Чон(ы)

— Быстрее, быстрее, быс... Ахаааууу! Чимин запрокидывает голову и беззвучно распахивает рот. Все звуки, что так стремились вырваться на свободу, столпились в глотке и закупорили её намертво. Из-под влажного, коротко стриженного подшёрстка на затылке скатились две солёные капли, обогнули выпирающий шейный позвонок и затерялись за кромкой ворота. Маленькие пальчики крепко вцепились в скомканный подол подвёрнутой футболки. Надо, наверное, было её вовсе стянуть, но Чимин не хотел рисковать. Не снятые до конца шорты повисли на левой лодыжке и то и дело стремились с неё соскользнуть. — Хён, я сейчас... Сейчас... Хосок прижимается своим раскрытым ртом к его. Они часто-часто дышат друг в друга, пока Чон вгоняет член глубоко внутрь Чимина на бешеной скорости. Раскалённое дыхание смешивается и обжигает. Пак отпускает футболку и хватается за ягодицу хёна, толкая его в себя сильнее. Другой он быстро и резко дрочит себе, катастрофически не попадая в ритм. Кончая, Чимин не сдерживает судорожного стона, и Хосок тут же затыкает его рукой. Пак изливается себе на живот, мокро выдыхая в ладонь хёна и закатывая глаза от сладкой муки, скрутившей узлом всё тело. От оргазма он сжимает Чона туже, от чего тот тихо матерится и прикусывает футболку на плече донсэна. Член внутри дёргается и пульсирует особенно ощутимо. Губы Пака невольно расползаются в осоловелой, безмерно довольной улыбке. Он перебирает пряди на голове хёна и успокаивающе поглаживает по затылку, пока тот заливает его нутро горячей спермой. Ему охуенно, непередаваемо хорошо и совсем-совсем не стыдно. Не стыдно прятаться от остальных ребят по тёмным углам и дальним подсобкам. Не стыдно раздвигать ноги перед Хосок-хёном, смотреть на него самым блядским и манящим взглядом и кусать налитые губы. Не стыдно принимать его в себя, щурясь, шипя и постепенно привыкая к чувству наполненности. Не стыдно, когда сперма хёна скатывается по усталым подрагивающим ногам. Чимин уверен, что никто ни о чём не догадывается, и эта маленькая тайна на двоих приятно греет и заставляет душу обливаться мёдом. Пак лишь усмехается, когда Хосок, приходя в себя после накатившего удовольствия, смущённо прячет глаза и пылает щеками, стараясь не смотреть в сторону жемчужно-белых капель между крепких смуглых бёдер донсэна. Но всё равно помогает одеться и ёжится, когда Чимин касается языком пульсирующей венки на его шее. Чимину не было стыдно. До тех пор, пока они с Хосоком, выползая из своего тайного убежища, не столкнулись нос к носу с Чонгуком. Макнэ оглядел с головы до ног взъерошенных и раскрасневшихся хёнов и поднял брови. — Вы что... Чимин сжимает зубы и судорожно вдыхает. Хосок комкает край футболки. — ...подрались? Пак переглядывается с хёном и, прежде чем тот успевает хоть что-то сообразить, выдаёт: — Да. Мозги завязываются узлом, а голова, казалось, вот-вот вскипит. Сейчас посыпятся вопросы — а что, а почему, а зачем... Что сказать? Какие сейчас есть нерешённые вопросы? Из чего можно было бы выдавить мнимый конфликт? Но Чонгук вместо ожидаемого потока вопросов изрекает только: — Ясно. Чимин захлопывает рот, так и не исторгнув ни одну из заготовок. Хосок проскальзывает мимо макнэ и скрывается за поворотом коридора. Пак устремился было за ним, но Чонгук стопорит его, схватив за плечо. — Аккуратнее ешь сгущёнку, Чимин-щи. Пак оборачивается. — Чего? Какую ещё... Чон дёргает его за подол футболки. Чимин опускает взгляд... Блядь-блядь-блядь... Весь подол расчерчен белёсыми полосами. Спермы. Чиминовой спермы. В подсобке было темно. А Чимин слишком расслабился и не обратил внимания. Бляааааадь. А Чонгук смооотрит. Лукаво. Издевательски. И придвигается. И шепчет в самое ухо: — Надеюсь, Хосок-хён был с тобой нежен. И добивает Пака шлепком по заднице, после чего широкими шагами устремляется в свою комнату. Чимин