Под толстым шерстяным одеялом

Дом Техно всегда казался чуть-чуть теснее своего соседа — пусть площади и были практически одинаковыми, но только в доме Техно тебе кажется, что на тебя давят стены, потолок и пол заодно. Осуждают. Он так упорно бежал из любых клеток, от любой сковывающей его по рукам и ногам ответственности, и так иронично, что первым и единственным гробом в его жизни стал его собственный дом. Когда Фил заходит в него после очередной спячки, очередной пропажи с радаров и появления где-то в другом конце мироздания, он видит…не хаос, нет. Это даже не назвать чем-то слишком неприбранным — в конце концов, у Техно недостаточно вещей, чтобы действительно захламить ими весь дом. Мечи аккуратно сложены у стены, топоры висят на крепких крюках, удерживающих их на месте. Тонкий слой пыли покрывает полки и сундуки с книгами. С едой. Это тревожит — Техно ведь живое существо, должен же он что-то есть. Даже в спячке он периодически поднимался с кровати неугомонной сомнабулой и уничтожал запасы картофеля, пока не засыпал вновь, прямо у сундука, едва будучи способным запечённую кожицу с лица убрать. Чем ближе к спальне, тем больше беспорядка — это напоминало о том, что он оставался живым. Что он не прекращал разбрасывать вещи и хотя бы менял мантии, перед тем, как сбросить их на пол непонятной кучей дорогой ткани. Птичьи лапки стучат по полу, извещая о приближении Фила — тревожно оглядывающегося в печальном понимании. Чашки в котле успели покрыться то ли плесенью, то ли просто сгнившей от многодневного игнорирования воды едой и остатками зелий. Пыли и разбросанных вещей всё больше — это не спячка, вовсе нет. Это даже не короткий трёхдневный сон, изредка настигающий уставшего пиглина. — Фил? — груда из одеял и одежды на кровати, свернувшаяся в на удивление компактный для таких размеров клубок, медленно заговорила. От груды пахнет потом, мускусом шерсти и кровью. Старой, к счастью. Груда даже не сдвигается, когда он медленно присаживается рядом на кровати, несмело тонкую ладонью протягивая к грязной пряди, выглядывающей из-под мягкого пледа. Она лишь отдёргивается, когда лба осторожно касаются чужие когти. — Чёрт, дружище. Выглядишь дерьмово. Фила здесь не ждали, и он знает — Техно ненавидел быть уязвимым даже с ним. Не из гордости — точнее, не только из неё. Скорее…не хотелось беспокоить, должно быть. Пусть они оба были взрослыми, но это подростковое желание казаться самостоятельным и абсолютно независимым медленно убивало его изнутри. — Уходи. Пожалуйста. Хриплый голос срывается, последнее слово ломается на середине, прежде чем утихнуть совсем, превратившись в нечто неразборчивое. Он не плачет, но, боже, Фил молится о том, чтобы он плакал. Чтобы выражал все свои эмоции громко, превращал их в ярость и сжигал все свои эмоции на костре мести. Не переживал предательства, расправляясь с обидчиками и после разлагаясь на собственной кровати каждый месяц. Фил понимает, какого это — он прекрасно знает, что это. Техно однажды признался ему, что даже дышать сложно. Они оба делают вдохи, неспособные умереть не по своей воле — и это чёртово «не по своей воле» висит дамокловым мечом над их шеями. Фил цепляется за жизнь, он всегда стремится выжить в любой ситуации, он вгрызается в возможности когтями и хрупкими зубами, клювами всей своей стаи. Техно порой отчаянно желал не просыпаться. Он сворачивается на кровати, хочет отодвинуться от Фила чуть дальше — но лишь зарывается лицом в грязные простыни, вдыхая собственное несовершенство и желая умереть от осознания своей слабости. Он не желает дышать — он отчаянно стремится не делать этого больше никогда. Но. Но. У Фила