Перо скрипит по бумаге

Чтобы не думать о путешествии в Англию, Арамис отвлекает себя написанием писем. Пишет он много и увлеченно — у Рене д’Эрбле много знакомых, кому ему нужно написать: многие ждут его писем, и многие любят его. В этом нет ничего удивительного — Арамис умеет находить подход к людям. Когда он пишет, его аккуратные светлые брови поднимаются домиком, при этом губы он слегка вытягивает, и тогда красивое утонченное лицо его приобретает умиленное выражение, будто он сам себя растрогал каким-то особенно удачным выражением, только что попавшем из-под его пера на бумагу. Рука у него, как в молодости, тоненькая и нежная, а каждый жест ее стал будто ещё изящнее — за это время д’Эрбле только утвердился в своем совершенстве и ещё больше стал вкладываться в то, как он преподнесет себя человеку, с которым затеет разговор. Голос его мягкий и вкрадчивый, он будто влезает в душу, сворачивается клубочком и удобно устраивается в сердце, не имея намерения уходить, даже когда физически его уже рядом не будет — он хорошо заботится о том, чтобы оставлять после себя как минимум приятное впечатление. Как максимум — острое желание завладеть им во всех возможных смыслах, а в среднем — внушает поцеловать его нежную ручку в знак признательности за приятность беседы и за расположение, которое д’Эрбле оказывает собеседнику с мастерством лучшего из искуснейших актеров. А сейчас он пишет, и все его существо сосредоточено на том, чтобы вложить кусочек своей изящной души в свой же красивый женский почерк — адресат должен почувствовать прелесть Арамиса через эти слова и строчки, вспомнить то прекрасное впечатление, что оставил тот личной беседой и жить надеждой встретиться с Рене д’Эрбле ещё хотя бы раз. При этом намерения в отношении Арамиса у всех разные, но все расценивают знакомство с ним как полезное – в то время как и сам Арамис поддерживает только те отношения, что являются для него выгодными. В этом, разумеется, есть свой цинизм, только цинизм этот неприкрытый и потому честный, в то время как многие кривят душой, выставляя себя лучше, чем есть, а сухой расчет прикрывая какими-то надуманными причинами высшего толка, в которые сами не верят. В отличие от них д’Эрбле честен с собой и не мучается угрызениями совести — он уже давно разобрался в себе и в том, как ему стоит жить и себя вести. Очень быстро он нашел то, что многие ищут на протяжении жизни, и оттого, пожалуй, он и преуспевает в большинстве своих начинаний... Служба мушкетёром, помимо того, что развлекала его, хорошо помогла ему в налаживании связей, а также — создала ему тот самый романтический шлейф, от которого млеют дамы, и который вызывает однозначное уважение мужчин, что хорошо способствует укреплению его влияния. Так что и из своего случайного попадания в ряды мушкетёров Арамис извлекает значительную выгоду. Но Атос предпочитает думать, что не все в жизни Арамиса регулируется расчетами, потому что — ну, что Атос может предложить ему кроме покровительства графа де Ла Фер? Да и «покровительство» — это слишком громко сказано: заступиться, замолвить словечко при случае — это все, в чем оно может проявиться, да и слишком редки эти случаи, ведь Атос почти нигде и ни у кого и не бывает. А потому он не верит, что д’Эрбле может продавать свою любовь за такую ничтожную цену — для этого он слишком умён и слишком ценит себя. И потому Атос уверен, что его чувства взаимны, что поцелуи Арамиса искренны, а нежные взгляды и слова идут от сердца. Граф целует руку Рене д’Эрбле, его сладкие уста, шепчет ему нежности и знает наверняка, что те будут приняты с благодарностью, потому что это и есть тот бартер, на который они оба подписались — любовь в обмен на любовь... Сейчас же он сидит в кресле и смотрит, как Арамис уверенной рукой выводит буквы. Пишет он быстро и много, редко задумываясь над выбором слов или идиом — его речь отточена, слог совершенен, перо аккуратно перелетает от бумаги к чернильнице и никогда не делает клякс. — Мне нравится смотреть, как вы пишите, — признается Атос, нарушая молчание, которым наполнен кабинет. Арамис поднимает на него свои красивые голубые глаза и улыбается польщенной улыбкой. Потом опускает взгляд на письмо и снова продолжает писать. Высоко поднимая брови, что означает, что он вовлечен в дело, которое требует от него внимания, творчества и изысканности, д’Эрбле произносит, пока перо летит над бумагой к чернильнице: — Тогда оставайтесь – мне нужно написать ещё двадцать три письма. Атос предпочитает не думать о том, кому эти письма адресованы, поскольку он заранее знает, что правда ему не понравится: как минимум, половина всех писем адресована любовницам и любовникам Арамиса, которые какое-то время будут весьма раздосадованы его отсутствием, но потом смирятся и забудут нежный образ их прекрасного знакомца. Уверенность, что так оно и будет, немного успокаивает ревнивое сердце графа де Ла Фер, и он продолжает наблюдать своего возлюбленного и слушать, как заострённый кончик пера скрипит о бумагу, оставляя за собой черные линии слов.