*
В три часа ночи в отделе технической разработки совершенно пусто. Бонд толкает пистолет по столу в сторону Кью: тот моментально реагирует и ловит его ладонью. Второй рукой он продолжает быстро печатать: — Как ваша рука? — Все еще цела. — Вопреки всем ожиданиям, — тихо хмыкает Кью. Бонд молчит. Он пользуется возможностью рассмотреть Кью поближе. До Португалии он судил о нем только по внешнему виду: худощавый, педантичный, бледный от постоянной работы за компьютером. Нежные пальцы Кью можно скорее представить на клавишах пианино, нежели на горле: по Кью не скажешь, что он способен на убийство. — В большинстве культур глазеть – невежливо, — говорит Кью, не поднимая глаз от экрана. — Хочу угостить тебя ужином. — Для начала купите себе часы: сейчас глубокая ночь. Бонд опускает руки в карманы. — Можем пропустить ужин и сразу перейти к его продолжению. Кью быстро смотрит на него и снова отводит взгляд. После паузы он говорит: — Боюсь, дописать эту часть кода мне примерно вдвое интереснее, чем переспать с вами. — Тогда можем переспать дважды, чтобы покрыть разницу. Кью приоткрывает рот: острый на язык, доводящий до безумия. Рот, который сыпет колкостями во время миссий Бонда и может заткнуть за пояс дипломатов на официальных приемах. — Вы свободны, Бонд. Иначе я вас пристрелю. С месяц назад Бонд бы расхохотался ему в лицо. Сейчас он будет поосторожнее.*
В Кью таится опасность. Она наглухо замурована; это яркая искра, припрятанная за неприметным фасадом. Никто не замечает ее, кроме Бонда. Когда Кью одним нажатием кнопки стирает с лица земли иностранное консульство в Монако, в его глазах полыхает огонь. Он скалится и обнажает острые зубы. Бонд наблюдает, как Кью собирает его новую винтовку. — Оптический прицел точностью до восьми сотен ярдов, — быстрым, отточенным движением Кью заряжает ее. — Это прототип, поэтому будьте с ней поаккуратнее. Если сломается, я заставлю М вычесть убытки из вашей зарплаты. Будет ощутимо, поверьте. — Знаешь, как стрелять из нее? — спрашивает Бонд. — Разумеется. Бонд смотрит на тонкую гладкую шею Кью. — Покажи мне. — Прямо здесь? Мы под камерами, Ноль-ноль-семь. — А ты, конечно, не знаешь, что с ними делать. Глаза Кью вспыхивают огнем. Бонд видит в них пламя бунтарства, которое разгорается за долю секунды: стирать записи с камер МИ-6 категорически запрещено. Кью отводит взгляд, и огонек потухает. — Вы плохо на меня влияете. — Знаю. Во всех снах Бонда — Кью: его тонкие, хрупкие запястья, острые скулы, хитрая ухмылка, когда он раздумывает сделать что-нибудь скверное. Бонд хочет прильнуть губами к жилке на руке, попробовать ее на вкус. Эти бледные, умелые руки свергали целые правительства. За столько лет Бонд мог бы стать осмотрительнее, но таков уж он по натуре: его неизменно тянет к вещам, которые могут его уничтожить. — Я все еще жду, когда ты примешь мое приглашение на ужин, — слова срываются против его воли. — Увы, вы улетаете в Амстердам меньше, чем через час, — говорит Кью и вручает ему паспорт.*
Бонд всегда знал, что Веспер предаст его. Он почуял с самого начала: это было написано в смелом блеске ее глаз, в холодной ухмылке ее умопомрачительных губ. И все же он рискнул: было в этом что-то упоительное. Иногда он размышляет, что станет с ним и Кью. Может, он подорвется на бомбе: голос Кью медленно стихнет в его наушнике, а его самого поглотит огонь. Может, его прикончит пуля: прошьет его сердце насквозь. Есть миллион и одна причина, по которой все может пойти не так. При мысли об этом сердце Бонда бьется чаще, во рту пересыхает. Руки покалывает от нетерпения. Он хочет Кью так сильно, что у него перехватывает дыхание.*
Связка ключей падает на столик в прихожей, зажигается свет. Бонд слышит тихий шорох бумаги: Кью перебирает свои письма. Он бормочет что-то себе под нос. В дверной проем падает тень: ничего не подозревая, Кью проходит и снимает пальто. А потом Бонд оказывается под прицелом пистолета в руках Кью. Бонд оценивает выправку: новичком его не назвать. Кью крепко держит пистолет, его рука не дрожит. Но главная подсказка — взгляд Кью, холодный и прямой. Секунды тянутся вечность. — Можешь опустить пушку, — наконец говорит Бонд. — Разве? — интересуется Кью и не опускает пистолет. Свет из прихожей падает на его лицо, и он выглядит зловеще. — Предыдущего квартирмейстера прикончил один из агентов “Два ноля”. — Потому что он нарушил правила. — Всего-то, — откликается Кью. Бонд холодно улыбается: — Совесть мучает? — Едва ли. Кью опускает пистолет и тянется включить свет. Он выглядит таким аккуратным и серьезным, что больше всего Бонд хочет разломать его на части: увидеть, как улетучится его сдержанность, услышать, как он будет стонать его имя. Бонд хочет разорвать, расколоть, наброситься. В Кью спит зверь — Бонд хочет выпустить его наружу. — Это для особого случая, — говорит Кью, кивая на бокал в руке Бонда. — Когда в следующий раз