сворачивает подол и перебежками прокрадывается в ванную. Закрывшись изнутри, он вцепляется пальцами в пылающее лицо и пытается унять пережитый ужас. Теперь-то ему стало по-настоящему стыдно. *** Чонгук не был шокирован. Он не вчера родился и знал, как устроен мир. Вид целующихся мужчин не повергал его в ужас и трепет, а сам он нередко позволял себе почти невинные заигрывания с хёнами даже за пределами досягаемости камер и вне обязательной программы фан-сервиса для охочих фанаток-яойщиц. Но после того, как разгорячённая парочка была застигнута им врасплох прямо на месте преступления, Чона как переклинило. Красные щёки и блестящие глаза Чимина, затравленно взиравшие на него из-под длинной чёлки, стояли в мозгу статичной картинкой и не шли из головы. Его собственные шуточки, когда Чонгук прямо под камерой позволял себе всякие скабрезности, вроде той, что он собирается когда-нибудь стать парнем Чимина, уже не казались такими смешными. Теперь макнэ украдкой залипал на хёна, пока тот не видел, и представлял. Как Чимин-хён выглядит, когда очень сильно хочет. Какие у него глаза, когда его натягивают по самые яйца. Как звучат его стоны, когда Хосок-хён его трахает. И как будут звучать его стоны, если его трахнет кто-нибудь другой. Чимин неожиданно оборачивается, но Чонгук не отводит взгляда. Он видит, как хён крупно сглатывает, и как дёргается его кадык. Он чувствует, насколько не в своей тарелке чувствует себя сейчас Чимин. Но продолжает смотреть. А Пак смотрит на него. Несмело, загнанно, просяще. Словно боится, что вот-вот грянет буря. И этой бурей станет для него младший Чон. *** В лодыжке сухо щёлкает. Пара секунд на шок, ещё пара на осознание — и боль накатывает удушливой волной. Запоздалая, тупая, пульсирующая. Чимин воет сквозь крепко сжатые зубы и сжимает рукой сустав. Бантаны окружают его плотным неровным кольцом, обеспокоенно наперебой задавая какие-то вопросы — Чимин не понимает, о чём его спрашивают, и понимать не хочет. Голоса парней звучат как гул разбуженных пчёл, и Пак не вникает в его суть. Ему обидно и стыдно — так глупо и неловко зацепиться за собственную ногу и грохнуться о пол со всей силы. Но вместо "Твою мать, как же больно" набатом бьёт одна-единственная мысль: "Хорошо, что это хоть на камеры не попало". Такая вот профдеформация. Пятью часами позже Чимин, перебирая кончиками пальцев мягкий синтетический ворс пушистой подушки, с ненавистью и обидой пялится на туго забинтованную ногу, обложенную холодными компрессами. Растяжение связок, будь оно неладно. Сердитый усатый врач запретил минимум неделю даже думать о том, чтобы возвращаться к тренировкам. Благодаря спазмолитикам тупая пульсирующая боль уже отступила, но лодыжка и ступня отекли и распухли, из-за чего нога походила на колонну. Чимин смаргивает горячие слёзы бессилия и усерднее скребёт ногтями подушку. Запретить ему танцевать — всё равно, что подрезать птице крылья. Безуспешно пытавшийся отвлечь его Тэхён в усталости свалил около часа назад. Он едва не вывернулся наизнанку, всячески выводя Чимина на эмоции — умильно кривлялся, бодал его лбом и зачитывал свежие мемчики из твиттера, но все его труды пошли прахом — Пак оставался неподвижен, аки статуя командора. Он лишь разбито вздыхал и ерошил розоватый ворс, раскусывая заусенцы на ухоженных пальцах. Дверь тихо скрипнула, и через неё из открытого окна потянуло сквозняком. Чимин, не поднимая головы и продолжая откручивать пуговицы свободной домашней рубашки, раздражённо бурчит: — Тэ, пожалуйста, я сейчас не в настрое... — Он уже спит. Пак вздёргивает голову, и по позвоночнику скатывается тающий ледяной шарик, а лицо, наоборот, захлёстывает жаркая волна. Кровать рядом с ним проминается, и Чимин изо всех сил старается отстраниться, подтягивая пострадавшую ногу за штанину. — Боишься. Не вопрос. Констатация