ломкое, нескладное тело — хрупкое, скорее длинное, нежели широкое или сильное. Тонкие, птичьи воистину лапки со сложенными когтями, осторожно водящими по груде из ткани, стараясь их не прорвать и не задеть розоватую кожу. У него птичьи ноги, оканчивающиеся смешными куриными лапками — и всё же, он закидывает их на чужое тело осторожно, прощупывая очертания крупного тела. Он сам по себе хрупкий, точно как крохотная замёрзшая синица — но оборачивает руки вокруг более крупного пиглина, прекрасно при этом их разницу осознавая. У него длинные руки, но их не хватит, чтобы обнять его полностью. Это, впрочем, не мешает ему попытаться. — Нам нужно вытащить тебя отсюда, приятель. Так и разложишься в этих одеялах. Жарко же! Смеётся. И смех этот какой-то заранее обречённый. — Просто…уйди. Я мерзкий, не нужно обнимать меня. Хочется хорошенько ударить его по лицу. Это не поможет, только загонит ещё глубже во тьму, но…бога ради, как же он заслуживает этого удара. Удара — и объятий. Таких, чтобы трещали рёбра, чтобы он задыхался от сколотых костей в лёгких и отчаянно пытался вырваться. Только бы чувствовал себя живым — пусть и страдающим, пусть он плачет или кричит, или использует зелья и бьёт его в ответ. Пусть хоть единственную его жизнь заберёт — только бы перестал смотреть так безразлично и так…пусто. Филу страшно — он не врачеватель душ, он не понимает, как ему помочь. Он не знаток нежности, на концах его тонких пальцев острые когти, ноги оканчиваются острыми и слишком крепкими птичьими лапами, цепляющимися за грубую ткань простыней. Его не назовёшь мягким и плюшевым, его объятия уж точно не целебные. И всё же, он пытается. Он надеется, что у него получается. — Ты ел? — Серьёзно, просто уходи. Я встану. — Что ты ел, Техно? — Я не разрешал тебе входить в мой дом. Это вторжение в частную жизнь. — Я приготовлю тебе что-то. Возьму продукты у себя. — Уйди. Пожалуйста. — Отнести тебя в ванную? Техно не отвечает. Только сжимается под одеялом, зарываясь лицом в подушку, чтобы Фил точно не увидел то, насколько влажным было его лицо. Ткань под зубами странная — ему точно понадобится поменять постельное, когда он встанет. Если встанет. Техно не отвечает, но и не отрицает необходимость — а его личному ангелу-хранителю только это и нужно. Спасение утопающих всегда было делом самих утопающих — но что делать тогда, когда вода накрывает с головой, а сил всплыть всё ещё нет? Фил, в конце концов, всегда был более хорошим пловцом из них двоих. Он вытаскивает не сопротивляющегося пиглина прямо за оканчивающуюся копытцем ногу — это был неэффективный метод, и шансы того, что ему станет только хуже, всё ещё слишком высоки. Но он не может придумать ничего лучше, и оставить — тоже. Техно большой, громоздкий, он свешивает голову вниз, и грязные розовые волосы елозят по полу, и так заваленному мусором. Он совсем не похож на грозного воина или сильного лидера, и Фила едва ли не тошнит от того, насколько хрупким он сейчас был. Он хочет, чтобы ему было хорошо — он что угодно сделает, только бы он снова рассмеялся. Можно оставить его справляться с со своими демонами самостоятельно. Можно позволить ему осторожно окуклиться в своём коконе наедине с Голосами, и через неделю он снова станет самим собой. Может, будь чуть больше грустно шутить. Может, станет немного меньше улыбаться. Может, просто не вернётся. — Голоса опять? Он знает, что дело не в них. Но как же проще было бы, если бы его демоны были вполне осязаемыми — пусть и только на уровне голоса. Намного легче сражаться с врагами, которые не были твоими лучшими друзьями. — Нет. Не только. Техно водит плечами, наверняка затёкшими — но