захотите опустошить мой бар, сначала напишите смс. — Опустошать особенно нечего, — замечает Бонд. — Бар выглядит так, будто кто-то уже постарался до меня. Кью молчит. — М знает, что ты пьешь? — Нет, — подумав, отвечает Кью. — И если вам дороги ваши конечности, он не узнает. А теперь прошу меня извинить, если у вас нет другой веской причины быть в моей квартире… — Пойдем в постель. Кью смотрит на него с изумлением. — Простите? — Ты расслышал с первого раза, я не буду повторять. — Вы вломились ко мне, чтобы предложить переспать с вами? Бонд делает глоток: — Похоже на то. Кью прищуривается. Его пальцы на секунду сжимаются на пистолете. Бонд будто наблюдает за кошкой, которая собирается выпустить когти: кожу покалывает от нетерпения. — Вы очень самоуверенны, Ноль-ноль-семь, — после паузы говорит Кью. — Я полагаю, что правила запрещают квартирмейстерам неуставные отношения с агентами. — А ты, разумеется, всегда следуешь правилам. Улыбка Кью — лезвие кинжала. Он бросает пистолет на пол и делает шаг навстречу, не оставляя никаких сомнений в своих намерениях. Он держит спину прямо, облизывает верхнюю губу. — В этом мы с вами похожи.*
— Нет, — шипит Кью и толкает Бонда за плечи. Кью неожиданно сильный. Бонд хмыкает в ответ, но не спорит и ложится на спину. Кью крепко держит его за запястья. — Не дергайтесь, Ноль-ноль-семь. Бедра Бонда сбиваются с ритма. Кью сжимается вокруг него, нависает над ним: тугой, горячий, восхитительный. От него не отвести взгляд. — Черт, — шепчет Бонд. По телу проходит дрожь. — Да, черт побери.*
— Манипенни советовала держаться от тебя подальше, — говорит Кью. Бонд на подземной парковке в Куала-Лумпур. Лампочка на потолке тускло мигает. Влажная духота притупляет чувства, время тянется невыносимо долго, но голос Кью в наушнике звучит ясно и четко. Бонд держит пистолет наготове и медленно пробирается мимо припаркованной машиной. — Очень благородно с ее стороны. — Она считает, что ничем хорошим это не закончится. — Умная девочка, — говорит Бонд. Кью напевает что-то под нос, как и всегда, когда он в хорошем расположении духа. — Твой послужной список не внушает доверия: везде оставляешь за собой вереницу трупов, да? В твоем личном деле есть упоминание о пассии, которую утопили в бочке нефти. — Что-то не так? — Пожалуй, насторожило бы обычного человека. — Но ты же не из них, верно? — спрашивает Бонд. Кью смеется. — Нет, к счастью для тебя.*
Во вторник здание МИ-6 взлетает на воздух. Бонд внутри, когда раздается взрыв. В техническом отделе выбивает все стекла, и они мелкой алмазной крошкой разлетаются по полу. Включается пожарная сирена, а за ней спринклеры: Бонд тут же промокает до нитки. Имя, которое в ту же секунду всплывает в голове, застает его врасплох. Два коридора, ведущие в технический отдел, в огне. В третьем так много дыма, что из глаз Бонда текут слезы, даже когда он опускается на пол, чтобы ползти. Он едва может разобрать дорогу и чувствует на языке привкус копоти. На середине пути Бонд слышит, как кто-то быстро шагает по коридору и, споткнувшись об него, растягивается на полу. — Гребаная хуйня, — доносится голос Кью. Бонд тянется и ловит того за лодыжку: — Ты в порядке? Кью выскальзывает из руки Бонда. На голове у него воронье гнездо, на рукаве кардигана зияет дырка. Из ссадины на щеке сочится кровь. Он весь перепачкан, под ногти забилась сажа. Бонд не видел ничего красивее, чем Кью сейчас. — Ты всегда не там, где должен быть, да? — хрипит Кью. — Почему ты не в Тебризе? — У тебя ожог, — говорит Бонд. — Ерунда. Идем, — Кью поднимается на ноги. — Крыша скоро обрушится. Они бегут, и Бонд представляет, каково это было бы: глухой треск бетона вокруг них, оглушительный шум падающих балок и камней. Горячий воздух бьет в лицо, и Бонд думает о волне жара, которая гонит и обнимает их: какой мучительной, но красивой стала бы смерть в огне. — Хватит представлять себе, как мы умрем, — ворчит Кью. — Ты никогда не думаешь об этом? — Только не когда это вот-вот случится. Бонд хохочет. Он не знает, почему делает все это. Адреналин кипит в крови, сердце колотится о ребра. Он оглядывается на Кью: полоска крови тянется через все его лицо. Бонд думает, что если крыша и рухнет, то он сейчас именно там, где должен быть.*
— Прекрати, — Кью шлепает Бонда газетой. — Никаких игр с оборудованием без соответствующего разрешения. Иначе я не отвечаю за фарш из твоих внутренностей, которые ты можешь ненароком распотрошить по стенам. Бонд наклоняется и целует Кью. Ему плевать, что на них смотрит весь технический отдел. — Ты моя капсула с цианидом, — шепчет Бонд. — Как романтично, — откликается Кью. — Думаю, твой психолог нашелся бы что сказать на этот счет. — А что скажешь ты? Кью криво усмехается, проводит ногтем по кадыку Бонда. Он хочет Кью так, что живот горячо сводит от желания. В Кью таится опасность, и Бонду это нравится. — Думаю, ты задолжал мне ужин.