факта. И Чимин не находит, что возразить. Боится. Очень. — Не надо. Глаза Чонгука блестят в полумраке, такие чёрные и такие влажные. Они глядят чуть исподлобья и не моргают. А вздохи такие шумные и тяжёлые. Оглушительные в ночной тишине. — Не надо меня бояться, — повторяет Чонгук, — Я не кусаюсь. Чимин сглатывает. — Тебе лучше забыть то, что ты видел, — деревянным голосом отвечает он, — Никому не надо знать. Не мне тебе объяснять, что такие вещи... — Я не имею власти над собственной памятью, — обрывает его Чон, — Я же не сверхчеловек. — Ты понял, о чём я, — с нажимом повторяет Пак, — Просто забудь. Чон лукаво щурится и выдыхает громко, усмехаясь. — Ты любишь его? Чимин смотрит на него поражённо, вмиг теряя всю решительность и покровительственный тон. — Что? Кого? Я... — Хосок-хёна. Ты любишь его? Поэтому вы... — Нет. Блин, нет... Это же... Ну, — Чимин в раздражении трёт лоб, пытаясь собраться с мыслями, — Это же невозможно... Мы так просто, ну... Душу отводим. Если ты понимаешь, о чём я. Ты должен понимать. Чонгук ловко перебрасывает себя по краю кровати вперёд, в один момент оказываясь практически нос к носу с маленьким хёном. Пак отклоняется, изо всех сил вжимаясь в спинку кровати. Глаза макнэ бегают, глядя то в глаза, то на губы Чимина. От него пахнет мятным гелем для душа и с трудом сдерживаемым нетерпением. — Тогда для тебя не будет большой разницы... Чимин замирает, будто загнанный оленёнок под дулом двустволки. — ... который из Чонов будет тебя трахать. Чонгук тянется ближе, опаляя дыханием ухо Пака, но тот решительно упирается руками в его грудь и толкает. — Сдурел? Макнэ фыркает. — А что? — Ты... Ты же... — Чимин возмущённо загребает ртом воздух, в трудом подбирая слова. Для него-то всё кристально ясно и абсолютно очевидно, почему подобное невозможно. Настолько, что внезапный порыв Чонгука стал для него шоком. — А чем я хуже? — невозмутимо продолжает Чон, — Я умею им пользоваться. И с парнями тоже. — Чон, мать твою, Чонгук, — задыхается Чимин, — Ты же... Ты маленький ещё! — Окстись, хён, — макнэ щёлкает пальцами перед глазами Пака, — Мне вообще-то двадцать четыре. А если ты имел в виду разме... — Заткнись. Просто заткнись, — в бессилии и злобе на самого себя бросает Чимин, — Даже слышать ничего не хочу. Это не обсуждается. Чонгук хмыкает и возводит глаза в потолок, усмехаясь каким-то своим мыслям. Затем он оборачивается и окидывает взглядом больную ногу хёна. Чон протягивает руку и гладит шершавые эластичные бинты. — В самом деле, — говорит он, — Вот же я дебил. Тебе же больно сейчас, плохо. Я не вовремя. Чимин наблюдает за ним с опаской, забывая дышать. Чонгук ловит его взгляд и улыбается. — Всё же подумай над этим, пока она будет заживать. Чонгук развязно подмигивает Чимину, прищёлкнув языком, после чего резко поднимается и устремляется прочь из комнаты. Дверь за ним закрылась с тихим стуком. Пак откидывается затылком на подушку и запускает пальцы в волосы. Его будто ошпарили кипятком, а теперь уговаривают не драматизировать и не заострять внимание на зудящей боли. Хочется провалиться в сон, и чтобы наутро всё это рассеялось, как дым. Чтобы оказалось, что всё просто приснилось. Надо ли говорить, что Чимин смог заснуть лишь под утро. *** — Мы пришьём тебе новые ножки, и опять побежишь по дорожке, — декламирует Хосок, осторожно разминая в своих руках миниатюрную ступню и проворачивая её в суставе. — Ты задрал уже со своими мясницкими стишками! — хохочет Чимин и запускает в хёна подушкой, — Маньячила. — Дурак ты, — Хосок прощупывает лодыжку и пальцами растирает кожу с яркими красными отпечатками бинтов, — Это детские стихи. Ноге становилось лучше и лучше с каждым днём. Пак уже без опоры, пусть и прихрамывая, ходил сам, но пока не мог вернуться к хоряге. И сейчас Чимин сидел на кровати в своей комнате в компании