для двоих кровати, сидел за потертым письменным столом и бесконечно касался клавиш ноутбука, а раскиданная тут и там одежда пропиталась его запахом под завязку. И Бэкхён теряется, течет в его руках, прижимаясь теснее и откидывая голову, больно ударяясь затылком о шкаф, и упивается восхищением, срывая с чужих губ томный шепот. Чанёль не видит даже собственных ладоней, зато горящие лихорадочно глаза Бёна он отчетливо различает. В маленькое окно (потому что с панорамными он бы чувствовал себя неловко и будто в аквариуме) не видно ни искорки света – только тяжелые тучи, небрежно наплывшие друг на друга, словно комки пены в огромной ванне. Он ведет носом от груди до яремной впадинки, чувствуя бэкхёнову дрожь, и досадливо понимает, что тот больше не пахнет дождем. Этот запах был каким-то диким, почти первобытным, пробуждая в юноше не самые правильные желания, но сейчас его нет, а желания, как ни странно, никуда не делись. Он пальцами ползет вверх по бедрам, жадно прихватывая ягодицы и наверняка оставляя синяки, а потом мягко целует в уголок губ, но Бэкхён поощряет его нервным выдохом куда-то в шею и насмешливым наигрался?, за что тут же болезненно вскрикивает, когда Ёль подхватывает его на руки и сжимает зубами ключицу. Чанёль – король контрастов. Он мягко водит ладонями по узкой спине, но грубо толкается в плывущее по удовольствию тело; целует сладко и перемежает нежный шепот с ругательствами. Бэкхён растворяется в жидкой эйфории, пропитавшей каждую венку в теле, а потом прогибается в спине, когда ягодица взрывается болью и окрашивается в ярко-розовый под широкой ладонью Пака. Красные пятна повсюду на теле: на бедрах, ягодицах, скрещенных запястьях, разведенных широко в стороны лодыжках… Бён задыхается, хватаясь за чужие предплечья, и отстраненно замечает, что на шее следы будут даже отчетливее, но Чанёль разжимает пальцы, и Бэкхёна сносит приливной волной. Он барахтается в ослепительно ярком океане непростительно долго, а когда приходит в себя, его уже бережно обмывают теплой водой в тесной и наполненной удушливым паром ванной… Тело отказывается подчиняться приказам, поэтому Бён просто продолжает нежиться в привычных уже объятиях, бездумно водя пальцами по складочкам на простынях и лениво улыбаясь в темноту комнаты. Чанёль мягко покачивает их из стороны в сторону, устроив подбородок на бэкхёновой растрепанной макушке и безмолвно любуясь неожиданно прояснившимся небом. Звезды томно подмигивают миллиардам пар по всему миру, но Паку отчего-то кажется, что им – особенно. Говорят, любовь – это болезнь, и Чанёль с этим высказыванием абсолютно согласен. Потому что при виде Бэкхёна сердце то заходится в лихорадочном стуке, то болезненно пропускает удар за ударом, а пальцы дрожат, как сумасшедшие, и непременно тянутся к теплой коже. Потому что выдержать разлуку с ним теперь кажется чем-то из разряда фантастики, а подарки и те глупые, бессмысленные поступки, которые совершают влюбленные, внезапно приобретают смысл и больше такими уж глупыми вовсе не кажутся. Он хмыкает, выцеловывает что-то неопределенное на щеке и шее Бёна, слушая его мелодичный смех, переплетает их пальцы и задумывается над тем, что еще только в понедельник все было иначе. По истечении каждой недели Чанёль признавал, что одинокая жизнь - такая, какой видит ее он - удручает. Сегодня же воскресенье, а Пак не думает – знает, что никогда еще не был так счастлив. И если ему придется снова забыть эту неделю, как прекрасный сон, что ж, сегодня он сделает все, чтобы донести до себя завтрашнего все очарование и значимость каждого прошедшего в компании Бён Бэкхёна дня. Юноша в его объятиях легко водит роскошными пальцами по его ладони, а потом порывисто прижимается к ней губами, и в этом жесте Чанёль читает столько невысказанного, что сердце трепетно сжимается, пульсируя вокруг глубоко засевших в него осколков. - Завтра… Ты вспомнишь меня? – его голос, сорванный и чуть хриплый, ртутью скользит по венам, заставляя Чанёля замереть. Ему хочется заверить Бэкхёна в том, что да, что он вспомнит, и будет помнить каждый чертов понедельник, но Пак лишь сильнее прижимает к себе дрожащее тело и силится не выпустить изо рта предательское «Нет». Вместо этого он прикрывает глаза и делает вид, что не чувствует соли, когда целует острые костяшки. - Спасибо, - шелестит он губами едва слышно, но старший замечает – разворачивается в его объятиях и обвивает руками шею. Бёну не нужны слова, чтобы сказать Чанёлю, как он его любит, и он молчит, читая те же эмоции в глазах напротив. Чанёль смотрит на него в ответ с болезненной нежностью, так, словно это последние их секунды вместе, и упускать их смертельно не хочется, а Бэкхён возвращает ему этот взгляд, приправленный капелькой горчащего на кончике языка отчаяния. Оба прекрасно знают, что все, скорее всего, закончится завтра, но озвучивать это не решается ни один из них. Да и ни к чему это, когда острая неопределенность «завтра» невесомо парит в воздухе, как ядовитый газ. И они на пару вдыхают его пары, разделяя его с поцелуями, пока Бэкхён не забывается зыбким сном. Часы оглушительно тикают, мешая Чанёлю наслаждаться звуками чужого неравномерного дыхания, и показывают 11:28, когда Пак, еще раз – скорее всего, последний – пробует на вкус любимые губы и поднимается с постели. Тридцать две минуты. Достаточно ли их, чтобы воспроизвести в памяти все воспоминания о прошедшей неделе и пронести их в день завтрашний?.. ___________________________________________________________________________________ Итак, интрига достигает своего пика С: Следующая глава - последняя. Какие ощущения и ожидания, дорогие читатели? :з