он пока не настолько заслуживает чувствовать себя хорошо, чтобы действительно размять их. Фил не умеет делать массаж, но нажимает под лопатками, кажущимися слишком острыми из-за того, насколько же их владелец осунулся. Фил никогда не был ни врачом, ни психологом — но он слишком долго был рядом, чтобы не начать его принимать. И понимать тоже, даже если иногда это было слишком больно. Техно кажется ещё более потерянным, когда его опускают в ванную — как есть, в одежде. Ей тоже не помешает стирка и, желательно, сожжение — но пока можно просто осторожно выливать слишком много шампуня на чужие волосы, стараясь вымыть из них всю грязь и, наверное, добраться до сожалений глубоко под корнями розовых прядей. Воду приходится менять несколько раз — наверное, по разу на каждый из его грехов. Техно не считает, он даже не открывает глаз. Боится, что шампунь попадёт в глаза, наверное — они ведь больше не выходят с пометкой «без слёз». Он ведь вырос. Его больше не жалко. Техно думает о падении Антарктической Империи и о том, как он собственноручно сжигал её после суда. Вода чёрная — беспросветно угольная. Он думает о том, какие большие глаза были у Таббо, когда он понял, что его не спасут. Жертва на заклание — распятие фейерверками, должно быть, выглядело эффектно. Он старался не смотреть на собирающиеся по форме тела остатки. Так старался, что видит их, каждый раз закрывая глаза. Вода выходит тёмной-тёмной. Он думает о том, как громко кричал Томми, когда он призывал Иссушителей. Когда говорил свою речь, обвинял его и всех остальных заодно — за предательство. Жажду власти. То, что так и не смогли в нём увидеть кого-то, кто не был оружием. Вода серая — как грязь на талом снегу. Техно приоткрывает глаза, когда мягкие пальцы смывают с волос шампунь. Слишком рано — новая порция всё же попадает в глаза, заставляя вспомнить о клетке, казни и бесконечном ощущении предательства от того, как Томми вновь променял его на того, кто был ближе. Кто изгнал его, принял обратно — на бывшую жертву, ставшую хуже всякого охотника. Техно, наверное, заслужил то, что с ним случилось. Сам бы на их месте попытался убить — он ведь этим и занимался до того, как пришёл Фил. Вода светлая, наконец-то не грязнится слишком сильно. У Фила тонкие пальцы и острые когти, он осторожно водит ими по коже головы, и можно даже тихо заурчать — от удовольствия. От радости из-за того, что он всё ещё может её чувствовать. Это глупо, совершенно жалко, ему не нравится то, насколько слабым он сейчас стал — но всё равно откидывает голову назад, позволяя проводить руками по лбу и хорошенько ударить по щеке. Она красная и болезненная, удар тяжёлый — и Техно тянется к прикосновению, позволяя гладить себя после. Он в целом слишком многое Филу позволяет. Своё доверие — в том числе. Голоса шепчут, что доверять нельзя, что он снова доверится, а потом — ответит за свою самоуверенность, когда семья для Филзы станет важнее лучшего друга. Но. Они с ним ненормальны в одинаковой степени. Но. У них на двоих одинаковые раны, и Фил слишком упорно вытаскивает его, чтобы так просто бросать. А Техно — слишком сильно заботится о нём, чтобы позволять своим эмоциями его оттолкнуть. Дышать в последнее время слишком тяжело. Открывать глаза по утрам — ещё сложнее, и практически ничего уже давным-давно не хочется. Жизнь сложная, долгая жизнь практически невыносима. Но у Фила твёрдые тонкие пальцы, они осторожно опускаются на сильное тело и разминают затёкшие плечи. Он ничего не говорит, и его всё равно хочется слушать. — Спасибо. — Рано. Обычно меня благодарят после жареной картошки. Они оба смеются. Техно находит силы сделать ещё вдох.