Хосока, втыкающего в телефон Юнги и Тэхёна, озабоченно ковырявшегося в зубах, рассматривая открытый рот в зеркало с подсветкой. — Нашёл что-нибудь? — спрашивает его Чимин, — Ты так долго там лазишь, будто золотой прииск обнаружил. — Хоть убей — у меня там что-то откололось, — вздыхает Тэ, — И хоть убей, не вижу, где именно. Зараза. — Значит, не так много и откололось, — бурчит под нос Юнги, — Жить будешь. Тэхён цыкает, выключает подсветку и водружает на нос очки. Сустав под пальцами Хосока тихо прищёлкивает. Чимин шевелит пальцами заживающей ноги. — Вот зачем человеческое тело такое хрупкое? — жалуется он, — Одно неосторожное движение — и несколько недель валяешься как кабачок. Бесит. — Жиза, — отвечает Тэхён, — Я когда палец вывихнул — всего-то о край кровати неудачно опёрся. Он недели три потом не гнулся. — О кровать? А я думал, что ты в носу ковырялся, — ехидно заметил со своего места Мин. — Иди ты, хён. Ким поднялся со своего места и, шаркая тапками, направился к выходу. Уже в дверях он повернулся и сказал: — Я знаю, почему ты шепелявишь, Юнги-хён. В момент, когда угрожающий взгляд Мина сверкнул исподлобья в сторону Тэхёна, Чимину почудился звук выпускаемых стальных лезвий. На пару с Хосоком они синхронно перевели взгляд с Тэ на Юнги и обратно. — Потому что ты наглотался шерсти, пока вылизывал собственные яйца. От резкого старта ковёр под ногами Юнги собрался гармошкой, а стул опрокинулся с глухим стуком. Инфернально хохоча, Тэхён кинулся бежать под истошное "Прибью падлу! А ну сюда иди! Сейчас сам свои яйца вылижешь!". Мин ненавидел сравнения себя с котом, чем Тэхён и не преминул воспользоваться. Чимин и Хосок остались в комнате одни. С минуту они молчали, а Чимин сполз спиной по подушкам вниз и прикрыл глаза. И почти сразу почувствовал, как проворные узловатые пальцы хёна ползут по ноге вверх. Чимин ждал заживления с нетерпением... и страхом. Да, он безумно жаждал вернуться к танцам и тренировкам и ненавидел то, как тупеет и слабеет от круглосуточного ничегонеделанья и неуклюжего ковыляния по коридорам. Но каждый раз, когда он задумывался об этом, в мозгу заезженной пластинкой вертелось вкрадчивое чонгуково: "Всё же подумай над этим". "Подумай". Ведь "Не будет большой разницы..." Хватит. "Который из Чонов..." СТОП. Мысль о том, что Чонгук может думать о Чимине в этом ключе, пугала и смущала Пака. Он много думал над этим. Дьявол, да он только об этом в последнее время и думал за редким исключением. Это казалось ужасно неприемлемым, непристойным, абсолютно невозможным... Горячее дыхание Хосока опаляет шею и выступающую из-под сбившегося ворота растянутой футболки ключицу. Его губы касаются яремной впадины. — Увидят. — Мы быстро. Рука Чона ныряет за пояс домашних шорт и обхватывает ещё мягкую мошонку. А губы находят губы Чимина. Пак не остаётся в долгу и лезет в штаны Хосока. Чимину нравилось это всегда — с тех пор, как они начали. Хосок знал, как прикоснуться, чтобы сделать донсэна твёрдым за считанные секунды. У никогда них не было времени на то, чтобы растягивать прелюдии и смаковать сладость моментов. Да и желания, честно говоря, не было тоже. Хосок раскатывает скользкую естественную смазку по члену Чимина, а языком скользит внутри его рта. Пак толкается бёдрами в его руку и дрочит в ответ, пытаясь поймать ритм. Выплеснуть всё накопившееся напряжение, выплеснуть и забыть до следующего раза. Прикосновения Чона умелы, хороши, приятны... Чона... Блестящий влажный взгляд в ночном полумраке вспыхивает перед закрытыми глазами Чимина. Внезапная близость Чонгука, его запах, тихий вкрадчивый голос... Он ведь тогда реально, абсолютно реально был готов к этому. Почему-то только сейчас Пак осознал это с пугающей чёткостью. Чонгук готов был трахнуть его тогда. Немыслимо. Их милый, маленький, пусть и бесконечно язвительный макнэша. Смешной