Ода об облезлом псе и его мертвом хозяине

Холодная душная комната. Мрак. Шторы задвинуты. Кровать из амаранта. Сердце обливается лиловой кровью. Кровотечения не видно: сливается с дорогой древесиной. Мятые простыни. Два тела. Одно совсем хрупкое. Голое. Совсем холодное, синее. Мертвое. Глаза агатовые. Взгляд пустой и усталый. Второе тело сильное и стройное. Спущенные классические штаны. Голый торс. Подтянутая фигура. Шершавые твёрдые руки резко перехватывают тонкие ножки первого человечка. Толчок. Стон. Сдавленный и болезненный. — Жёстче… — срывается на крике человечка с бесцветными волосами. Его все ещё зовут по детскому прозвищу: Майки. После крика резкая боль, к которой уже давно привыкло худое тело. Истощенный жизнью маленький взрослый Майки просит больше. Так много, чтобы наконец заглушить все то, что в сердце. Лиловом. Так много, чтобы почувствовать хоть что-то. Просит несколько раз в день. Просит у разных «партнеров». Липкие ручонки впиваются в чужие хрупкие бёдра. Давят. Оставляют красные следы. Синяки. Фиолетовые. Желтые. Бордовые. Твердый набухший член буквально вдалбливается в это человекоподобное чучело. Выдалбливает вздохи и стоны, что слышны всем в этом здании. Каждый подчиненный тут знает, что Глава сейчас занят чужим телом, что занято телом Главы. Санзу, как холодный безродный пёс, стоит у двери. Стоит под дверью всегда, когда Хозяин в этой мерзкой комнате. С мерзкими людьми, что с мерзкими намерениями. Санзу слышит громкие стоны, поджимает к телу хвост и прижимает к себе уши. Собачья жизнь псу не по нраву. Пёс хочет легче и чуть проще. Пёс хочет раз прервать забаву. И вынуть тело, чьим был брошен. Собачья жизнь уже приелась. И псу уж хочется вздохнуть. Псу надоела эта зрелость. Пёс хочет только лишь заснуть. Заснуть, держа худое тело, Что блядским нарекают все. Пёс лишь прижмёт к себе сильнее. Прочтет ту оду, что о псе. Снова стон. Больной и просящий. Стон, звенящий в ушах. Стон, слишком напоминающий крик. Сано закрывает рот хрупкой рукой. Толчок. Ещё один. Резкая тупая боль. Сильная рука вынимает ручонку изо рта. Второй парень приближается к мягким губам. — Мы договорились без этого. — Чучело отворачивается. — Да… — тяжелый вздох. Подтянутое тело припадает к маленькой плоской груди. Проводит горячим языком и касается вязкими губами. Оставляет грязные некрасивые следы. Мерзко. Противно. Майки привык. Второй парень поднимается к шее дорожкой, что ведет в никуда. Парень отстраняется. Опять серия резких мерзких толчков. Опять сдавленные жуткие крики хрупкого тельца. Тельца Майки, главы, хозяина. Хозяин утром сам зайдёт в аптеку И тихо-слышно спросит те таблетки, Что вновь спасут его — калеку, И стащат вниз С трёхногой табуретки. Он каждый раз руками закрывал своё ебало, Когда чужое тело вновь его ебало. И стоны слышались сквозь липкие агальцы, Стоны якудзе, того мальчишки и страдальца. Санзу смиренно ждет, когда все закончится. Ожидает, потому что так ему спокойнее. Стоит, потому что псу всегда нужно быть рядом со своим хозяином. Он же верный пёс. Харучие слышит приближающиеся шаги. Поворачивает голову: Коко. Хаджиме протягивает стакан с холодной водой. Вымученно улыбается. Полуулыбка понимающая, с нотами жалости. Санзу берет стакан и кротко кивает. Коко не отрывает страдальческого взгляда. Прикрывает очи. Уходит. Последний стон. Судороги. «Партнёр» кончает действие на плоский живот хрупкого тела. Липко. Неприятно. Омерзительно. Тошно. Невыносимо. Майки привык. Привычка непобедимого чучела, Мечтавшего о человеческих чертах. Пытавшегося стать иным, да так, что скрючило, И