кролик с запахом бананового молока. Груда мышц, раскаченные бёдра, задница-орех, блядский взгляд из-под ресниц, чернильная вязь по всей руке и серёжка в брови. Твою мать. А мальчик-то вырос. Чимин распахивает глаза и слепо таращится в потолок, пока Хосок вылизывает его шею. В мыслях о макнэ Пак упускает момент, когда хён сдёргивает его шорты и обхватывает оба члена сразу. На несколько секунд Чимин теряется в ощущениях. На несколько секунд так сильно и явно кажется, что с ним сейчас другой Чон. От невероятности и запретности всего этого Чимин задыхается и сдавленно скулит. Почему, почему это так волнительно и приятно — думать и воображать его на месте Хосока? Чимин даже не старается отогнать прилипчивый образ. Его глаза против воли закатываются от горячей волны, что, как девятый вал, накрывает его с головой... Чимин несколько раз конвульсивно дёргается, заливая пальцы Хосока тёплой спермой. Хён размазывает её по своему члену и толкается бёдрами резче. Пак обнимает руками его шею, пригибает к себе, чтобы не смотреть ему в лицо. Чтобы не спугнуть этот сладкий морок. Уже после всего, в полном одиночестве, Чимин лежит с абсолютно пустой головой, в которой, как в клетке, загнанным зверем мечется одна-единственная мысль: "Кажется, я проебался. Я в полной жопе". *** Пуховое одеяло баюкает его в своих объятиях. Голова гудит и немного кружится. Усталость придавливает к кровати гранитной плитой. В ногах разливается приятная боль. Впервые за столь долгое время — приятная. Сегодня он впервые после травмы вышел на танцпол. Вышел и почувствовал, что будто и не уходил никуда. Снова в своей стихии. Рыба в воде. Птица в небе. В наушниках — вкрадчивый шёпот Арианы. Он укачивает, как в колыбели, и расслабляет. Снимает широким мягким крылом усталость от сумасшедшего дня, полного танцев и чистого восторга от собственного возвращения. My wrist, stop watchin', my neck is flossin' Моё запястье — хватит пялиться; моя шея сверкает Каждое движение, каждое па — тонкое искусство. Каждый поворот кисти, каждая волна телом, каждый толчок бёдрами — шик. Чимин запрокидывает голову, подаётся грудью вперёд и выталкивает себя навстречу алчущим глазам. Они пожирают. Они обжигают. Make big deposits, my gloss is poppin' У меня на счетах кругленькие суммы, мой блеск для губ — отпад Он не знает, зачем. Чимин не знает, зачем он кусает нижнюю губу и с оттяжкой отпускает. Зачем пробегается юрким языком и смачивает своей слюной, заставляя губы блестеть ярко и призывно. Зачем дразнит. Зачем провоцирует. Ведь он же не хочет, чтобы грянула буря. Или?.. You like my hair? Gee, thanks, just bought it Вам нравятся мои волосы? Вот спасибо, я их только что купила! Этот взгляд в зеркале. Хищный. Подавляющий. Кажется, их маленький кролик — самая что ни на есть плотоядная зверюга за очаровательной маской. Этот взгляд, он говорит: I see it, I like it, I want it, I got it Я вижу — мне нравится. Я хочу это — я получаю. Чимин колеблется на волнах, проваливаясь в сон. Его внутренний маятник качается в ритм звучащему в ушах: I want it, I got it I want it, I got it И он врывается в это размеренное колебание. Он врывается и останавливает маятник. Даже нет — выдирает его с корнем. Чонгук выдёргивает Чимина из омута и опрокидывает спиной вниз. Пак осоловело хлопает глазами, до последнего изображая растерянность. "Изображая" — потому, что он знал, чем закончатся все эти взгляды в танцзале. Чонгук нависает над ним, стоя на четвереньках. Он тяжело и сорвано дышит. Воздух между ними такой густой, что его можно резать ножом. Чимин думает о том, что у их макнэ просто сумасшедшая выдержка. Он пообещал, что не прикоснётся к хёну, пока у того не заживут связки, — он сдержал обещание. Теперь же его внутренний зверь разнёс свою клетку в пух и прах. Зверь на свободе. Между ними из преград — только одеяло. — Ты такой жестокий, хён. Чонгук наклоняется к самым губам Чимина, но не касается их — замирает в считанных миллиметрах. — Без ножа режешь. Манишь — и не даёшь. Чимин сглатывает и кусает полные губы. — Ты ведь опять был с Хосок-хёном, — продолжает Чонгук, — Почему не пускаешь меня? Думаешь, что я не смогу сделать тебе так же хорошо? Думаешь, что я всё ещё маленький? Чон подаётся вперёд всем телом и прижимается пахом к животу Чимина. Тот ахает — от жара, от близости, от того, что горячее чонгуково возбуждение сейчас упирается ему в диафрагму. Чёрт. Он такой большой. У их большого мальчика такое большое достоинство. Чонгук пахнет желанием. Чонгук пахнет сексом. У Чимина нет такой выдержки, как у младшего Чона. Может, действительно, — если это не любовь, то почему бы не дать шанс себе испытать что-то новое? Пак отрывает голову от подушки и лижет Чонгука в губы. Коротко, влажно, с жарким просящим выдохом. А Чонгука и не надо просить дважды. Частое влажное дыхание — одно на двоих. Чонгук действительно умеет обращаться со своим языком. Он обводит им язык Чимина внутри рта и жадно толкается внутрь. Он хватает его губы по очереди, всасывает и сминает. Они сталкиваются зубами, кусаются и перетягивают инициативу. Чимин обхватывает руками загривок Чонгука, зарывается пальцами в волосы на затылке и позволяет откинуть мешающее одеяло. Чонгук ложится на него полностью. Его сухие ладони с длинными нервными пальцами алчно хватают Пака за шею, плечи, гладят и сжимают грудные мышцы, а Чимин задирает его футболку и запускает под неё руки. Чон тяжёлый, и от него жаром пышет, как от печки, но Паку совершенно не хочется отстраняться и протестовать. Когда макнэ спускается поцелуями на шею и кадык, он лишь выгибается, подставляясь и вкладывая себя в его руки и губы. А они так хорошо вкладываются, будто кусочки одного паззла. Тот неловкий разговор сейчас кажется безумно далёким и каким-то нереальным, словно он произошёл во сне, а не на самом деле. А сейчас Чимин плавится в руках донсэна, о котором совсем недавно и помыслить не мог как о половом партнёре. С его молчаливого согласия макнэ выводит мокрые узоры языком на смуглой коже, целует и засасывает, оставляя багровые следы на рёбрах и животе. С его молчаливого одобрения Чонгук проникает рукой под пижамные штаны и накрывает сочащийся смазкой член. Он нежно, аккуратно проходится пальцами по всей длине, собирая и размазывая влагу, большим пальцем надавливает на головку, одновременно запуская язык в ухо. Чимин дрожит ресницами и не сдерживает тихий плачущий вздох. Этот "мальчик" оказался куда более искушённым и чувственным, чем Пак мог себе вообразить. Он играл на нервах его тела, как на пианино, с пугающим профессионализмом нажимая на те точки-клавиши, на которых как раз и хотелось чувствовать прикосновения его губ и рук. Когда скользкими пальцами Чон начал массировать его перинеум, Чимин прогнулся в талии и откинул голову. — Чонгук-а-а-а... Чимин послушно сгибает ноги, помогая макнэ стянуть с них штаны. Чонгук подхватывает обнажённого хёна, садится на свои пятки и усаживает Чимина сверху. — Что ты... Чон затыкает его поцелуем, мокро чмокая в растравленные губы. — Тише, хён... Чонгук укладывает руки Пака на свои плечи, заставляя ухватиться за них. Чимин не может не отметить, что эта властность и некоторая покровительственность в каждом движении донсэна не только не раздражает, но даже несколько заводит. Чон притискивает хёна ближе к себе, обхватывает его член одной рукой, а другую заводит ему за спину. Чимин распахивает рот и вцепляется короткими ногтями в спину Чона. Нет сил уже удивляться, а потому Пак лишь улетает куда-то под облака, когда пальцы макнэ, скользкие от его же предэякулята, проникают в него сзади. Чимин шарит руками по телу донсэна и в исступлении трётся виском о его скулу. Чонгук