выблевать хотелось все в дальняк. То чучело хотело лишь подняться, Стать чище, проще, чуть светлей. Соломенной ручонкой он хватался, И взгляд его агатовых очей; Веревочная лестница. И пугало, Что видом обреченным лишь пугало. Та лестница плотна и нерушима, И оборачивает тонкие ручонки, Затягиваясь в узел, что петля На шее из соломы хозяина той собачонки. Парень, в котором более нет надобности, неспешно одевается и выходит из темной комнаты. Проходит по обжигающему коридору. Оставляет Главу одного в мерзкой завядшей комнате. Главу, что его приютил, как и всех тут. Майки создал дом призрения, В котором лишь одно презрение. Там бляди, чучела и псы. Всё — человеческие муляжи, И каждый сотканный из грязи. Муляж цветами обложи, Большим венком на кучке грязи. Поминки. Стол. Кутья. Молитва. Свечи. Разговоры. Отведай вкусный борщ гнилья, Закусишь чёрным хлебом взоров. Пёс приоткрывает дверь, заходит в комнату-склеп. Пёс виновато отводит взгляд. Майки лежит на кровати, даже не собираясь одеться, не желая помыться. Он переводит взгляд на стоящего рядом. Вымученно улыбается. — Я могу выдержать второй круг. — вздыхает. Привстает, опираясь на руку. Трупно смотрит на вошедшего. — Я не для этого пришёл. Молчание. Санзу подходит к столу. Берет бумажные полотенца. Тяжело садится на кровать. Аккуратно касается холодной рукой разгоряченного тела. Во второй салфетка. Вытирает мерзкие остатки предыдущего человека. Агатовые глаза. Мёртвый взгляд, направленный на необъяснимые действия со стороны пса. Взгляд приобретает часть беспомощного. Становится беспокойным, чужим и стеклянным. Еще одна влажная салфетка. Еще раз холодные осторожные лапы на соломенном животе. Майки устремляет усталый взгляд в белый потолок. — Неприятно, что твой хозяин — шлюха? — виноватая усмешка. Щенячий взгляд, надежды хвост. Собачья жизнь. Собачий пост. Иное имя, только кличка. Начало оды. Пять страничек. Хозяин кличет лишь «щенок». Зовёт в кровать. Ещё разок. В кровати грязной, гадкой, пошлой нет ничего о тех словах. Облезлый пёс, его хозяин. Два сердца, что теперь все в швах. Проходит время. Месяц строгий. Кровать. Хозяин и чужак. Скулёж и вой родного пса, кричащий сипло: «он нам враг». Хозяин пса — гость собственного тела. Пёс на ковре подслушивал, лишь как кровать скрипела. Хозяин стонет. Больно, жалко. Пёс воет, гавкает, скребёт. Стон ранит сердце, что есть свалка. Собачье сердце. Пёс ведь ждёт. Ждёт собственное счастья соломенной собачки. Хозяин кончит. Подзовёт. Пёс станет слизывать болячку, Ведь только так та заживёт. Хозяин взглянет исподлобья. Уткнётся тонким носом в брюшко. Укроет своего щенка от зноя. Прошепчет: «Хозяин твой — простая шлюшка». А пёс завоет что есть мочи, Понятна впредь собачья доля: «Хозяин, что бормочешь? Ты — друг мой. Моя воля». Санзу поднимает отстраненный взгляд на худое лицо. На темные круги под глазами. Пустые глаза. Мокрый лоб. Сбитое дыхание. Кровавые губы. Харучие смотрит с сочувствием и пониманием. Как-то тепло. Даже не противно. Санзу приподнимает Майки. Большие очи Сано. Непонимание. Отчужденность. Сано не верит в происходящее. Не верит в действия подчиненного. Не верит в подлинность его намерений. Сано вообще разучился верить. Или никогда и не умел. Санзу обнимает истощенное тело. Голое. Грязное. Еще мокрое. Обнимает пушистыми лапками. Им слишком липко. Неприятно. Трется тёплым ушком о щеку. Масляные капли пота. Щенок вжимается сильнее. Холодный полуразваленный склеп. Мрак. Сердца связаны общей лиловой кровью. Бетонные стены. В склепе два тела: Облезлый разлагающийся пес и его мёртвый костлявый хозяин.