быстро и жёстко дрочит ему и одновременно трахает пальцами, и от этой массированной атаки на нервные окончания Чимин теряется в ощущениях, времени и пространстве. Всё, на что его хватает, это на рваные выдохи на грани слышимости: — Чонгук-а... Чон... Гук... Аааахххх... Блядь... Ещё... Чон добавляет пальцы и двигает ими резче, тыкаясь в простату и сводя хёна с ума. Горячечный шёпот Чимина, то, как он извивается в его руках, то, каким податливым и нуждающимся он выглядит прямо сейчас... Как же он счастлив, что застукал тогда хёнов после их перепиха в подсобке. Чимин сжимает в немеющих руках его волосы и толкается ему в руку, трахая кольцо пальцев, и трясётся сильными бёдрами. Нестерпимо сладостно, с перебором и через край. Приходится соскрести с себя последние остатки самообладания, чтобы прошептать на износе: — Чонгук-а... Трахни меня... Хочу тебя внутри... Чон опрокидывает Пака на постель. Тот с готовностью раздвигает ноги, ёрзает, подаваясь ближе, и цепляется за руки донсэна. — Давай же, ну... Чонгук проникает в него медленно и протяжно. Чимин чувствует каждый сантиметр, чувствует, как его заполняет и распирает изнутри, и стонет в запале, распахнув рот и закатив глаза. Чон подхватывает его ноги под коленями и забрасывает себе на плечи. Пальцами он крепко впивается в талию и начинает двигаться. Он разгоняется быстро, как Авентадор на прямой трассе, и ночную тишину комнаты наполняют частые мокрые шлепки плоти о плоть, хлюпающие и непристойные. Чонгук натягивает хёна на себя, пронзает его быстро-быстро, втрахивая в разворошённую постель и ловя цветные всполохи под веками. Да, он давно хотел сделать это с хёном. Да, он десятки раз воображал себе, как это будет, в разных позах, в разных ситуациях. Он касался себя, пытаясь приблизить желанную картинку и получить максимально близкие ощущения. Но то, что происходило сейчас, было в разы прекраснее и ярче самых ярких фантазий. Чимин принимал его в себя, туго сжимая, хватался за его задницу и толкал сильнее. Чимин стонал, тихо, бесстыдно, сладко. Чимин захотел его и подпустил к себе на немыслимо близкое расстояние. Чонгук даже мечтать не смел, что всё окажется так волшебно. Теперь же он в нём, и хён двигается ему навстречу, смотрит так, что внутренности делают кульбит, и заставляет хотеть его ещё больше. Больше, сильнее, злее и глубже. Чонгук падает вперёд на руки. В таком положении вбиваться куда как легче и приятнее, плюс ещё и Чимин гладит ладонями шею и дышит так часто-часто. Чон немного замедляется затем, чтобы опустить голову и вовлечь хёна во влажный развязный поцелуй, после чего с новыми силами пытается вытрахать из него всю душу. Зажатый между их телами член Чимина влажно трётся и сочится. Пак выгибается, притираясь им к животу Чона сильнее и цепляется рукой за подушку за своей головой. Во время оргазма он крупно сотрясается всем телом, жмурится и распахивает в немом крике рот, пачкая спермой себя и Чонгука. От зрелища того, как от твоего члена под тобой кончает предмет твоих мокрых снов, макнэ сносит крышу. Толкаясь из последних сил, Чон впивается зубами в плечо хёна и задушенно рычит в него, судорожно вздрагивая от толчков собственной спермы. Некоторое время Чон ещё держится на локтях и пытается отдышаться, затем отпускает себя, укладывается на Чимина и роняет голову. Пак рассеянно ерошит волосы на его затылке и дышит также тяжело и загнанно. I want it, I got it Чонгук хотел — Чонгук получил. Он хотел выебать своего хёна — он выебал и кончил в него. С ума сойти. Вряд ли это любовь. Это что-то, совершенно на неё не похожее, но что-то нереально охуенное. — Я был не прав. Чонгук хочет поднять голову на внезапную реплику Чимина, но не может — она слишком тяжёлая. И потому он только мычит вопросительно: — М? Чимин вздыхает и сжимает в пальцах его волосы. — Ты действительно вырос.